Ад уже здесь

— Думаю, это будет несложно. А его друзья?

— Они нам пока нужны тут. Да и миссия их должна быть доведена до удачного конца. ХАРП — серьезная угроза. Я ведь подозревал давным-давно. Еще в самом начале. Да что там… Статейку в «Красной звезде» про ХАРП читал когда-то. — Он усмехнулся. — Я, похоже, был единственным в части, кто читал приходящую в подразделение корреспонденцию. Другие только закуску на ней резали. Ну да ладно.

Их надо уберечь. Хотя этот Крест весьма своенравный. Но мне кажется, что он понимает мои мотивы и суровые реалии нашей жизни и выживания. Человек взрослый. Судьбой испытанный. Да и другие. В облаках не витают уже. Розовых очков не носят. А парень этот явно никогда никаких ответственных решений не принимал и всю жизнь ведомым был. Заботой окружен. Он только во время их пути начал взрослеть, и то ему далеко до взросления. Толку от него никакого. Однако сейчас меня другой вопрос заботит. Провидение послало нам исторический шанс избавиться от Гау. — Он демонстративно приподнял предохранитель. — Что скажешь?

— Я согласен с тем, что это шанс. Другого может и не представиться.

— И что дальше?

— Я уже начал подготавливать почву. Утечку информации надо организовать. Титос должен знать. Мы взорвем весь его сброд. Мы сметем их ядерным ударом. Одна бомба. Один взрыв. Одна десятая часа. И все. Нет их.

— Даже мысли допускать не хочется о применении этого оружия на территории моей страны. И уж тем более в краях, которые избежали ядерных ударов.

— Ну, это же блеф.

— Чтобы блеф удался, надо самому в него поверить. И быть готовым применить…

— А ты поверь, Старшой. Подумай о том, что рождаемость превысила смертность, потому что мы два года уже не ведем активных действий. Только мелкие стычки.

— Да. Но под угрозой ядерного удара они все ринутся на нас. Потери в обороне меньше, чем у атакующих. Но они будут у нас. И будут огромны. Стоит ли оно того? Да и выстоим ли вообще, когда они все, в надежде быть ближе к нам во избежание взрыва, возьмутся за оружие и бросят на нас всю технику?

— У нас уже произведено огромное количество взрывчатки. А они пойдут наикратчайшим путем из-за угрозы применения бомбы. А наикратчайший путь, как известно, — прямая. Они бросятся напрямик через реку. Там, в восьми километрах, дамба. Мы взорвем ее, и их слижет с реки.

— А там, за дамбой, самолет. Что с ним будет?

— До него более двух десятков километров. Лед, по моим расчетам, разрушится помимо дамбы еще на пару километров в сторону самолета. Он в безопасности.

— Но уровень воды подо льдом спадет.

— Его толщина позволит выдержать и стоящий самолет, и даже взлет его.

— Допустим. Как организовать утечку, чтоб она была убедительна? Одного юнца, ушедшего к Гау, будет недостаточно.

— Конечно, — кивнул комиссар. — Есть еще один человек. Человек известный. И не только у нас. Его знают и по ту сторону. Наслышаны о нем. Нам придется им пожертвовать. Но вообще, нам так или иначе с ним придется что-то делать. Среди людей давно уже роптания идут о его методах и перегибах. А таких ассоциаций с твоим правлением нам ведь не нужно. Он, конечно, полезен на своем месте. Да и имеющее место его скотство бывает полезно. Но он свой ресурс выработал. Он уже знает о бомбе. И он знает, что над ним нависает дамоклов меч нашего гуманного правосудия.

— Ежов? — Старшина взглянул на комиссара.

— Ежов. — Комиссар кивнул.

— Согласен, — вздохнул Старшина. — Но кем мы его заменим?

— Незаменимых людей не бывает.

— Да? — Старшина усмехнулся. — Тогда почему ты не хочешь заменить меня?

— Люблю тень. И у меня нет той харизмы. Ты — знамя народа. Ты их идол. Ты их символ побед и выживания. И мы уже говорили на эту тему. Все мысли о твоем уходе преждевременны, если принадлежат тебе. И преступны, если принадлежат любому другому.

— Это было несколько лет назад.

— Тем не менее время еще не пришло. Далеко не пришло. И постарайся, чтоб таким, каким я вижу тебя сейчас, никто тебя никогда не видел.

