Загадочная душа и сумрачный гений (СИ)

   - Не надо никаких "но". Слава Богу, что тебя не угораздило замараться в той дряни, что едва не учинили Владимир с Николашей. А он в это время спасал Мишкина. И не один раз. Он сделал это ТРИЖДЫ! Трижды, Алеша. Причем - в бою. Просто задумайся об этом на досуге.

  ***

   Первым человеком, которого доктора допустили в палату к Кате, была Великая княгиня Елисавета Федоровна. Благодаря девушку за сохранение жизни своего мужа, она разговорилась с его спасительницей. Расставались они с Екатериной без пяти минут подругами. Супруга Сергея Александровича была просто очарована серьезностью и умом девушки, отметив про себя: "Удивительно, но как правильно наш милый маленький принц ее описал. Все так: честна, не жеманна, начитана, красива. И восхитительно мила!"

   На следующий день, когда они с Сергеем Александровичем приехали к Катюше уже вдвоем, у центрального подъезда углового, женского корпуса Обуховской больницы великокняжескую чету ожидал сюрприз: навестить выздоравливающую приехал не кто-нибудь, а лично брат Государя Императора, Михаил Александрович.

   Прискакал, вернее сказать. Поскольку по возвращении с Японской войны, Михаил предпочитал передвигаться даже по столице не в экипаже, а верхом! Причем обычно, с эскортом из двух-трех его друзей-адъютантов, кавалерийских офицеров, с которыми он сошелся достаточно близко во время войны. В этот раз вместе с ним были ротмистры фон Эксе и Маннергейм, а также поручик Плешков. Их благородные, холеные кони, заботливо укрытые рукой больничных служащих теплыми байковыми попонами от холодного весеннего ветерка, нервно косясь друг на друга и прядая ушами, перефыркивались у коновязи.

   Но на Регенте и его офицерах перечень посетителей, похоже, не исчерпывался. Неподалеку от крыльца ожидали своих хозяев два весьма презентабельных парноконных экипажа, принадлежащих явно не людям среднего достатка.

   - Ну, вот, дорогая, а ты говорила, что мы едем слишком рано, - улыбнулся Великий князь, - Как видишь, тут уже почти десяток визитеров набрался. И как минимум один воздыхатель.

   - Сережа, а это точно карета принца Чакробона?

   - Чья же еще? Пойдем скорей, иначе господа-гости могут нашу Катеньку утомить. И тогда господа эскулапы рассердятся и нас с тобой к ней не пустят. Как опоздавших.

   В приемном покое с великокняжеской четой почтительно поздоровались адъютанты Михаила, которые до этого о чем-то между собой оживленно толковали в полголоса. После чего старшая сестра отделения, по лицу которой можно было прочесть, что после явления в больничных коридорах Обуховки брата Императора, удивить ее может разве что прибытие Папы Римского на ковре-самолете, отвела, оставивших свою верхнюю одежду в вестибюле, Сергея и Эллу в палату к "выздоравливающей девице Десницкой".

   Катюша выглядела уже довольно сносно, на щеках у нее даже играл легкий румянец. Хотя и было не ясно, что больше способствовало его появлению, - крепкий организм молодой девушки, способный давольно быстро перебороть последствия даже серьезных ранений, или же ее смущение от внимания и участия столь высокопоставленных особ.

   В тот момент, когда в палату вошли новые посетители, Катюша довольно оживленно беседовала с сидящей рядом с ней молодой, изящной дамой, по-видимому, подругой Десницкой. С другой стороны кровати, на стуле сидел принц Чакробон, с благоговением держа в своих руках правую руку Екатерины. Один из больничных столиков украшал огромный букет алых роз, и было без лишних рассуждений понятно, кто именно с ним сюда прибыл. А у окна о чем-то своем полушепотом переговаривались трое: незнакомые Сергею и Элле молодые мужчины, - один в форменном студенческом мундире, второй в форме капитана ИССП, и возвышавшийся над обоими своими собеседниками чуть ли не на голову, Государь Регент, Великий князь Михаил Александрович.

   Едва увидев вошедших, капитан опричников с коротким поклоном в адрес Эллы и Сергея поставил возле изголовья выздоравливающей еще один стул, жестом пригласив Великую княгиню присесть и присоединиться к разговору с Екатериной.

