Нет войне конца (антология)

Я сел на трон, и заслонки смотрового экрана раскрылись.

Я увидел солнце.

Плоская белизна.

Звук. Осколки стекла звенят, ударяясь друг о друга.

Диск, сотворенный из ночи.

Черное солнце росло, а я сжимался на своем троне. Чувствовал, как звук вибрирует в горле. Резь в моих человеческих глазах. Едкие слезы на щеках.

Мы идем внутрь.

Я смотрю своим истинным зрением.

Не-свет этого солнца проникает в зрачок моего третьего глаза.

И я вижу.

Нас создали, чтобы видеть. Я навигатор из дома Тал, и наш дом лишь один из многих. Мы выглядим как люди, но ими не являемся. Мы — боковая ветвь, искусственные создания, продуманная реакция на необходимость, если угодно. Навигаторы могут смотреть в варп, различать его течения и вести корабли на расстояния, пересечь которые при соблюдении законов пространства и времени можно было бы лишь за тысячи лет. Ради этого мы и выведены, ради этого защищается наш генетический фонд, а дома получают привилегии. Третий глаз в моем черепе — портал между безумием варпа и человеческим сознанием. Мой разум способен смотреть на невозможное и не сломиться при этом.

Мне доводилось видеть кошмары и даже более страшные вещи — и я выжил. Я оставался собой.

До тех пор, пока служение IV легиону Астартес не привело меня к черной звезде в самом сердце раны, которую создало рождение бога.

Да, я говорю «бог».

Как еще мне их назвать? У нашего разума, у нашего понимания и языка есть предел. Поэтому я говорю «бог», зная, что он существует — что они существуют, — но все же понимаю, что этим словом не передать полностью их сущность. Они — сокрытая истина, закономерность в варпе, которую я так и не разглядел. Они — то, что ждет за порогом.

И я увидел их. Увидел самую суть.

Черная звезда приняла нас.

«Железная кровь» скользнула в жерло тьмы. Реальность истончилась до линии, проведенной на черном листе. Я слышал тишину, и она кричала. Свет обрел твердость. Твердость породила фигуры из света и отражений. Координаты, измерения — все рухнуло из реальности в бездну. Одно мгновение, быстрее мысли и бесконечнее времени, тянулось и тянулось, пока не обратилось в звук, всегда существовавший, но до сих пор неслышимый.

Пока он не стал смехом. Целой вечностью смеха.

А потом он закончился, и я вопил на стальном троне, и мир, сложенный из противоестественных ощущений и резких граней, все летел кувырком. Ревели сирены, стены сочились алым. Металась команда. Потеряв направление, вращался корабль — и мысли, и звезды. Медики бросились ко мне, они держали меня, и в их глазах был крик — крик страха. Я слышал слова — или «алхимические формулы», — и эти слова казались мне облачками красного пара. А потом в мою плоть вошла первая игла.

Красный свет. Визг машин. Иглы…

…и потом тишина.

Теперь я вижу сны. Они приходят на волнах успокоительных на дне бездны в глубинах мертвой планеты, называемой Талларн. Здесь меня держат сыны Пертурабо. Здесь держат нас всех — тех, кто проник в черную звезду с открытыми глазами. Нас будят, когда им нужно, чтобы мы видели для них, чтобы вели их и дальше по дуге круга, который они хотят завершить.

Они думают, что понимают.

Но они не способны понять, и не поймут никогда.

Чтобы понять, нужно видеть.

Я вижу тени в глубинах этого мира. Целую жизнь я путешествовал в царстве нереального, смотря на него глазами человека. Теперь я тот, кто смотрит на мир смертных глазами бога.

И я всегда вижу.

Я вижу и теперь. Вижу, даже паря во сне и тишине. Вижу тебя, сына железа, как ты прячешься в темноте под слоями земли и камня. Я вижу тебя и рассказываю тебе о тайнах, но ты никогда не услышишь моих слов. Эта последняя тайна — мой дар тебе, дар из самого сердца черной звезды, где сходятся смертность и вечность.

Если смотреть отсюда — с другой стороны тонкой, не толще кожи, завесы реальности, — вы все не сильны и не слабы, не благородны и не жестоки.

Вы не герои.

Вы слепцы.

