Отчет 1и принцессу в нагрузку

Шатры, шатры, шатры. Белый шатер в трех сотнях шагов. Вокруг – полурастворенное в кострах, навесах и одеждах, желтых с зеленым, кольцо голубых одежд. Шатер совета. Гигантской сумасшедшей смешинкой, пушистой, теплой и ласковой в меня залетает ощущение Эрмы. Тело непроизвольно хрюкает, а я выдаю куда-то в шатер такую же хохотуньку, отвечая, что сейчас, чуть осмотрюсь и приду посмеяться за компанию, после чего начинаю добросовестно выполнять обещание.

Люди, кони. Собаки. Дети. Шатры, навесы, костры, котелки.

Под навесами раненые. У одного из раненых человек в черном. Понемножку высасывает боль.

Боль, физическая, духовная, смешанная со страхом, страхом неизвестности, легкой прозрачной тряпочкой висит над всем стойбищем, сгущаясь над ранеными и чуть развеиваясь над людьми в черном.

– Сколько потеряли? – тихо спросил я у старшего война.

– Триста семей и две тысячи воинов…, вождь.

– Я – Харш. Ты?

– Гром.

Он повернулся ко мне и еще раз поклонился. Такой чуть настороженный и совсем чуть-чуть надеющийся.

Чуть– чуть -это слишком мало.

– Старший воин Гром, скажи мне, сколько бойцов осталось в племени?

Он посмотрел на небо, высчитывая.

– Три тысячи.

– Считая раненых и молодых, старший?

Я заглянул ему в глаза, высматривая правду.

– Считая три сотни раненых, которые могут драться, две сотни, которые умрут в течении недели и полторы тысяч молодых.

Гром выдержал мой проникновенный взгляд и ответил своим. Таким мог смотреть, например, умирающий ребенок на доктора и от этого взгляда я чувствовал, как на меня незримо наползает, пытаясь согнуть и напугать, тяжесть ответственности за пару-тройке тысяч людей. Мне стало страшно и со страху я вспомнил, что я обычно делал с орками в Warcraft. Я улыбнулся, и ухватив эту тяжелую ответственность за яйца, стал выяснять, чем же это я собрался управлять.

– Старший, расскажи мне, как мы сражаемся.

– Вождь? – он чуть приподнял бровь, пытаясь показать непонимание.

– Я в этом мире недавно. Умею водить войска, умею думать о народе. Но не знаю ни брусчей, ни других. Расскажи о брусчах.

Гром отвел взгляд, уставил его в воздух и стал нарезать короткими фразами:

– Боец вооружен мечем или саблей, копьем, луком. Доспехи разные. Старший воин умеет отбиться от трех воинов. Воин умеет отбиться от трех трупоедов. Выученный воин умеет метать стелу на триста шагов с седла. Стоя бьют в голову с пятисот. Знаем конный и пеший строй. Три сотни старших воинов умеют брать города, сбивать со следа, переодеваться и выведывать.

Семьсот семей. Мать, две-пять женщин, пять-десять молодых, десяток-другой детей…

Замолчав, он оторвался от неба и посмотрел на меня, взглядом спрашивая, что бы еще рассказать…

– Передвигаетесь на конях, вещи – волоком?

– Да.

– Что умеют молодые войны?

– Меч, копье. Лук сто с седла, триста – стоя. Слабые.

– Хорошо. В охране шатра Совета есть кто-нибудь из таких же как ты?

Гром, у которого надежда чуть не плескалась из ушей, неумело изобразил недоумение. Я сердито буркнул:

– Старший, не делай маски. У шатра есть кто-нибудь, кто надеется и кто знает свой народ?

– Старший воин Тур, вождь.

– Спасибо.

Гром поклонился. Поклон был гораздо ниже того, которым он меня приветствовал. Интересно, если бы мы проговорили часа три, попробовал бы он воткнуть голову в песок?

Я кивнул ему и зашагал к костру совета. Гром за моей спиной замахал копьем, передавая что-то паре сотен смотрящих на него глаз. Судя по глубине поклонов, которыми меня приветствовали, он транслировал по сети копейщиков запись нашего разговора. Сигнальщики на вершинах замахали копьями и мне в спину диким котом вцепилась мысль, что ошибаться мне нельзя. Острые когти этой замечательной идеи достали спиной мозг, и я чуть не споткнулся.

Грязно матюгнувшись, я разрешил себе ошибаться, сколько и куда влезет и, забивая трубку, уронил через плече:

– Торк!

– Да?

– Кто сейчас правит народом?