Брови Старшины опустились. Он сурово посмотрел на комиссара и медленно придвинул ближе к нему сверток ткани для солдатских портянок, где были замотаны предохранитель и флакон с эфиром.

— Вы свободны, товарищ комиссар-наблюдатель, — сказал он совершенно другим голосом.

Комиссар резко встал, взял сверток и вышел из кабинета.

— Знамя… Идол… Символ… — тихо прошептал Старшина. — А ведь когда все начиналось, я просто пытался быть человеком. И им и остаться до конца жизни…

Николай пытался сосредоточиться. Он взывал к своим приобретенным способностям, но вера в них угасала. Он не слышал ничего. Он чувствовал, что выход из этих помещений охраняют гвардейцы. Но чувствовал это, потому что знал об этом. А вот чего-то большего он уловить не мог. А казалось, достаточно лишь слегка сосредоточиться, и он телепатически услышит, о чем говорят Старшина и комиссар. Но что-то смущало его. Перед его разумом проплыл образ их разговора. Фразы этого разговора. Но внутренний голос твердил, что все это разыгравшееся воображение и ничего больше. Внутренний голос твердил, что все эти способности — пустые мечты и выдавание желаемого за действительное. Может, он не мог сосредоточиться от злости? Или его сбивал приятный терпкий вкус местного чая, неизвестного ему рецепта? Или плакаты в зале столовой банно-прачечного комбината? Эти плакаты отличались от черно-белых, нарисованных углем или тушью агиток с солдатами и Старшиной. Тут они были цветные. Молодые румяные женщины с розовощекими детьми. «Дети — это будущее. Новая жизнь, звено в цепи бессмертия. Роди ребенка!». «Святость семьи — основа выживания и возрождения!» И все в таком духе. Видимо, основным контингентом на комбинате были женщины, и эта агитация была рассчитана на них. Да нет. Все-таки его с толку сбивали не эти плакаты. Что-то другое… Он вдруг уставился на красивую женщину Лену. Когда он увидел ее в первый раз, она упомянула его товарищей. И акцентировала тогда внимание на Илье. Он в тот раз не придал этому значения. Но вот она сидит с ними за одним столом. И сидит рядом с Людоедом. Она смотрит на него, и у нее на белом лице румянец. Настоящий, а не нарисованный… Она смотрит на него и улыбается. О чем-то тихо говорит с ним. И Крест улыбается… Старик… Слепой старик… Васнецов вдруг увидел каким-то другим зрением ползущего по выложенному кафелем полу слепого старика. Сейчас он схватит Илью за ногу и начнет бормотать про ахиллесову пяту. Женщина!

— Крест! — воскликнул Николай, вскочив.

Все уставились на него с недоумением. И Илья не исключение.

— Чего? — спросил он.

— На пару слов можно тебя?

Они вышли в помещение, где стоял стиральный аппарат.

— Ты чего хотел, Коля? — произнес Людоед, прикрыв дверь.

— Илья, гони эту бабу! Гони ее прочь! О чем вы там воркуете? Гони к дьяволу!

Крест нахмурился.

— Тебя по голове били на допросе? — сказал он с издевкой.

— Не пори чепуху! Гони ее! Вспомни того старика в метро! В Екатеринбурге! Вспомни! Только женщина может тебя погубить! Это она! Она!

Людоед какое-то время смотрел в глаза Николаю, затем вдруг подобрел и тихо засмеялся.

— Коля, дружище, успокойся. Никто меня не погубит. Я бессмертен, как и все мировое зло.

— Да не паясничай ты! Послушай меня!

— Нет, блаженный, это ты меня послушай. Я никаких отношений ни с кем завязывать не собираюсь. А Лена просто умный, эрудированный и хороший собеседник. Она просто хороший человек.

— Что… Да ты… Ты поплыл, Илья. Ты же поплыл! Ты хоть понимаешь, что ты говоришь?! Это не Людоед! Это не Ахиллес! Это не тот великий морлок! Ты что за овцой стал?!

Николай вдруг вскрикнул от боли. Людоед схватил его за ухо.

— Тебе показать великого морлока и Людоеда? Будь уверен, мало тебе не покажется! — Он оттолкнул от себя Васнецова.

— Ребята, ну чего вы тут секретничаете? — В дверях появилась Лена. — Пойдем. Чай ведь стынет.