Под знаком небес

Вакаш тяжело вздохнул и позвонил в серебряный колокольчик. Явившемуся слуге он велел принести обед и бутылку вина. Герцог не ел со вчерашнего дня и теперь испытывал голод.

Площадь платформы составляла уже три сотни метров. Теперь на ней возводили здания.

Кулхугара сидел в одноэтажном доме, имевшем форму полусферы – здесь располагался инженерный штаб, – и рассматривал план будущей Цитадели. В ее центре должна была быть площадь, выстеленная несколькими слоями металла, который выплавляли в печах, расположенных на дне ущелья – в крепости, которую построил для уцелевших мурскулов састар Равана.

Кулхугара не переставал удивляться той бездне воспоминаний, которую носил в себе каждый представитель его расы – стоило лишь пробудить их. «Генетическая память» – так называл это Равана. Память всех поколений мурскулов умещалась в мозгу Кулхугары и была к его услугам.

Прощальный подарок Нибиру направлялся к Земле. Заключенный в замороженный газ, он приближался к планете с огромной скоростью, и к его прибытию все должно быть готово. В Цитадели, парящей в воздухе, недоступной для людских армий, зародыши будут в безопасности. Састар Равана сумеет сохранить их и вырастить из них воинов, каких еще не знала раса мурскулов. И в следующий раз Красные врата откроются – нужно только ждать!

Кулхугара свернул план крепости и вышел из дома. Над головой синело облачное небо, но с запада надвигалась гроза – там чернела огромная туча, похожая на распростершего крылья ворона. Эта планета навсегда останется для родившихся на ней мурскулов домом, но умирающая от холода Нибиру взывала к ним голосами миллиардов предков и требовала золота, необходимого для сохранения крупиц тепла. Кулхугара плохо понимал, как распыленные в воздухе частицы этого металла могут сберечь его, но это было истиной, священной и неоспоримой. Ему оставалось только принять ее.

На платформу опустился золотой корабль, мандрола, с грузом камней, предназначенных для строительства Цитадели, и Кулхугара поспешил к месту посадки, чтобы проследить за разгрузкой – эта партия должна была послужить основой донжона и поэтому требовала особого внимания.

Мейстер сидел за столом и перебирал пальцами рассыпанные обсидиановые бусинки. Среди них попадались белые с голубыми прожилками, их он откладывал в отдельную стеклянную коробочку. Это занятие не имело никакого смысла, просто ему нравилось прикасаться к гладкой выпуклой поверхности обработанного камня.

Через некоторое время Мейстер взял перо и записал в книгу, которую начал несколько недель назад, следующее: «Сегодня я создал шедевр. Почти случайно, руководствуясь лишь наитием, внезапно нахлынувшим вдохновением. Говорят, именно так рождаются настоящие произведения искусства. Гениальность моего творения едва ли под силу оценить простому обывателю, но есть люди, которые, без сомнения, признают, что оно – свидетельство высокого мастерства и оригинального видения красоты, которая всегда была и остается понятием относительным и изменчивым, а потому не может пониматься как нечто абсолютное, то есть данное раз и навсегда. Я придерживался этого принципа в жизни и не вижу причин отказываться от него сейчас.

Итак, мое творение действительно совершенно. Оно гармонично от первого и до последнего штриха! Я тщательно подбирал модели, инструменты и краски, долгие дни обдумывал композицию – и все для того, чтобы объединить их в порыве вдохновения, водившего моими руками. Естественность расположения фигур – только кажущаяся. Я добился этого тщательным подбором, выверил каждый угол, перебрал десятки вариантов в поиске единственно возможного. Поистине упорный труд не отменяет вдохновения, и наоборот. Только стремление создать предел совершенства позволяет достигнуть истинной гармонии, порождающей шедевр. И я в полной мере воплотил этот принцип в том полотне, которому посвятил несколько последних часов. Пусть я не пользовался ни кистью, ни долотом, ни камнем, ни даже пером – результат превзошел любые потуги тех посредственностей, что пыжатся подражать или даже превзойти образцы истинных мастеров.