А вселенная видит вас.

И смеется.

Энди Смайлли

ДОБРОДЕТЕЛИ СЫНОВ

— Плохие из нас отцы, брат, — говорю я, глядя на скрытую бронёй спину Гора. Внимание моего брата разделено, он, как и всегда, разрывается между ролями примарха — отца легиона и боевого командира. Гор стоит во главе временного зала военных собраний, сверля глазами висящий на стене огромный гололит.

— С чего бы? — спрашивает он, не оглядываясь.

— Отцовский долг — наставлять сынов, направлять их на путь истинный.

Тогда Гор оборачивается, и я впервые за несколько месяцев вижу его лицо. Лоб избороздили свежие морщины, а глаза сузились от бремени, которое мои слова облегчить не могли.

— Взгляни, чего добились наши легионы, — говорит Гор, показывая на гололит. В этот момент передо мной гордый отец, защищающий своих сыновей. На экране проступают и уносятся прочь подробности тысячи войн в сотне звёздных систем. Вытканный из них гобелен информации и тактических данных повествует о неудержимой мощи наших детей, способных сокрушить любое, даже самое яростное сопротивление и завоевать миры. — Сколь много бы они добились без нашего руководства?

Он вновь командир. Я улыбаюсь, думая, замечает ли брат мгновения, когда сменяются его роли, и качаю головой.

— Нет. В такой логике есть изъян. Наши сыны рождены для войны, этому мы их не учим. Сражаясь во имя нас и нашего отца, они действуют из повиновения, из долга и чести. Мы используем их как инструменты для своих целей, но чему мы их учим?

— Смогли бы мы научить их быть чем — то иным?

— Будь мы лучшими учителями, то смогли бы помочь Пертурабо принять своё место или облегчить разум Лоргара. Мы смогли бы направить Ангрона и дать Кёрзу душевное равновесие. Наши изъяны как отцов вдвойне отражены в наших неудачах как братьев.

— Нет, — голос Гора твёрд как сталь, а его решимость непоколебима. — У каждого из нас есть предназначение. Император знал это и предусмотрел. Все мы — мечи или щиты, нужные в Его замыслах.

— Но разве не приходится брошенным на арену воинам сражаться и мечами, и щитами?

— Дело не в оружии, брат, а в мастерстве, с которым его используют.

— Вот именно, брат, но все мы знаем лишь один путь, по которому и направляем свои силы.

— Что тревожит тебя, Сангвиний? — Гор обращается ко мне так же, как я обращаюсь к своим капитанам, скрывая узы братства за маской ответственности и воли.

— Ничего, — лгу я.

Я не рассказываю брату о своих видениях, о дворце Императора, сжигаемом неестественным пламенем. Не рассказываю о своих кошмарах, о страхе, что мой легион утонет в собственной проклятой крови. Да и о чём говорить? Я не могу представить ни врага, который нападёт на Святую Терру, ни катализатора, который отправит всех моих сынов до единого в пасть безумия.

Я надеялся, что из всех братьев смогу поделиться сомнениями хотя бы с Гором, но чувство внезапного одиночества заставляет меня умолкнуть.

— Просто праздные раздумья, — я отворачиваюсь и выхожу из зала.

И память о видении следует за мной. Он было похоже на предвиденье изъянов, на поучительную историю о том, что нельзя полагаться лишь на свои сильные стороны. Видение говорило о моих сынах и их неудачах. На последней Буре Ангелов — ритуальном поединке, чья традиция восходит к далёким и забытым временам Ваала — я пытался научить своих самых непохожих детей подобию равновесия. Но на вершине дуэльного камня, забыв обо всём, кроме жизни и смерти, они не вняли моим учениям.

Я вздыхаю.

Истинное знание приходит лишь тогда, когда его приносят перемены обстоятельств, ведь мы, самовлюблённые существа, цепляемся за свои привычки, словно свергнутые короли за руины сгоревших владений. Эту пословицу я запомнил ещё в детстве, услышав её от первых старейшин. Слова впиваются в меня, словно гвозди. От гнева сжимаются кулаки. Амит и Азкаэллон — вот мои меч и щит. Но им надлежит стать чем — то большим, скрестив клинки с сынами моих братьев.