Карагач. Книга 1. Очаровательная блудница

И при этом торопил, чтобы приезжали скорее.

Стас Галицына знал плохо и оценить его столь неожиданное поведение не мог, но Бурнашев, живший с ним по соседству много лет, от восторженных речей полковника таращил глаза, недоуменно дергал плечами и не мог даже вообразить, чтоб циничный, искушенный человек так проникся романтическим духом и как подросток разинул рот от восхищения.

– Ты во что меня втравил? – вдруг спросил Бурнашев. – Что за дурдом?

– Я тебя втравил? – возмутился Рассохин. – А кто от жены собирался отдохнуть? Кто вообще придумал эту экспедицию? Кто автор идеи?

– Нет, я про то, что Карагач – место какое-то…

– Какое?

– Там люди конкретно дуреют! – рубанул Кирилл. – Я еще не отошел от твоего заявления на Ленинградском вокзале!.. Ну, по поводу убийства. А тут на тебе – мент с роликов соскочил! Там хоть что, на твоем Карагаче? Аномалия?

– На нашем Карагаче…

Бурнашев опомнился и слегка умерил пыл:

– Слушай, что там творится? Ничего не понимаю…

– Я не хотел посылать туда Галицына – ты настоял.

– Теперь я виноват!..

– Аппарат отдай и сиди под юбкой своей Сашеньки!

– Ну уж хрен! – захорохорился Бурнашев. – Мне теперь просто интересно, отчего там крыша едет! Даже у ментов!

– Он не прикидывается?

– Кто? Галицын? Да ну!

– Может, дурака валяет из конспиративных соображений?

– Я бы это понял! В том-то и дело, что говорит натурально!

Но это было лишь начало.

Еще через пару дней Галицын позвонил Колюжному, которого еще недавно терпеть не мог, и предложил немедленно выезжать на Карагач со всем экспедиционным оборудованием, де-мол, пусть «деды» канителятся и кряхтят, мы с тобой начнем поиск и раскопки, пока большая вода. И опять расписывал красоты местных ландшафтов и женщин. Короче, завлекал навязчиво и грубовато.

Рассохин ощутил назойливую и саднящую, как лопнувшая мозоль, тревогу. Снова сошлись на тайную от жены Саши сходку с Бурнашевым, посовещались, позвонили в Бразилию и решили, что отвечать за все придется все-таки Стасу как инициатору и знающему местные условия и нравы человеку. Закончив все формальности в министерстве и не дожидаясь конца занятий и экзаменов, он должен написать заявление об уходе и выехать на Карагач. Остальные выдвинутся после того, как освободятся и получат добро от Рассохина.

Он же не просто не жалел работу, коллектив, а жаждал избавиться от обузы каждый день приводить себя в порядок и ходить в институт читать лекции. Его подмывало тотчас бросить все и лететь в Сибирь, но он все-таки решил дождаться решения Министерства культуры, где пока что безуспешно хлопотал выдачу разрешительного письма на проведение экспедиции. Ехать дикими черными копателями Рассохин не собирался, и не потому, что был настолько аккуратным и законопослушным; важно было получить хоть какой-нибудь статус, способный прикрыть его и от местных властей, и от археографической науки, перед которой еще в марте он раскрыл свою концепцию и замысел предстоящей экспедиции. И получил неожиданный резкий и ничем не обоснованный отказ в согласовании, а чуть позже – запрет производить любые работы на территориях бывших староверских скитов и поселений. Строгие бумаги подписал уже знакомый по научным работам профессор Дворецкий, будто бы самый авторитетный ученый в области археографии в Питере. Мало того, он еще написал письма в Академию наук и Генеральную прокуратуру, в которых заклинал не пускать Рассохина на Карагач, и совершенно необоснованно подозревал его во всех смертных – дескать, он выкопает древние бесценные книги и продаст с аукциона за рубежом.

