Бог-Император

Эпилог

Я находился у себя в замке Бога-Императора, куда некогда (когда? Я уже почти не помню) прибыл в качестве паломника. Изредка Я и сейчас встречаю длинную вереницу перепуганных людей, храбро шагающих в неизвестность, но делаю это просто…

Я не знаю, почему делаю это, да и вопроса как такового нет.

Только что Я сидел у себя в кабинете и, переключая экраны, лениво просматривал жизнь в отдаленных и близких уголках ойкумены. Сказать, что это необходимо, нельзя, потому что в экстренных случаях, грозящих глобальными катаклизмами моему населению (войны, сбившиеся с мест кометы, солнце, внезапно вознамерившееся раздуться в сверхновом всплеске), необходимость вмешательства Я ощущал задолго до события. Вероятно, потому, что, как демиург этого мира, Я настроен на сети импульсных искажений в гравитационных и синоптических полях времени и пространства.

Я лениво оглядывал степи вокруг своей резиденции, поля с работающими и, конечно, счастливыми обрами, стайки гордых арланов и не менее гордых сколотов, без моего участия как-то упорядочивших свою совместную жизнь. Правда, под сенью моего божественного покровительства.

Заглянул в Мечтоград, где за промелькнувшие там триста пятьдесят лет после моей последней жизни почти ничего не изменилось. Подумал, что пора, вероятно, готовить нового посланца в большую-маленькую жизнь.

Ведь Я помню все двести двадцать лет моего первого правления Премьер-министром (были ведь и другие), так счастливо прожитые вместе с Мариной.

Воспоминание, вернее, желание вспоминать об этом говорит о том, что, возможно, в скором времени я вновь покину дворец. Хотя, может быть, еще задержусь. С некоторых пор меня преследует мысль о застойности моего давно упорядоченного бытия. Я предполагаю, что есть другой путь познания себя и — этого сожительствующего со мной мира. До сих пор меня устраивала моя жизнь: короткое общение с людьми, обрами, арланами и даже кнехтами — полуночными санитарами помрачневших и ослабленных систем. Все существа, включая и людей, безгрешны и невинны, они готовы выполнить каждый приказ, исходящий от меня, вплоть до их собственного уничтожения. Хотя что Я могу предложить, кроме того, что они и так имеют: еду, питье, партнеров для сексуальных утех… Я не упомянул власть. Действительно, о ней грезят, не понимая, что сладость правителя ограничена ближним окружением, все остальное — сущая абстракция, поэтому вожди всегда так легко отдают приказы, к примеру, о смертных казнях.

Иногда мне кажется, что Я становлюсь брюзгливым старым циником. На самом деле это не так. Мой организм — организм двадцатипятилетнего человека — и функционирует именно с этой возрастной лихостью. Притуплено лишь сенсорное восприятие, но это поправимо, поэтому и возникла мысль о новом погружении в человеческий мир лет эдак на двести-триста. А может быть, все же…

Недалеко от меня возникает Малинин, в этот момент лениво опускающийся в кресло. И рядом с ним — Исаев, огромный нос которого еще больше обострился за полторы тысячи лет, прошедшие со времени нашей первой встречи. Иногда мы посещаем друг друга, конечно, виртуально, и удивительнее всего, что желание встретиться возникает у нескольких Властителей одновременно.

— Ну как, решился? — сразу без приветствия спросил Малинин. Я понял, что он имеет в виду мой проект воссоздания нового мира внутри собственного сознания, о чем Я говорил как-то в беседах с Властителями.

— Не знаю, — ответил я. — Боюсь, это выше моих сил.

— Что ты знаешь о своих силах? Не смеши меня. Я вот до сих пор не знаю, как налажена наша связь, если обмен материальными телами и энергией между нашими Вселенными невозможен. Мы даже не способны определиться во времени и пространстве. Так что дерзай.

— О чем это вы? — сморщил нос Исаев.

— Орлов хочет придать форму тому бессвязному, мутящему разум веществу, из которого созданы наши сны.

— Может, пусть для начала потренируется вить веревки из песка? — ядовито заметил Исаев.

— Почему бы и нет, — откликнулся Малинин. — Если представить время, которое нас еще будет терзать — для меня сейчас и какой-то миллион лет полнейшая абстракция, — вить веревки из песка или там чеканить ветер — занятия равно достойные.

