Сельва умеет ждать

Уже первая книга сериала («Сельва не любит чужих») вызвала у некоторых коллег-писателей и части читательской аудитории неоднозначную реакцию. Чаще всего это было недоумение: «Зачем серьезный писатель Вершинин взялся за это?» Достаточно известный и уважаемый фантастовед, прочитав книгу, заявил, что она написана максимум для сотни читателей, способных понять намеки автора и идентифицировать адресатов его сатирических пассажей. В критических статьях и обзорах творчества одесского фантаста «Сельву» предпочитают обходить вниманием или упоминают о ней вскользь, скороговоркой. Складывается превратное мнение, что «сельванский» цикл – проходной для Вершинина, что это – шутка гения, решившего немного отдохнуть и подзаработать на заведомо коммерческом и развлекательном чтиве. Но кто знает, что движет писателем, когда его призывает к «священной жертве Аполлон». Рождение литературного замысла, а за ним и произведения – нечто из области «божественного глагола». Не исключено, что побуждающим мотивом здесь были в том числе и коммерческие соображения. Какой современный писатель, садясь творить, не думает отчасти и о том, как, не продавая вдохновенье, повыгоднее пристроить рукопись? Полагаем все же, что к вершининской «Сельве» нельзя подходить слишком упрощенно. Ведь ох как не прост сам Лев Рэмович.

Напомним, что Вершинин историк. То есть человек, привыкший к анализу, обобщению, выделению закономерностей, прогнозированию и т. п. Для большинства произведений писателя свойствен историзм мышления. Многие из них, впрочем, и посвящены прошлому, давно ушедшим эпохам. В «Сельве» перед нами предстает историк будущего, прогност и пророк. Новый Нострадамус, если угодно. Не станут ли когда-нибудь потомки выискивать особый, скрытый смысл в главках-катрэнах романов о планете Валькирия, тем паче что кое-что из предсказанного Вершининым уже начинает сбываться. Писателю удалось подметить в нашей новейшей политической истории ряд симптомов и явлений (вспомним Лох-Ллевенского Деда – «большого рыхлого красиво-седовласого» человека и не станем бросать камни в ушедшего на покой льва) и спрогнозировать ситуацию, предложив несколько возможных вариантов грядущего. Один из них уже разыгран, хотя цикл еще не закончен и читателя ждет встреча еще с одной или двумя книгами. События реальной жизни значительно опережают писательские и издательские возможности. Однако напрямую привязывать сюжет художественного произведения к определенному географическому месту и историческому времени (если это, конечно, не исторический роман) было бы неправомерно. Это обесценивает книгу, так как писатель должен обобщить явление, типизировать его. В противном случае мы будем иметь дело с агиткой-однодневкой, откликом на горячие события сегодняшнего дня. Автор здесь рискует, что через каких-то десять лет читать его произведение будет неинтересно.

Говоря о художественных особенностях «Сельвы», следует сразу уточнить, что в романах, входящих в цикл, четко выделяются два плана повествования: сатирический и собственно фантастический. О мастерстве Вершинина-сатирика отечественной критикой написано уже достаточно много. Отмечалось и остроумие, и изящество, присущее манере писателя-одессита в этом плане. В «Сельве» это мастерство доведено до виртуозности. Вершинин явно продолжает традиции Вольтера, Свифта, русских фантастов первой половины XIX в., бичевавших пороки и язвы современного им общества. Многие персонажи цикла узнаваемы. Точны их портретные характеристики. Может быть, иногда в пылу полемического задора автор и перегибает палку. Но это в большей степени относится к области политических аллюзий. А чем еще, если не Словом, может ответить писатель обидчикам и оппонентам? Не за стволы же и гранаты браться. Зато там, где речь заходит о реалиях современного литературного пространства, где мелькают лица коллег по цеху фантастов, автор неизменно корректен. Сарказм и шаржирование уступают место доброму и уважительному юмору, шутке, обыгрывающей мелкие слабости, привязанности, привычки, особенности творческой манеры того или иного писателя. Так, в первой книге цикла Дмитрий Коршанский в поединке с Дгобози использует приемы восточного единоборства, которым его обучил «сенсей Громыхайло-Ладымужеский». В почтенном наставнике легко узнается творческий дуэт Д. Громова и О. Ладыженского (Г.Л. Олди), известных мастеров школы карате ГОДЗЮ-рю. В заключительной главе романа «Сельва умеет ждать» мы встречаем элегантного господина во френче, выгуливающего солового кролика и не заметившего, пробегал ли мимо Илочечонк. Люди, интересующиеся современной фантастикой, не могут не узнать в этой фигуре блестящего и язвительного криптоисторика Андрея Валентинова, в доме которого обитает (нет, не ягуар Илочечонк; это герой валентиновского романа «Небеса ликуют») ангорский кролик по имени Лайон. А мушкеты «брайдер» или излучатели «звяга»? Впрочем, для того, чтобы указать на все аллюзии, имеющиеся в текстах романов «сельванского» цикла, потребовалось бы возродить непопулярный среди нынешних издателей жанр комментариев или примечаний. Пускай этот труд возьмут на себя литературоведы будущего, которые станут готовить к печати полное академическое собрание сочинений Льва Вершинина.

