Харон

На лестнице, завернутой полуспиралью, что вела со второго этажа в нижний холл, к ним присоединился Игнат, на протяжении всей беседы сидевший, забытый, в углу. От Михаила он старался держаться подальше. Олег тронул задержавшегося Михаила за локоть.

— Вы не сказали об одном из нас. Отчего? И… я согласен с Романом, если вы действительно намеревались лишь получить данные на… мы называем его между собой «вторым», то к чему эти сложности? В чем вы хотели нас убедить?

— Не знаю. Я много делаю, чего не знаю. Может, просто — взглянуть на вас. А убедить? Олег Сергеевич, вы заставляете меня прибегнуть к автоцитированию: убеждают лишь чудеса творимые. Я этого делать не собираюсь. Тем более перед столь сведущей аудиторией. Вы и сами прекрасно знаете цену тому, что принимается за чудо простыми смертными.

— Теперь эту цену предстоит заплатить и нам?

— Не всем. — Михаил сделал вид, что делится большой тайной. — Из всех присутствовавших достоверный «кандидат» только один. Позвольте вам его не назвать.

Олег достал сигарку, повертел в пальцах, спрятал опять. Махнул рукой, ушел вверх по лестнице, не попрощавшись. Простой смертный человек.

— А и верно, отчего обо всех сказали, вывернули подноготную, а об Юрченко ни слова? На меня у вас тоже кое-что есть, не так ли?

— Мне он просто симпатичен, Марат Сергеевич. Единственный, кто как-то пытался держать их в узде.

— Последствия настолько далеко зашли?

— А вы не видите? Не понимаю, что вы делаете тут, вам бы находиться у себя. Сейчас идет такая информация…

— Я нахожусь там, где считаю наиболее важным. Предложение. Вы делаете свое дело, я нахожусь на подхвате. Пытаюсь всеми наличными силами остановить тех, кто вам помешает. Вы понимаете, что вам дадут лишь выйти на «второго», а потом… во избежание. Он уже под глухим колпаком, оперативные бригады Пантелеймон вчера направил.

— Чего же не берет? И меня. И вообще… — Михаил неопределенно помахал в воздухе.

Они спустились. Мягкий пушистый ковер тянулся до самой двери.

— Суть предложения? Меня повесят, утопят, четвертуют, если я не… Чего вы хотите? Только нужна ли вся эта суета? Теперь? Вы не допускаете существования времени «Ч»? Которое уже определено?

— Если бы это было так, вы бы бросили первым свою затею.

— Вам известно, что я затеваю?

— Нетрудно догадаться. Кстати, к вам не собираются применять никаких силовых методов. Вас просто хотят задержать. Дольше ваших обычных двух суток. — Марат Сергеевич умолк выжидательно.

— А вы?

— А я этого не хочу. Мне очень понравилась та часть вашей речи, в которой говорилось о ящике Пандоры. Мои устремления совпадают с вашими до микрона. Ведомство, спланировавшее операцию, не обладает, на мой взгляд, должным уровнем защищенности результатов, которые намеревается получить.

— Ваше лучше? — спросил Михаил. И, не дожидаясь, ответил: — Иными словами, вы хотите вмешаться не уже после, а еще до. Не изъять неположенную к получению информацию, а предотвратить самый факт доступа к ней. Чтобы умерла, не успев родиться. А что? Ход. Вы знаете, что смущает меня? Тот самый микрон, до которого наши с вами цели совпадают. Это безнадежно огромная величина. Просто непреодолимая. Да! Я сказал Юрченко Олегу Сергеевичу, будто «кандидатов» среди присутствовавших всего один. Так я врал. Их там было два.

…Пантелей, только дверь за Игнатом, вышедшим последним, закрылась, обратился к Роману:

— Некогда идти до машины. Я воспользуюсь твоей связью? — Не ожидая согласия, прошел в кабинет.

— На правой клавиатуре городской набор! — сказал Роман вслед.

— Что это за парень при Госте?

Алан налил себе в большой фужер светлого коньяку, выпил до дна.

— Как видел, нам доложить не соизволили.

— Что он тут плел? — И Антонина протянула свой бокал к коньяку. — Кого вы пригласили? Зачем? Кому он грозит? Ну, ничего…

— Кто-нибудь, скажите, у вас так же плохо, как и у меня? — Роман навалился грудью на стол. — Ничего, ничего не сохранилось…

— Говори за себя! — отрезал Алан. — Что ты ему предлагал, какую помощь, зачем?