— Что с тобой? — спросил чуткий Исаев.

— Ничего. Я тут подумал, что наше существование лишено смысла. Мы превратились в богов древних людей— просто люди, наделенные преувеличенными чертами.

— То есть?..

— Ну, вспомни Бога Ветхого Завета, например. Вспыльчивый, жаждущий поклонения и жертв, завидовавший другим богам… или египетские боги, лишь формально разделенные, а не то устроили бы склоку не хуже олимпийских поседельцев…

— Это не так. Я имею в виду нас, — перебил его Я. — Мы, правда, ограничены в своем всеведении и всесилии, но мы эволюционируем, нам еще предстоит очень большой путь, пока мы осознаем свое бессилие.

— Мальчик! — с бесконечной печалью и сожалением произнес Малинин. — Самое ужасное то, что счастье, радость, печаль или даже отчаяние не имеют ни малейшего отношения к смыслу бытия. Бог — не мы, а настоящий Бог — может все. Он может создавать и изменять цели. Мы лишь функционируем в системах координат, созданных другими. Наши инстинкты, устремления, цели можно определить несколькими словами: плодитесь, размножайтесь и создавайте подобных себе.

— Зачем же так мрачно? — неуверенно, заметил Исаев. — Здравствуй, Марина! — поздоровался он с моей только что вошедшей супругой. — Представляешь, эти нытики разочаровались в смысле жизни.

— Да ну вас. Вы мне напоминаете подростков, которые, тайно торжествуя, обсуждают собственные мужские подвиги. Живите… пока взрослыми не станете.

Последующие годы Я был занят. Неожиданно задуманное дело увлекло меня. Усилием воли Я погружал себя в состояние полуяви-полусна — то пограничное бытие, в котором все видится намного ярче, чем в реальном мире, и пытался в деталях представить собственный иллюзорный мир и себя в нем. Надо было сделать свои, вначале зыбкие видения достаточно четкими, чтобы сомнения в подлинности, как это и бывает во сне, не возникало.

На этот эксперимент ушло гораздо больше времени, чем Я думал, начинать пришлось с первовзрыва, и мысль могла лишь догнать разбегающиеся галактики. Но спешить было некуда, и творчество захватило меня.

А потом ожил и мой двойник. И попутно случилось то, на что Я не рассчитывал, — свершилось мое слияние со сверхзамыслом этой иллюзорной Вселенной. Я увидел некий Шар-Колесо, нет, Круг, который был бесконечным и включал все, что было, есть и будет. Я был одной из нитей этой бесконечной ткани, а Марина, Малинин, Исаев — другими.

В Круге заключались все причины и следствия, и достаточно было мне взглянуть на него, чтобы понять все, всю бесконечность. Я видел Вселенную и постиг ее сокровенные помыслы. Видел бесчисленные деяния, слагавшиеся в единое блаженство, и понимая все. Постиг Я и первооснову — безликое Начало, стоявшее позади всех богов. И Я понял, что, покуда владею собой и покуда у меня есть силы оставаться собой, никогда не стану тем Всемогущим Ничто.

Кто видел всю Вселенную, кто проник в огненные помыслы, кто принял все это — тот не станет думать о человеке, его жалких радостях и горестях, даже если он тоже когда-то был точно таким же человеком.

Теперь это уже ему безразлично — ведь сам он в конце концов и является НИКЕМ.

И поняв все это, Я заторопился, вдохнул жизнь в иллюзорного себя и сделал его бессмертным и неуязвимым, даже для огня, которого, впрочем, тоже надлежало избегать, чтобы он не догадался, что он лишь призрак, а считал бы себя обычным человеком. По этой же причине Я начисто стер из его памяти годы творения.

Исторгнув Вселенную из себя и уже не заботясь о том, что будет без меня и вне меня, пустил Миры в самостоятельное плавание.

Конец наступил внезапно, и виной всему, конечно, был Я. После всех трудов Я решил прогуляться по степи, где властвовали арланы. Я отпустил машину, чтобы побыть одному и напитаться силой от бесконечной степи. Там меня и настигла стена огня, разбуженного кем-то и для чего-то. Ревущее огненное море, паническое бегство животных и птиц и мое необъяснимое колебание, зачеркнувшее надежду спастись.