   "Умно, ловко и галантно, - отметил про себя Великий князь, покосившись на свою недееспособную пока руку, покоящуюся на перевязи, - Видимо, это и есть тот самый Василий Александрович Балк. Вот уж, как говориться, где бы было встретиться..."

  Глава 8. Мотылек в улье стальных пчел.

Март 1905-го года, Рязань - Варшава, хоф-экспресс кайзера Вильгельма

II

"Пройсен"

   - И все-таки, Михель, военная медицина - штука весьма практичная, - задумчиво протянул Вильгельм, кое-как натянув рейтузы и с трудом застегивая клапан одной рукой, - мои обожаемые господа лейб-медики, ради одной-единственной инъекции в зад, заставляют обязательно переодеться в исподнее и возлечь на ложе. Да еще после всего полученного удовольствия минут двадцать встать не дают. С Вами же, мой дорогой, не в пример проще! Подойти к столу, спустить штаны, повернуться...

   Бац! И все готово!.. Кстати, это просто моя задница попривыкла, или Вы к ней так приноровились, но я уже пятый раз совершенно не чувствую первый момент укола!

   - Все дело в иглах, Ваше величество.

   - Вот как? И что же в них у Вас такого удивительного?

   - Заточка. Дело в том, что когда мы недавно общались с моими друзьями по экипажу "Варяга", я обмолвился, что мне очень неприятно причинять Вам дополнительную боль своими уколами. И тут, совершенно неожиданно, Василий Балк заставил меня показать ему иглу от шприца. Я принес, естественно, хоть и не понял смысла этой просьбы...

   - Балк, это тот отважный офицер морской пехоты?

   - Да-да, тот самый, которого Вы, Ваше величество, соизволили удостоить столь высокой награды, что об этом все наше офицерство два дня только и судачило.

   - Но согласитесь, разве такой выдающийся храбрец ее не достоин?

   - Что Вы, Экселенц, у меня и в мыслях не было сомневаться в справедливости Вашей беспристрастной оценки...

   - Вот, то-то же, - усмехнулся Вильгельм, слегка погрозив Вадику пальцем, - Знаю я вас, ревнивцев. Мои тоже дулись по этому поводу. Так и что там, с иголкой?

   - Василий Александрович рассмотрел ее острие в увеличительное стекло, а потом полез к себе в чемодан. Как оказалось, он вез из Японии два потрясающей выделки самурайских меча, но не только их. У него при себе оказался еще и набор из 22-х точильных камней и страшно замысловатая инструкция по их применению для точки клинков этих катан. То, что наш капитан Балк по части разного режущего и стреляющего смертоносного железа, человек увлекающийся, я знал. Но чтобы до такой степени...

   Короче говоря, он кроме этих разноцветных камушков, достал еще какие-то пасты, бархотки и прочие аксессуары, прогнал меня и остальных собеседников, чтоб не мешали, а через полчаса выдал мне из пяти мною принесенных, четыре заново отточенных иглы. Пятая не получилась, и он ее выбросил. Продемонстрировал же он мне качество новой заточки весьма своеобразно. На своей собственной руке. Падая с высоты лишь нескольких сантиметров над кожей, иголка вошла в тело, да так и осталась торчать.

   - Не удивительно. Ведь если бросить газовую шаль сверху на хорошо отточенный японский клинок, она будет разрезана им пополам. Я как-то видел такое собственными глазами. Надо будет его поблагодарить. Как говорится, мелочь, но приятно... Михель, так сколько еще Ваших деликатных покушений на мой зад, я должен буду вытерпеть?

   - Сегодня вечером. И еще дважды завтра, Ваше величество.

   - А после?

   - После? Надеюсь, что в обозримом будущем при некоторой осторожности Вашего величества в отношении к погоде, мои услуги Вашему величеству больше не понадобятся. Чуть позже я смогу снабдить ваших медиков этим препаратом, так что...

   - Так что, Вам не терпится от меня сбежать, мой дорогой доктор? Не так ли?

   - Бог с Вами, Ваше величество! Разве я способен на столь черную неблагодарность за те благословенные, неповторимые часы откровенных бесед, которыми Вы меня, Вашего покорного, недостойного слугу, соблоговолили удостоить. Просто, как лечащий врач, я уже вторые сутки наблюдаю вполне положительную динамику Вашего выздоровления, посему и счел возможным...