На пути в рай

Самурай крикнул:

– Не разговаривать! – и мы молча пошли дальше, пока не приблизились к большому сооружению – круглому стадиону.

Внутри от стены до стены тянулись сотни портретов президента корпорации Мотоки Томео; дальнюю часть сооружения занимала большая сцена, как в театре кабуки. Когда мы расселись, громкоговоритель провозгласил «Мотоки Ся Ка», и самураи запели гимн корпорации, потом на сцене появилась гигантская, высотой в двадцать метров, голограмма президента Мотоки. Как и у ребенка, у него оказались невероятно раскосые глаза – более японские, чем у любого японца. Он торжественно приветствовал нас на Пекаре и поблагодарил за то, что мы пришли помочь освободить планету от «машин ябандзинов». Когда он закончил, на сцену поднялись двадцать изящных девушек и принялись танцевать с веерами и зонтиками, а старуха пела под аккомпанемент кото – японской цитры. Танцовщицы спустились со сцены и каждому из нас дали подносик с крошечной бутылочкой сакэ, хризантемой и чашкой вареного риса. Потом самураи вывели нас из здания.

Солнце садилось, но небо было затянуто облаками, поэтому заката не было видно, только становилось все темнее. Дома из рисовой бумаги засветились изнутри, как огромные бумажные фонари. Мы отошли на километр от города и оказались в большом огороженном поселке в небольшой долине между поросшими соснами холмами. По холмам бродили сотни латиноамериканцев в тускло – зеленом защитном снаряжении «Мотоки». Они упражнялись с оружием, боролись. А в долине из большого деревянного здания, похожего на старый амбар, доносился громовой крик: «До – мой! До – мой!»

Самураи провели моих компадрес к этому амбару, но браслет у меня на запястье запищал, сообщая, что мне нужно к другому зданию лагеря. Карта на мониторе показала хижину, в которой я буду спать. Из города донесся гулкий звон храмового колокола. За спиной триста компадрес продолжали кричать: «До-мой! До-мой!»

Глава тринадцатая

В хижине, куда я вошел, было накурено, как в баре. Пятеро латиноамериканцев в синих кимоно самураев играли на гитарах, а шестой яростно дул в трубу. Шестьдесят человек собрались в круг, выкрикивая ставки, как на петушиных боях. Они следили за тремя людьми в схватке в симуляторе. Эти трое в большом мощном судне на воздушной подушке неслись по джунглям, стараясь отразить нападение четырех машин ябандзинов. Главная цель упражнения, очевидно, заключалась в том, чтобы убить как можно больше врагов, прежде чем убьют тебя самого. Но эти трое были замечательно неутомимы и поворотливы; они вертелись волчком, чтобы нейтрализовать выстрел лазера, и успевали уклониться от выпущенной в них плазмы. Они отвечали огнем и убивали своих противников, зигзагами перебегая через чащу. Их причудливые телодвижения, когда они уклонялись от выстрелов ябандзинов, вызывали взрывы смеха. Я услышал гул, подобный жужжанию гигантских ос. Три черных снаряда длиной в руку человека с трех сторон понеслись к наемникам, огибая деревья. Кто-то крикнул:

– Пять к трем – Ксавье не слышит ласок! – Все начали объявлять свои ставки.

По углам на полу сидели еще человек пятьдесят. Мало кто из них улыбался или разговаривал. Они были угнетены и раздражены. Повсюду мертвые глаза и строгие лица с фаталистической усмешкой. Я чувствовал напряжение в воздухе, электрическая паутина касалась лица, внутренности мои стянуло. Напряжение толпы, пытающейся сохранить контроль над собой. Но это почти не удавалось, как будто мятежа на борту еще не было. Как будто я не провел два года в криотанке!

Ко мне подошел человек в боевой защитной одежде. Вначале я не узнал Завалу: он стоял, слегка согнувшись, словно под большой тяжестью.

– А, это ты. Много времени прошло, – сказал он. Мое имя он уже успел забыть.

– Как ты?

– Хорошо. У всех хорошо. Абрайра будет рада видеть тебя, ne?

Я удивился, услышав от него японское «не», что означает «не так ли?». Но ведь он почти два года провел с самураями. За два года человек может измениться.

