Эффект проникновения (= Дверь)

– Минимальная-то тебе зачем?

– А мы ее разовьем, главное – задатки… Ну, пока, Боря, завтра увидимся.

Владимир Сергеевич поднялся, двинулся прочь от столика Бориса. Именно в этот момент случилось небольшое происшествие, едва ли даже заслуживавшее такого названия. Сидевшая за столом у дверей в компании своего приятеля подвыпившая девушка неловко потянулась за тарелкой и смахнула на пол тонкостенный стакан с массивным дном. Стакан разлетелся вдребезги. Виновница инцидента глупо улыбнулась, подняла основание стакана, теперь ощерившееся острыми обломками стекла, и поставила на стол. Юноша подобрал мелкие осколки, что-то сердито пробормотал.

Парень, спешивший к выходу мимо Зорина, качнулся в облаке алкогольных паров и задел Владимира Сергеевича. Чтобы сохранить равновесие, получивший чувствительный толчок Зорин оперся о крышку стола – как раз там, куда девушка поместила остатки злополучного стакана. Маленькие стеклянные ятаганы вонзились в ладонь Зорина, на скатерть закапала кровь.

– Черт, – прошипел пострадавший.

Его рука дернулась вверх, увлекая и тяжелое донышко стакана – так прочно засели в ладони обломки. Впрочем, дно тут же упало под собственным весом, а кровь из ран хлынула сильнее.

Побледневший приятель девушки приготовился к худшему. Он вовсе не был чемпионом ресторанных драк.

– Простите ради бота! – испуганно-смущенно воскликнул он. – Вас нужно перевязать… Дезинфекция… Тьфу, что я несу… Вот чистый носовой платок…

К немалому удивлению юноши, пострадавший посетитель бара, видимо, не намеревался идти на конфликт. Он молча принял платок, прижал к ладони и удалился в сторону туалетов.

Войдя в туалет, Зорин швырнул платок в урну, открыл кран с холодной водой под большим зеркалом, подержал раненую руку под струей. Потом он медленно поднял ладонь к глазам. С отрешенной улыбкой он наблюдал, как срастаются края ран, как рассеченные ткани покрываются тонкой розовой кожицей, как стремительно завершается процесс молниеносной регенерации, оставляя едва заметные бледные шрамы.

Зорин брезгливо взял с раковины кусок размокшего мыла, тщательно вымыл руки, включил сушилку. После этого он еще раз улыбнулся своему отражению в зеркале, покинул туалет и вышел из бара на улицу, где начинался дождь.

4

ПОДМОСКОВЬЕ

1940 год

Черный автомобиль сливался с темнотой, сгущавшейся вокруг ночи глыбой, контрастирующей с яркими белыми конусами лучей фар впереди. На дороге не было ни других машин, ни людей – и не могло быть не только из-за позднего времени. Сюда, в запретную зону, окруженную многорядными заграждениями из колючей проволоки и двойным кольцом охраны, едва ли сумел бы проникнуть посторонний.

Перед машиной возникли, словно материализовались из мрака, трое автоматчиков в зеленой форме. Водитель затормозил. Развалившийся на заднем сиденье справа от майора НКВД генерал Тагилов опустил толстое стекло и протянул документы. Старший лейтенант долго изучал их при свете электрического фонаря, потом взял под козырек:

– Проезжайте, товарищ генерал.

Автомобиль медленно пополз дальше и остановился вновь перед большими воротами. Справа и слева от них тянулся высокий забор, опутанный сверху вездесущей колючей проволокой, залитый светом прожекторов с вышек. Здесь снова последовала проверка документов, после чего ворота отворились, и генеральская машина вкатилась на территорию. Возле дверей угрюмого трехэтажного здания автомобиль застыл неподвижно. Генерал вышел и направился в дом, его спутники остались в машине. Открывая тяжелую дверь с литой металлической ручкой, Тагилов мельком бросил взгляд на табличку у входа: «ФИЗИКО-ТЕХНИЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ № 16».

Внутри здание физико-технической лаборатории ничем не отличалось от тех, какие занимали многие научные учреждения Москвы – обычные длинные коридоры, лестницы, двери с номерами, иногда с указаниями фамилий и должностей сотрудников. Генерал Тагилов уверенно прошагал на второй этаж и вошел в скудно освещенный кабинет, где за письменным столом сидел, склонившись над бумагами, пожилой человек в свалявшемся свитере. Настольная лампа под матовым стеклянным колпаком отбрасывала на бумаги круг света, резко выделявшийся в полумраке комнаты.

Увидев Тагилова, человек в свитере встал из-за стола.

– Добрый вечер, Илья Тимофеевич, – тихо сказал он.

– Доброй ночи, профессор, – приветствовал его генерал. – Работаете?