Елизавета уже более месяца обхаживала этого Дворецкого, но результатов пока не наблюдалось. Она довольно просто с ним познакомилась, разыскав профессора в университете, где он преподавал. Побеседовала, показав редакционное удостоверение и представившись журналисткой, что отчасти было правдой, и он среагировал положительно. По крайней мере, не обласканный прессой, с удовольствием рассказывал о своих трудах, концепциях и взаимоотношениях с Академией наук, показывая пачки писем. Впечатление у Лизы складывалось удручающее: Дворецкий, скорее всего, по природе был склочный и склонный к интригам человек, конфликтовал с коллективом, всюду писал жалобы, однако при этом и в самом деле был непревзойденным специалистом-археографом, знатоком жизни и культуры сибирских старообрядцев и автором неких концептуальных версий относительно письменного наследия Кушанского царства и Древней Руси, которые шли вразрез с официальной наукой. Иногда его привлекали в качестве эксперта, если хотели погубить что-нибудь новое и непонятное, что, собственно, и произошло с запиской Рассохина, попавшей в руки Дворецкого.

– Ты знаешь, что такое Стовест? – спросила однажды Лиза.

– Не имею представления, – признался Рассохин.

– А собрался на Карагач клады копать! Стовест – это какая-то древняя книга, которую всю жизнь ищет профессор.

– И пусть ищет, главное, чтобы нам не мешал!

– Ты не понимаешь, это уникальная древнейшая рукопись. Точнее, список с еще более древней! И он попал к нам в Россию.

– Знаешь, Лиза, искать книги для меня не самоцель, – признался он. – Просто очень хочется побывать на Карагаче. Но без заделья не могу, я не турист, чтоб просто красотами любоваться.

– Кстати, а я и вовсе хочу просто посетить места, где исчезла мама. И поискать ее следы.

– Тут наши дорожки и сошлись!

– Между прочим, Михаил Михайлович очень интересный человек, – вдруг заявила Лиза, хотя еще недавно утверждала обратное. – Только его не понимают. Он такой рассказчик и столько знает! Он меня опять так увлек историей!..

– Особенно-то не увлекайся, – проворчал Стас. – Я ревную.

– Да ты бы его послушал! Оторваться невозможно. Поэтому студенты его любят. Он блестящий импровизатор!

В министерстве Дворецкого знали и серьезно к нему не относились – упоминали о каких-то его невероятных версиях и проектах, которыми он заваливал чиновников, Академию наук и Госдуму, к тому же требуя денег на реализацию своих замыслов. Однако и предложение Рассохина с подачи профессора встретили неоднозначно: не знали, к какой категории отнести – к археологии или археографии? Можно и нужно ли выдавать Открытый лист на проведение работ хоть и ученому, доктору наук, но совсем из другой сферы – геолого-минералогической? Его записку носили по кабинетам, обсуждали, во многом соглашались с автором, иные считали авантюрой и профанацией, а некоторые все же искренне хотели помочь, тем паче Станислав Иванович не просил ни одной государственной копейки. Это и послужило основанием решить вопрос положительно, предварительно разделив шкуру неубитого медведя – взяли суровую расписку, что все найденное в кержацких кладах Рассохин в обязательном порядке сдаст Академии наук, и нашли компромисс: выдали такое изощренное хитросплетение слов и фраз, что можно легко отбрехаться в случае чего – в общем, отписку, ничего не запрещающую, однако же и мало чего разрешающую.

Добиваться конкретики уже было некогда, поскольку из Усть-Карагача последовал неожиданный звонок, на сей раз от местного участкового милиционера по фамилии Гохман, которому предусмотрительный полковник оставил телефон Бурнашева с просьбой позвонить, если он не вернется к сроку.

Неподалеку от Усть-Карагача в залом прибило дюралевую лодку, на которой Галицын с мотористом Скуратенко ушли вверх по реке. Мотора не было, вещей тоже, а сама лодка прострелена и порублена топором. Бурнашев расспросил участкового, ведется ли розыск пропавших, какие меры принимаются, но тот согласно знакомым карагачским нравам заявил, дескать, у нас тут закон – тайга, медведь – прокурор. Мол, ваш московский полковник больно шустрый был, да и Скуратенко лихой парень. Должно, нарвались на кого со своим гонором и обоим пришел кирдык. Искать их теперь не на чем, исправных моторов нету, бензина нету, вертолетов уже двадцать лет в глаза не видели. Вещдок – простреленную лодку – и то не на чем вывезти с реки, грузовиков нет. Дескать, факт пропажи людей зафиксировали, может, еще сами объявятся. Хотя теперь уж вряд ли: вода нынче дурная, и добро, если в межень прибьет к залому. А в пойму утащит, так зверь на тухлятину выйдет, пожрет…