Поистине, средства не важны. Холст или мрамор, кисти или резец – все это лишь средства. Настоящий художник не будет их рабом, он может и обязан творить из всего, что рождает в нем эстетический восторг и вдохновение.

Пусть я певец смерти и тления, недолговечности жизни, ее хрупкости! Я горжусь этим! Я обнажил обратную сторону материи, превращая красоту в уродство, жизнь в смерть, нежность кожи в отвратительные язвы, гладкость форм в ландшафт ран, естественность движений в выломанность позы. На этом контрасте оживают все представления о красоте, и, глядя на мои полотна, люди будут видеть совершенство, которое отвергнуто в них, и, чем отвратительнее будет то, что они увидят глазами, тем обворожительнее окажется то, что предстанет перед их внутренними взорами».

Мейстер положил перо и присыпал написанное песком. Затем повернулся и еще раз окинул взглядом свое творение: юноша и девушка слились в страстных объятиях, но смерть уже сковала их движения, превратив порыв страсти и любви в непристойную позу, и тление распространялось по иссеченным телам, уничтожая некогда зовущую плоть, искажая черты и разрушая былую красоту.

Конечно, слегка удручала недолговечность творения – каждое лишнее трупное пятно нарушало совершенство композиции, но, с другой стороны, разрушительной силе времени подвержено любое произведение искусства. Дольше всех стоят архитектурные памятники – если их не предадут огню завоеватели; на следующем месте скульптуры, но с ними нужно бережно обращаться. Книги, казалось бы, самые недолговечные и хрупкие, но ведь их можно переписывать сотни и тысячи раз – и так они способны избежать пожаров, наводнений и прочих напастей. Именно поэтому Мейстер решил не ограниваться «скульптурами», а запечатлевать их в виде рисунков и описаний, которые заносил в свой дневник.

Впрочем, его не смущала бренность тех композиций, которые порождало его воспаленное воображение: в любом случае он пережил бы любое из своих творений. С этим следовало смириться и просто создавать все новые и новые шедевры, которые будут ужасать тех, кто обнаружит их, и восхищать истинных ценителей, гурманов от искусства, которые не пожалеют денег, чтобы лицезреть их или хотя бы услышать из чужих уст описание «скульптур» неизвестного мастера.

Воздушный корабль летел невысоко, но довольно быстро: вершины деревьев проносились под ним, сливаясь в темноте в пушистый ковер.

Выглядел корабль так: наверху, накрытые огромной канатной сетью, находились шары, сделанные из нескольких слоев пропитанной особым раствором ткани, почти не пропускавшей воздух, а снизу к ним крепилась длинная открытая гондола, в которой на специальных металлических подставках горели костры, нагнетавшие в шары теплый воздух, поднимавший корабль вверх. К бортам прикреплялись мешки с песком, использовавшиеся для регулировки высоты полета: когда воздух в шарах остывал и корабль начинал снижаться, мешки сбрасывали. В гондоле могло разместиться около пятнадцати человек, а также три пуда не слишком объемного груза.

Дьяк стоял на носу и с наслаждением покуривал трубку. Дым стелился по ветру, быстро растворяясь в завихрениях воздуха. На корме располагался штурвал, соединенный валом с большим деревянным, окованным листовым железом, пропеллером, приводимым в движение хитроумным изобретением, устройство которого знал только Дьяк, сам собравший его в отдельном помещении. Оно представляло собой цилиндр, соединенный с баком, в котором находилась вода. Костры, нагревавшие воздух в шарах, кипятили и ее, превращая в пар, поступавший по трубам в цилиндр. Это все, что было известно спутникам Дьяка и тем, кто помогал ему при создании механизмов, – заканчивал он сборку сам в запертом помещении.

В центре гондолы, на дне, лежал на носилках человек. Он был без сознания и время от времени постанывал. Его нашли на дне оврага – в бреду, со сломанной ногой. Дьяк задумчиво вертел в руках драгоценный браслет, снятый им с руки раненого. Только благодаря этой вещи удалось его обнаружить, а также выяснить расположение логова вампиров.