— Это Пантелей занимается. Слушай! Резидент. Если у тебя сохранилось, прогляди! Что там творится? Он же нарисовал апокалипсис какой-то. Что вообще происходит в этом, — Роман выругался длинно и нескладно, — Мире?! Что ты можешь сказать? Ты можешь?

— Погодите, счас ему нарисуют апокалипсис, — Антонина сделала ударение на предпоследнем слоге. Еще налила себе, разгорячившись.

Олег вошел и сел, сгорбившись. Пальцы слишком сильно сжали сигарку, она лопнула пополам.

— Нет, ничего, — сдавленно сказал Алан, — вообще ничего после сегодняшней полуночи. До этого ментал наполнен, как обычно, а дальше поток прерывается, будто резинкой стерли.

Пантелей услышал последние слова, появляясь.

— Это мы еще подумаем. Не во всем так уж мы одни и повинны. «Второй» тут тоже… не сложа руки сидел. Да, Роман? Роман молодец, все о нем выскреб, тянул только напрасно, все думал, до нас не доберется. Да Марату спасибо. Он где?

Роман открыл рот, чтобы ответить. Снизу из холла раздались выстрелы. Два отрывистых хлопка. Пауза в несколько секунд — автоматная очередь.

— Вот так, господа колдуны! — Антонина пристукнула бокалом по столу, так что ножка обломилась. — Я мальчиков настропалила: выпустить только, если пойду провожать лично! Ромашка, бочку с цементом готовь, а бассейн у тебя глубокий. Аланчика спроси, как у них это делается. Ребятки у меня попадают с первого раза.

Опять загрохотало, в несколько стволов. Очереди были длинные, до упора. Роман сидел с открытым ртом.

Свобода и Власть. Воля и Идея.

Нужно было только наполниться ими, ощутить их в каждой своей клеточке, каждой точке своего существа, в самом дальнем завитке мозга, превратить в единый всплеск. Обратившись в них, сменив ненужную слабую плоть, он единым толчком выбрасывал импульс преображенной через него Идеи высших, направляемый его собственной Волей в назначенного им к уходу из Мира.

Теперь назначал он сам. Он не знал формулы «Кесарь не осудит невинного», ее иезуитского двойного смысла, но ему не мешало ею пользоваться. Все по-прежнему происходило таким образом, что никто никогда на него бы не подумал: решение (или просто минутное желание, уж он-то мог себе это позволить, Избранный!), концентрация Воли и Идеи, срыв непостижимого импульса, и — он спокойно оставляет ничего не подозревающего «кандидата», участь которого только что была решена. Эффект от воздействия, дарованного свыше, сказывался с замедлением — несколько десятков минут, несколько часов, несколько суток. Сперва он осторожно наводил справки, затем перестал. Жалкие смертные списывали могущество Избранного на необъяснимые несчастные случаи. Разве могли они постичь?

Оставались и прежние. Обладатели, носители непостижимых Избранному признаков. С ними не нужно было прибегать к Воле и Идее, но он открыл для себя новый вид самоутверждения: возможность показать свое настоящее лицо. Он стал предупреждать. Не всех, но тех лишь, о которых мог предположить, что у вновь найденного субъекта может достать воображения, чтобы если не поверить, то хотя бы выслушать, не прерывая воплями и попытками отделаться с помощью милиции.

Он нашел, что ему все-таки не хватает собеседника, и таким образом восполнял пробел. Иногда получалось. Особенной отметки заслуживает совсем недавний случай, когда он смог почуять сразу нескольких, по цепочке, одного за другим, и одному из них рассказал. Этот показался способным понять. Этому он даже продемонстрировал, как превращается сам Избранный в миг наибольшей концентрации Воли и Идеи, объект для которых выбрал совершенно произвольный. Он частенько стал практиковать подобное, просто чтобы убедиться, что его Воля не изменяет ему. Он и о своих дальнейших шагах поведал этому, белому как бумага от увиденного. Последнее время его обычная осторожность стала ему изменять. До нее ли Избранному — когда и Мир этот становился тесен.

Высшие уже дали намек: для Избранного готовится новое место, более значимое, более возвышенное. Место, где от его Воли будут зависеть многие Миры. Его чутье говорило ему об этом.