Сопоставляя первую и вторую «Сельвы», можно заметить, что эти книги достаточно разные. И это очень хорошо. Потому что однообразные тексты романов, составляющих некоторые популярные сегодня фантастические циклы, с их повторами сюжетных ходов, не развивающимися образами-штампами главных героев, изрядно утомляют. Редко хочется дочитать весь такой сериал до конца. Вершинину пока удалось избежать самоповторов. Роман «Сельва не любит чужих» более плавен, выдержан, философичен. В нем много лирики, пейзажных зарисовок, мифов, местного колорита. «Сельва умеет ждать» динамичнее, остросюжетнее. Здесь больше сатиры, литературных реминисценций. Они имеются и в первой части, но, на наш взгляд, слабо связаны с сюжетом, служа преимущественно для дополнительной характеристики отдельных образов (параллели с «Винни Пухом», «Карлсоном, который живет на крыше» на страницах, посвященных Кристоферу Руби). Во второй книге подбор реминисценций из произведений литературы более осмыслен. Четко прослеживается определенная тенденция. То тут, то там мелькают знакомые сцены и фразы из «Войны и мира», «Тараса Бульбы», «Капитанской дочки», романов о Джеймсе Бонде. Все эти книги объединяет с «Сельвой» одна и та же тема: человеческое общество накануне войны и во время ее. Война может быть открытой или незримой. От этого ее суть не меняется. Она всегда бессмысленна и беспощадна. Но все это относится уже ко второму, собственно фантастическому плану повествования.

Несмотря на кажущуюся традиционность сюжета цикла, решенного в ключе космической колониальной оперы, он показался нам гораздо значительнее и интереснее сатирической части. Колонизация планеты Валькирия хищниками-землянами и сопротивление местных аборигенов экспансии. Сколько раз это уже встречалось в мировой фантастике? Не счесть. Вспомним хотя бы гениальные «Марсианские хроники» Р.Брэдбери. Однако вершининская «Сельва» читается с неослабевающим интересом. Не оттого ли, что Валькирия напоминает нашу родную Землю? Невозможно отогнать наваждение, что действие романов происходит где-нибудь в неисследованных уголках Африки. И сам Вершинин представляется этаким современным Гумилевым или Киплингом: в пробковом шлеме, с моноклем, трубкой в зубах, под ритмические взмахи стека цитирующим:

Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись…

или:

Нет, не случайно вспомнился Николай Степанович – фигура знаковая для современной российской фантастики. Кажется, что его дух витает над Сельвой, благословляя автора на новый подвиг во славу отечественной словесности. Вершинин, как и Гумилев, создает особый поэтичный и экзотический мир со своей собственной мифологией, этнографией и языком. Здесь нет непонятных демиургов, Вершителей, наблюдающих за суетой подопечных. Валькирийские боги до боли напоминают африканских губастых идолов, вырезанных из черного дерева, которые так пленяют своей загадочностью и чужеродностью.