Эмигрант с Анзоры

– Ты видишь, Ландзо, у вас все иначе… ты знаешь, я счастлива, что родилась и живу здесь. У нас есть Цхарн, у нас есть Община. Мы никогда не чувствуем себя одинокими. У нас есть смысл жизни!

Я вдруг почувствовал, что уходить не хочется. Да, надо уходить… Пати, конечно же, не пойдет со мной – зачем это ей? Она нашла себя, свое призвание и предназначение. Она на своем месте, среди своих… это я – повсюду чужой. Эмигрант.

Вот сидеть бы так, на трубах, у бревенчатой стены склада, и молча слушать голос Пати… и ничего больше. Не двигаться, никуда не идти.

– Ты вот говоришь – звезды. Но ведь человеческие души гораздо важнее и интереснее, чем эти твои звезды, – говорила Пати, будто с упреком. А я вспоминал свои мечты – что, если бы на Анзоре все было так же, как на Квирине…

Не будет. Никогда не будет. Они – совсем другие. Им это не нужно. Они хотят по-своему жить.

– Да, вы живете богато, интересно… Но неужели смысл жизни только в постоянном приобретении, гонке за материальным, расширении жизненного пространства? Даже и дети – зачем, если они так же будут думать только о материальном?

– Это не совсем так, – сказал я, но Пати, кажется, не слышала меня.

– Ну а как? Ландзо? Какой высший смысл жизни квиринцев? Да никакого. И они еще нам хотят навязать свою точку зрения.

– Не хотят, – возразил я.

Да, вот он – Этический Свод. Теперь я понимаю… нельзя изменить жизнь другого народа, даже если очень хочется. Это – другой народ. Психологически другой.

Зачем я стою здесь и слушаю Пати? Ведь опасно… Я шагнул в сторону.

– Пати, ну ладно… что же поделаешь. Я хотел, как лучше. Видишь, ты зря на меня ругаешься – у меня и выбора-то не было. Ладно, я пойду тогда.

Пати не двигалась с места.

Неужели все-таки хочет быть со мной? А может быть, она хочет, чтобы я уговорил ее, убедил? Просто не решается пойти – вот так сразу?

Я вскарабкался на трубу, сел рядом с Пати.

– Понимаешь, – сказал я, – у меня все началось с ребят… Мы с ними дружили. Мы были как братья. Как семья…

– Ну и очень плохо, – перебила Пати, – вы вечно отделялись от коллектива.

Я замолчал. Да, лучше попробовать с другой стороны.

– Ты неправа, что на Квирине живут только материальным. Это не так. Там… там просто разные люди, и… – я умолк, сообразив, что этого говорить нельзя. На Квирине есть много верующих людей – но верят-то они как бешиорцы. Христиане… На Квирине, правда, они совсем другие, но все равно. Сейчас ведь еще и война с Беши.

– Понимаешь, у них много разных своих проблем. Но каждый из них во что-нибудь верит… конечно, государство для них тоже важно. И потом…

Ну как, как рассказать ей об эстаргах? Об Оливии? О Валтэне? Нет, никогда я не умел рассказывать.

– Вот видишь – каждый во что-нибудь верит. Каждый сам по себе, – подытожила Пати.

– Понимаешь, я сам эстарг. Ско, ну – полицейский. И у меня много теперь друзей. И я знаю, что каждый из них за меня погибнет, если надо… это еще лучше, чем община. Это надо пережить, а я уже всякое переживал, Пати. Неужели ты правда думаешь, что ничего лучше наших общин нет и быть не может?

Пати молчала. Потом протянула ко мне руку – маленькую, тонкую лапку. Я сжал ее, и сердце захолонуло от нежности и жалости.

– Ты не хочешь побывать еще раз… у нас? – спросила она. Я пожал плечами. Конечно, хотелось бы… Но слишком уж опасно.

– Зайнеке нету сегодня, – сообщила она, – он уехал. Да кто тебя увидит, Ландзо? Все парни сейчас на работе, только наш цех простаивает. В мужское-то общежитие можно зайти.

Все-таки она очень хорошо меня понимает. Со стороны, наверное, глупо – ну что я забыл в Общине? Но чего ради я сюда летел? Пройти по лестнице, до боли знакомой, увидеть, может быть, родную дверь, вскарабкаться на крышу, где так часто болтали с ребятами. Пати, похоже, загорелась этой идеей.

– Послушай! У нас сейчас здания перекрасили. А какой Уголок Общинника теперь у вас… Закачаешься. Там фотографии вывесили за весь прошлый год… Ну пойдем, а? Ведь хочется посмотреть? – Пати улыбалась. Я спрыгнул на землю.

– А, ладно… пошли.

В конце концов, на шее у меня маяк… Успею, если что, послать вызов.

Здания действительно перекрасили – в нежно-розоватый цвет. Точнее, грязно-розовый. А так все было по-прежнему. Странно – вроде бы война идет, а здесь, в глубоком тылу, ничто о ней не напоминает. Вот разве что длинный транспарант, что тянется вдоль натоптанной трассы «столовая – корпуса общежитий», гласит теперь: «Ударный труд – наш вклад в победу над фундаменталистами-бешиорцами!»

Я уже привык к тому, что все здесь кажется мне чужим. То есть – да, конечно, я хорошо помнил и этот транспарант, и этот куст шиповника у поворота, и даже выбоины в асфальте, перманентно заполненные водой. Только вот кажется, что это чужая память. Точно не я здесь жил, а какой-то другой парень…

А кто же тогда я?

В общежитие поднялись по черной лестнице. Нарываться на вахтера – лишний риск. Прошли через весь четвертый этаж, он был пуст. День, все на работе. Вот и наша комната… большое искушение толкнуть дверь. Интересно, кто здесь живет. Номера на двери – с 245 по 248. Кто это? Я и не знаю таких. Новенькие, что ли?

Я шел вслед за Пати, по-видимому, к уголку общинника. Мы поднялись на один пролет по парадной лестнице. Я вздрогнул – у двери стоял Треугольный. Курил. Судя по запаху – сенку. Но он лишь скользнул по нам безразличным взглядом. Все нормально… Мы завернули в коридор, прошли вдоль ряда дверей.

Уголок Общинника. Для Пати это, возможно, и любимое место – конечно, в женском общежитии. Но мы здесь бывали только по обязанности. Чаще всего Арни должен был делать наглядную агитацию для общежития. Он сидел за столом и рисовал, макая кисточки в разноцветные флаконы с тушью. А мы с Таро, чтобы ему не было скучно, рядом играли в шахматы…

– Вот посмотри… соревнования по ориентированию, – оживленно говорила Пати, – видишь – фотографии…

Да, интересно увидеть старых знакомых хотя бы на фотографиях. Ба, да это же Кабутопс. Кажется, Кабу разжирел… или это качество снимка такое? Из угла послышался какой-то шорох. Странно – я считал, что мы одни здесь.