– Совет мудрейших, принц Ран и Принцесса Эрма

– Я?

– Э-э-э…

– Как есть! – выдул я в него струей дыма.

– Брусчи свободный народ. Они подчиняются тому, кого приняли.

– Все?

– Да.

Я весело хмыкнул и, не успев даже задуматься, что же это делаю, завернул к раненому в паре шагов от маршрута.

У молодого война в светло-голубом стояли лекарь и две женщины в темно и светло-зеленом. Из-за их спин выглядывало только залитое потом белого лица. Женщины, обернувшись на шум шагов, поклонились и расступились, открыв распухшее гигантской флегмоной плече и уставшее лицо молодой женщины-лекаря, корректирующей биополе ладонями. Она привычно коснулась меня, пробежалась по органам легкими щекотунчиками, пошла внутрь, вздрогнула, отскочила. Хмыкнув, я коснулся ее.

Смесь уверенности и отчаянья. Гноящиеся царапины, уносящие жизни. Усталость.

– Давно? – кивнул я на война. Воин открыл завалившиеся в глубины черепа глаза, отыскал меня и прохрипел:

– Неделя, вождь. Кто ты?

– Боевой друг принцессы Эрмы. Раздуло сразу?

Я ощутил взгляд лекаря. Тяжелый сердитый взгляд, которым она пыталась меня заткнуть. Я не глядя в ее сторону накачал шарик бодрости и метнул ей в живот. Ее передернуло, взгляд исчез.

– Через два дня.

– Ага. Понятно. Где болит?

– Тупо в руке. Ломает тело.

Две женщины – родственницы раненого, угрюмо смотрели мне в затылок. Наверно пытались выбрать – возразить ли вождю или дать ему убить дорого родственника. Ничего, перетерпят. Я сел на коленки напротив лекаря, пытавшейся разобраться с моей посылочкой, и пощупал плече.

Горячо. Царапина заросла сверху, загноилась вглубь. Если бы не лекарь, умер бы два дня назад от заражения. Подняв глаза на нахмуренную моими действиями девушку, я спросил:

– Расскажи, что я сейчас сделал не так, как делаете обычно?

– Дух больного нельзя беспокоить, чтобы он не мешал лекарю лечить тело… – буркнула она.

Я злобно хмыкнул.

Идея, в общем, не плохая. Особенно когда в обществе нет садистов, которые бояться резать врагов и поэтому придумали хорошее объяснение, почему надо резать своих, предварительно оглушив их парой литров самогона. Ладно, будем считать, что теперь есть.

Лекарь, почувствовав мои намеренья подняла на меня зеленые яркие глаза и проскрипела:

– Вождь, ты – лекарь?

– Ага. Я, кроме прочего, лекарь. И я знаю, что можно лечить невидимое тело, чтобы вылечить видимое. И я вижу, что ты умеешь это. Умеешь очень хорошо. А еще я знаю, что можно лечить и видимое тело. И можно лечить и дух, пробуждая его к жизни, возвращая ему желание жить, бороться и побеждать несмотря на то, что его ненадолго лишили возможности бороться. Он может думать, что бороться дальше бесполезно, и тело уже не нужно, и можно умирать. А может знать, что через три дня предстоит сражаться за жизнь своего народа и хотеть, ХОТЕТЬ быть здоровым… – я, разросшись, вбивал мысли в лекаря, вглубь, сметая сопротивление и не обращая внимания на десяток людей, обернувшихся на грохот голоса. -… Воин, стал бы ты болеть, зная, что через три дня мы будем сражаться за твой народ?

Он приподнялся на локте и решительно прохрипел:

– Я буду в седле через три дня!

– Хорошо. И ты нужен мне со здоровой рукой. Разреши мне лечить твое видимое тело?

– Да. Лечи.

– Спасибо. Ляг.

Я достал мешка аптечку, хмуро посмотрел на лекаря и пробурчал:

– Ты можешь смотреть и учиться, или ты можешь смотреть и отрицать. Если ты выучишься и будешь делать так, у народа будет пара сотен мечей, которые могли бы умереть, но были спасены тобой.

Она кивнула и пододвинулась, освобождая место у руки и делая очень внимательный взгляд.

Благодарно кивнув, я распахнул аптечку и на минуту забыл обо всем, кроме раны.

Жгут выше раны. Скальпель спиртом, секунда собраться, взмах. На песок хлынули кровь и гной. Тряпкой промакнуть рану, скальпелем вычистить полость, живой водички в рану, салфетка, замотать. Завязав узелок, я отодвинулся и бросил лекарю: