Борт 556 (СИ)

   Я не видел ничего вокруг, из-под ее моей любимой Джейн раскинутых поверх наших обоих лежащих в воде голов чернявых как смоль мокрых и прилипших к нашим лицам длинных волос. Я видел только ее красивое изувеченное и измученное пытками девичье любовницы лицо, перед собой. И ее красивые, смотрящие на меня пристально из-под черненьких девичьих бровей, черные как ночь глаза. Остекленевшие ее любимой глаза, смотрящие практически в упор в мои синие ее любовника глаза. Своим мертвым, не моргающим гипнотическим взором. Печальным и холодным как сам бушующий океан.

   Я последний раз поцеловал любимую, когда нас накрыло огромной последней волной. И, Арабелла стала уходить под воду.

   ***

   Сколько было уже время, я так не узнал. Левая моя рука, порядком одервенела, держа, внатяжку, нас обоих на скользкой, теперь от воды из красного полированного дерева палубе тонущей яхты. Я не чувствовал левой руки, а она не отпускала свои пальцы от бортового ограждения Арабеллы.

   Я не видел часов, но с первыми лучами восходящего солнца. На рассвете. В наступившем неожиданном затишье. Шторм вдруг стих, как-то внезапно и быстро.

   Рассвет разорвал черные ночные штормовые грозовые с ветром и ливнем облака. И Арабелла стала тонуть. И в тот же момент лицо моей Джейн стало растворяться перед моими глазами.

   Все вокруг меня заменил какой-то лилового оттенка яркий теплый свет. Свет, заменивший лицо моей красавицы Джейн. Ее избитых в синяках опухшие, черненькое от загара смугленькое личико. Ее черные бездонные как сама штормовая ночь красивые в черных ресницах моей любимой глаза. Они, просто исчезли и все...

   Все заполонил этот странный лилового оттенка свет. Такой приятный, и умиротворенный. Спокойный, наполнивший меня самого целиком. И окутав меня целиком своим тем ярким свечением.

   Я почувствовал, что Джейн уже рядом нет, а только какие-то голоса. И, что я завис в какой-то пустоте, теплой и приятной. И внизу подо мной глухой взрыв. Там, где-то в глубине океана. И сильный из бездны толчок, прямо в мою спину. Толчок самой океанской воды. Это топливные баки Арабеллы. Там в ее бортах в заполненном водою по все отсекам и каютам белом корпусе. Идущей на океанское дно нашей круизной яхты.

   Баки по бокам двигательного отсека. Их раздавило глубинным давлением и выдавило содержимое, и оно должно было всплыть на поверхность океана. Это горючее более легкое, чем сама вода. Оно вырвалось из разорванных давлением баков Арабеллы, идущей на самое дно, под весом в техническом отсеке кислородных баллонов, и прочего оборудовании. Весом своих двух двигателей и собственным корпуса весом. Стремительно рассеивая свои обломки. В виде останков вырванных силой воды, и давлением трюмных дверей. Оконных иллюминаторов, обломков солнцезащитной крыши и своей палубы. Теряя из открытого двигательного отсека всплывающими на поверхность океана с горючим заполненные до отказа канистры, и размотанные на длинных цепях носовые якоря.

   Арабелла из-под меня уходила стремительно в бездну Тихого океана. С залитыми под самый потолок штормовыми волнами по всем затопленным жилыми отсекам с перевернутой и переломанной встроенными в каютах шкафами из красного дерева, кроватями, столиками, диванами и креслами. И где-то там подо мной глубоко на глубине в несколько километров она, раздавленная в бортах глубоководным давлением, должна была упасть в свою вечную безымянную могилу. С работающим еще на батареях генератором переменного тока. В незатопленном, пока еще специальном компьютерном герметичном отсеке за плотно закрытой дверью винного шкафа. Благодаря хорошо заизолированной под обшивкой отсеков и переборок проводке. От самого дна до верха яхты. В ее в самом низу корпуса. В ее закрытыми в днище судна, в специальных в полу трюма. В непроницаемых для воды донных отсеках аккумуляторами. Под которыми снаружи, находился узкий угловой балансирный длинный киль Арабеллы.

   И, лишь, только этот, сигнал SOS! Идущий ко мне с океанской бездны. Доносился до моих ушей. С ее торчащей вверх над палубной оконной иллюминаторной надстройкой, качающейся под многотонным напором, и давлением воды. Белой длинной мачты. С ее на самой макушке антенны. Над большими отяжелевшими парусиновой тканью парусами. Белыми, развивающимися уже в черной бездне на ослабевших и болтающихся металлизированных нейлоновых канатах своего мореходного такелажа.

   Я слышал как, гремя стальными креплениями, уносятся в бездонную океанскую глубину, развиваясь как белые флаги треугольные носовые кливера на нейлоновых тросах. Оторванные от самой яхты и уходящие стремительно в океанскую бездну последними вслед гибнущему судну.

   Арабелла прощалась со мной, уходя на дно океана.

   Я слышал голос подо мной нашего с Джейн погибающего в неистовом диком шторме судна.

   И эти, какие-то отдаленные неразборчивые чьи-то голоса. Откуда-то сверху. И этот свет, этот яркий лилового оттенка свет. Такой теплый, и яркий, согревающий меня в каком-то невесомом состоянии. Словно, не в самой штормовой воде, а в зависшем неподвижно воздухе без какой-либо, качки и тряски. Свет обволакивающий мое тело. Тело утопленника.

  Бесчувственное и холодное. В изорванном синем акваланга гидрокостюме. Этот лилового оттенка яркий теплый спасительный свет...

  - Они пришли за мной - я услышал, вдруг перед собой голос моей Джейн. Этот ее голос, исключительно по-русски. И уже, без какого-либо акцента, и еле слышно.

  - Кто пришел, любимая - произнес тихо и напугано я Джейн.

   Откуда-то, из пустоты и темноты передо мной прозвучал ее голос - Мои сестры. Сестры океана. Прощай, любимый. Ты подарил мне столько любви, что мне не забыть никогда тебя. Не забыть дочери Посейдона. Прощай.

  - Джейн, любимая - прошептал тихо ей я, словно, боясь чего-то - Где ты? Я не вижу тебя.

   Я не видел и уже не чувствовал любимую.

   - Где ты, Джейн? - я уже громче, произнес. И голос мой странно прозвучал. Как-то необычно. Как в каком-то пространстве. Уносясь далеко эхом в глубину чего-то черного и бесконечного. Такого же глубокого как сам Тихий океан.

   Я протягивал вперед ослабевшие, почти бесчувственные свои с растопыренными пальцами руки, надеясь нащупать ее нежное красивое, хоть и умирающее женское тело любимой. Тело женщины беременной моим ребенком.

  - Володенька, мой любимый - целуя жарким последним поцелуем своих невидимых губ меня, жадно как сумасшедшая, перед вечным расставанием, произнесла откуда-то из пустоты моя Джейн - Володенька, мой ненаглядный! Я знаю, ты выживешь! Ты должен жить! Прощай! - раздалось, уже где-то надо мной. Громко и отдаленно.

  - Джейн! Любимая моя! - помню, я закричал, захлебываясь солеными штормовыми бушующими волнами в панике я, до того как начал уходить из своего призрачного сознания, так и не понимая что происходит.

   - Не покидай, девочка моя меня! Любимая моя! - кричал я в океанскую бездну - Прошу тебя не покидай меня! Не покидай! Не покидай!

  - Прощай, любимый! - раздалось перекатывающимся женским мелодичным эхом уже, где-то совсем далеко - Забудь обо мне. И начни все заново! Прощай! - прозвучал голос русалки. И, махнув плавником рыбьего хвост, она исчезла в глубине Тихого океана.

   И все стало, вдруг растворяться передо мной. Даже, на моем теле мой прорезиненный акваланга порванный и протертый синий с черными полосами гидрокостюм. Он стал превращаться в соленую океана воду. И в обычную мокрую от воды моряка одежду. И кругом, только ящики и бочки от затонувшего моего грузового сгоревшего торгового судна. И я увидел чьи-то руки.

   Руки, тянущиеся ко мне лежащему в воде. Под ударами бушующих волн, возле какой-то шлюпки. И человеческие на иностранном языке голоса.

  Много голосов. И руки, руки, берущие и тянущие мое, почти безжизненное, бесчувственное, холодное и мокрое тело из воды. И растворяющаяся перед моими еле открытыми синими на лице глазами лилового цвета пелена. Пелена, удаляющаяся куда-то далеко, далеко в открытый океан. Пелена, похожая на некий призрачный и очень теплый туман. Через который был слышен шум отдаляющихся штормовых волн. И не откуда взявшийся крик дельфинов.