– Заканчиваю сведение данных…

– Вот как? – Генерал сдвинул брови – Если не ошибаюсь, вы обещали сделать это вчера.

– Не успел, – виновато ответил профессор. – Даже не думал, что накопилось так много. Но главное сделано, остались мелочи…

– Так ли они важны? – ледяным тоном осведомился Тагилов. – Без них обойтись не можете?

– В принципе могу, но… К чему такая спешка?

– К тому, Сергей Николаевич… – генерал вынул коробку папирос, чиркнул спичкой, с удовлетворением затянулся, – что мы уезжаем сегодня, сейчас. Общее собрание всех сотрудников лаборатории назначено на девять утра.

Профессор Грановский стал бледным как смерть, что было заметно даже при плохом освещении.

– А без общего собрания, – выдавил он, – никак нельзя?

– Никак, – отрезал генерал. Он подошел к окну и продолжал, монотонно излагая хорошо известные профессору истины: – Война неизбежна, Сергей Николаевич. Никто не может сказать, сколько времени у нас осталось… В этих условиях ваши исследования приобретают колоссальную важность для партии и правительства, и не мне вам говорить, как необходимо соблюсти секретность. Иностранные разведки не дремлют, и мы не имеем права оставить им хоть малейшую зацепку.

– Я ручаюсь за моих людей…

– Их слишком много, чтобы вы могли ручаться за каждого! – с раздражением воскликнул Тагилов. – Я и так позволил вам взять с собой троих…

– Без Костерина, Чернышева и Криницкого мне попросту не справиться. Но остальные…

– Все, профессор, все. – Генерал разрубил воздух ладонью, подводя итог дискуссии. – Решения не мы с вами принимаем. Собирайтесь.

– Да что ж мне собираться, – беспомощно пробормотал Грановский. – Я готов… Рабочие журналы, папки с расчетами в чемодане…

– а где ваши бесценные ассистенты?

– Все трое в двенадцатой, обрабатывают результаты последнего эксперимента.

– Что тут обрабатывать? – фыркнул генерал. – Все ясно.

– Это ВАМ все ясно, – неожиданно зло отчеканил профессор. – Вам, солдату. Просто, как дважды два. А вот мне, ученому, далеко не все ясно! Я должен учесть миллионы факторов! Мы вторгаемся в область неведомого, и если я хоть в чем-то ошибусь, ваши амбициозные проекты с грохотом лопнут! Да, да, с грохотом, да с каким!

Пораженный этой внезапной отповедью, Тагилов отступил на шаг, и его глаза превратились в узкие зловещие бойницы.

– МОИ проекты? – с угрозой процедил он. – Нет, профессор, это не МОИ проекты. Это нужно партии, от этого может зависеть в немалой степени победа дела социализма. И мне странно слышать от вас такие слова.

Грановский понял, что опасная черта совсем близко.

– Я не меньше вашего предан партии и делу социализма, – произнес он без прежней агрессивности. – И если говорю о незавершенности исследований, так потому только, что забочусь о гарантиях благополучного исхода…

– Ладно, ладно. – Генерал также не стремился к ненужным обострениям. – Мы оба погорячились, а ведь цель у нас одна. Профессор, теперь я хочу еще раз взглянуть на него.

– На кого? Ах да, понятно.

Отперев несокрушимый на вид (и в действительности) сейф с цифровым замком, Грановский осторожно извлек серый металлический футляр с шероховатой поверхностью, размерами и формой напоминающий школьную готовальню. Генерал Тагилов принял футляр так, словно в нем содержалось нечто очень хрупкое и чрезвычайно драгоценное. С одновременным нажатием кнопок Тагилов открыл крышку.

В бархатном углублении лежала прямоугольная пластина (приблизительно десять на пять сантиметров) с выпуклыми краями и скругленными углами. На взгляд представлялось невозможным определить, из какого материала она изготовлена. Поверхность пластины радужно светилась – если бы в то время уже придумали компакт-диски, сравнение было бы очевидным. Во всех четырех углах с небольшими отступлениями от краев слегка возвышались над вогнутым основанием прозрачные симметричные кристаллы сложной формы, свет настольной лампы отражался от их граней, создавая иллюзию невесомой хрустальной паутины. В центре, на равном расстоянии от четырех кристаллов, горело ровным спокойным огнем маленькое рубиновое полушарие. Тончайшие серебристые проволочки змеились причудливыми кольцами к полушарию от бесцветных кристаллов. По периметру пластины проходил золотой обод, кое-где пересеченный блестящими перфорированными полосками никеля. Создавалось впечатление, что праздничные световые эффекты, придающие пластине вид экзотической новогодней игрушки, возникают не в результате отражения и поглощения лучей, а существуют сами по себе, живут своей таинственной жизнью.