Я спросил:

– Где она? – Мысль о том, что я снова ее увижу, наполнила меня болью. Такую боль испытываешь, подходя к могиле близкого.

– Вероятно, упражняется в одиночку в симуляторе. Или тренируется. Она очень беспокоилась о тебе. Должна быть где-то в симуляторе. Битва помогает сохранить спокойствие, ne? Она захочет с тобой увидеться. Хочет, чтобы ты сражался с нами, сидел в нашей машине, словно мы амигос. Но с тех пор так ты помог начать мятеж, многое изменилось. Ты нам в битве не поможешь. Наоборот, помешаешь. Если ты подлинный друг, ты не будешь воевать в нашей группе.

Завала был тем же, но в речи его звучало отчуждение. Маленький круглый рот презрительно кривился. Глупые коровьи глаза смотрели без понимания. Я рассердился на то, что он так со мной разговаривает, но, чтобы успокоить его, ответил:

– Не думаю, чтобы Абрайра хотела взять меня в свою группу. Разве она когда-нибудь считала меня подлинным другом? Я для нее ничто. И если я могу оказаться помехой, она не пустит меня в группу. – И тут же сообразил, что говорю правду. Я понимал это в глубине сердца, но никогда не смел высказать даже себе самому. Разве она не обезоружила меня во время мятежа и не оставила умирать одного?

Завала фыркнул с отвращением.

– Это показывает, как много ты знаешь, великий лекарь. У Бога, должно быть, осталось только гуано, когда он мастерил твою голову.

Я не нашелся, что ответить. Завала реагировал так, словно я браню Абрайру, тогда как я просто сказал правду.

Киборг вышел, прихрамывая, будто одна из его металлических ног стала короче. Я долго ждал, пока не понял, что он не вернется.

Тогда я отправился в угол и, так как все еще держал в руках подносик с сакэ и рисом, присел, чтобы поесть и поглядеть на голограммы схваток. Наступила передышка, и ставок сейчас никто не делал. Боевая группа потеряла одного человека, но – поразительно! – победила ябандзинов. Их машина неподвижно висела над рекой со стоячей водой, двигатель взбивал эту воду в пену, вокруг густые джунгли – тысячи оттенков зелени и пурпура. Неуклюжие защитные костюмы покорежились от лазерных выстрелов и потоков плазмы. Наемники деловито чинили их с помощью смолистой краски.

Казалось, у машины поврежден передний двигатель: он резко взвывал, и нос судна наклонялся в воздухе. По бортам судна размещается восемнадцать отверстий для забора воздуха, и, кажется, в некоторые попала плазма, разрушив лопасти. Отверстия выполнены с наклоном как раз для защиты от плазмы, но, если выстрел сделан с близкого расстояния, плазма так раскалена, что преобразуется в газообразную форму. И вот тогда-то она может проникнуть в отверстия для забора воздуха: машина сама втягивает превратившийся в газ металл, и, охлаждаясь, он разрушает лопасти двигателя. Все судно покрыто толстым слоем тефлекса, больше, чем в знакомых мне старых моделях, и на панели управления с полдесятка незнакомых мне огоньков.

Закончив починку защитной одежды, двое наемников стали стрелять в воздух из плазменных пушек, а остальных членов группы спустили на воду.

Я встал и подошел к одному из зрителей, химере с металлическими синими глазами, необыкновенно высокому. «Что они делают?»

Он взглянул на меня как на сумасшедшего, взглянул с презрением, которое я раньше замечал только у самураев, и я подумал: что же на самом деле усвоили наемники у японцев? Он увидел мое белое кимоно, и на его лице появилось выражение жалости.

– Ты только что оттаял? Я тебе скажу. Они избавляются от лишнего веса и расходуют заряды плазменных пушек. Если облегчить эти новые машины, можно достичь высоты в три метра. И на предельной скорости пролететь над дымовыми минами, не вызвав их взрыва.

– Ага, – ответил я, чувствуя себя дураком. Я понятия не имел, сколько груза им нужно снять, потому что раньше никогда не имел дела с дымовыми минами. – Но разве им не понадобятся заряды, когда они пройдут минное поле? Химера печально взглянул на меня.