Бесконечное лето: Город в заливе (СИ)

Билл Хойт напрягся. Он явно решил, что изгнание будет истолковано буквально — за борт, головой вниз. Но мы, как уже было сказано, не душегубы. Поэтому я продолжил.

— По причине отсутствия личного транспорта, гражданам Хойту Бэ и Вольфу Рэ — китайцам, судя по именам — будет оказана единовременная помощь в виде телепортации, а также бесплатного дельного совета.

Я встал между ними, приобнял за плечи и шепнул Биллу Хойту на ухо то, что планировал. После чего исчез вместе с ними.

— Что ты им сказал? — поинтересовалась Славя через несколько секунд, когда я уже снова стоял на палубе, один-одинешенек.

— Так, выдал полезную рекомендацию насчет смены поля деятельности, — образно ответил я, неопределенно помахав в воздухе ладошками. — Сдается мне, они прислушаются.

***

— Женщина, связанная с ЦРУ и Церковью Насилия? — без особого удивления переспросил Датч. — Это Эда, ее все знают, обаятельная такая девушка. Реви с ней частенько общалась в прошлом, да и на катере они, кажется, тоже вместе бывали — тогда, видимо, мы жучка и подхватили, Бенни его как раз нашел и уничтожил. Эда, значит… Бодро она нас обставила, выходит — я как-то не рассматривал ее как угрозу, и получается, зря. Ладно, с этим мы разберемся. Спасибо за информацию, кстати.

— А что, мы теперь из-за погоды до Роанапура когда доплывем? — поинтересовался я. — То есть, я хотел сказать «дойдем», конечно.

— Чуть припозднимся — отмахнулся Датч. — Будем там не в семь, а в восемь часов вечера, скажем. А насчет «дойдем» и «доплывем» — не заморачивайся. Ничто так не выдает сухопутную крысу или салагу, как стремление к дешевым «военно-морским» понтам. Если слышишь где-нибудь, что «говно плавает, а корабли — ходят», сразу шли его в мрачные темные глубины, нормальный человек на такое никогда не обращает внимания.

— Понял, дорогой товарищ, сэр капитан Датч, — отрапортовал я, потому что и вправду понял. — Разрешите идти?

— Иди… «товарищ» матрос.

Несмотря на ветер и шустрые облака в небе, солнце, уже немного свернувшее к горизонту, по-прежнему палило. Жаркий день был все-таки, жаркий. Если бы не прохлада от буянящего по соседству моря, могли бы по-настоящему сильно запариться.

Алиска все еще сидела на стальном торпедном бидоне и задумчиво смотрела вдаль, а вокруг не было никого. Я подошел, немного подумал, и без затей устроился рядом. Аппарат протестующе скрипнул креплениями, но выдержал.

А вам приходилось когда-нибудь начинать сложный разговор о случае, в котором вы были стопроцентно неправы? Довольно гадостное ощущение, скажу я вам. С другой стороны, как говорят рассудительные американцы, «начинай говорить, ситуация сама себя не разрешит», а каждая секунда молчания только поможет выстроить стену отчуждения. Поэтому я выдохнул — да и бросился на эту стену.

— Аля, я хотел тебе…

— Славя мне все рассказала, — уронила Алиса спокойно. Слова заготовленной неловкой речи застряли в горле.

— А? — умно среагировал я.

— Она. Рассказала. Мне. Про. Вас. — пояснила Алиса сквозь сжатые зубы, и я сообразил, что ее наносное спокойствие — это маска, а внутри, как внутри вулкана, зреет сносящий все на своем пути взрыв. И остановить или предотвратить его у меня нет никакой возможности.

— Послушай, это все равно ничего…

— Ничего? — она повернула ко мне лицо, в котором было солнце и лед, и черные грозовые тучи, все одновременно. — Ничего?! Ты — ты сделал это! Ты все-таки сделал это! Ты обещал! Ты обещал мне!

Слова хлынули из нее, перехлестывая через край, как перехлестывает вода в половодье через край плотины, и лавиной понеслись на меня.

— Как ты…? Как ты мог! Ты… с ней — почему? Ведь все было хорошо, все же было замечательно… и как — и почему?! Ведь ты — ты же обещал! Обещал, что все будет хорошо, всегда! Ты обещал, что вокруг будет бесконечное лето, и счастье, и прекрасные цветы, таких цветов и оттенков, которых я никогда не видела! Ты… ты врал мне!

Я молчал. Нужно было, конечно, что-то сказать, хотя бы попытаться объясниться. Но говорить не хотелось.

Погода испортилась окончательно — налетал ветер, он ерошил алискины волосы, бросал их из стороны в сторону, и казалось, что вокруг ее головы мечется разъяренное рыжее облачко.

— Тебе что, нечего сказать?! Я же тебе верила! Впервые после того, как тогда, в лагере… Сто раз зарекалась — никому, никогда! А тебе поверила… Зря? Получается — зря! Ты… ты сделал мне больнее, чем все они! Чем все, вместе взятые — ты один!

Последние слова она кричала уже мне в лицо — зло и отчаянно.

А Славя-то, видимо, поменяла свое решение насчет «повторить приятный опыт в кармане реальности, о котором никто не узнает». Это после моей авантюры с таблетками, так думаю.

Девушка замерла. Ветер шипел вокруг нее мелкими колючими брызгами, свиваясь в прозрачные хлысты вихрей. Щеки у меня были мокрыми, но то была, скорее всего, просто водяная пыль. Алиса неверящим, раскаленным взглядом уставилась мне в глаза.

— Или… все мимо? Ты… ты ничего не чувствуешь? Совсем ничего?

Я молчал. Она была, конечно, права, это началось уже давно, почти сразу после того, как мы покинули лагерь, усилилось после приезда в Роанапур, а окончательную форму приняло после смерти Мику. Мне было все равно, все чувства выгорели и превратились в хрупкий белый пепел, не дающий огня. Я еще помнил все, что ощущал тогда — искренние радость, счастье, готовность совершать добро — но воспроизвести их уже не мог.

Я перестал чувствовать, перестал отделять плохое от хорошего. И даже сейчас — даже сейчас! — с холодным любопытством исследователя анализировал собственные ощущения. Не пугался происшедшего, не ужасался тому, в кого превратился, а трезво вычислял потенциальную выгоду, которую можно извлечь из нынешней ситуации.