Укок. Битва Трех Царевен

Жену Алехан выбрал красивую и тихую. Сироту. Она была ему одногодкой, училась в параллельном классе. Свадьбу сыграли скромно, в Венеции, в маленьком ресторанчике и потом долго катались на гондолах по сырым, пахнущим водорослями, каналам. Она родила Алехану двоих ребятишек — мальчика и девочку. И все было бы хорошо, не отпусти он ее одну в Эмираты — сам не поехал, не было времени. Гроза, разразившаяся в пустыне, над бивуаком туристов, сорвала шатры, разогнала одуревших верблюдов, но не тронула никого, кроме жены Алехана — в нее ударила молния. Сам он, конечно, увидел супругу только на похоронах, в гробу. Говорили, что она так и сидела, сложив ноги по-турецки, у ковров, на которых пять минут назад исполняли танец живота профессиональные танцовщицы, но совершенно голая, потому что удар молнии сорвал с ее тела одежду, расшвыряв по лагерю. На обожженном лице ее застыла какая-то странная, неземная улыбка.

Он не видел этой улыбки, но она часто ему снилась. И вот уже сколько времени Алехан, к которому клеились смазливые девицы в каждом клубе, на каждой вечеринке, так и не мог себя заставить даже переспать с какой-нибудь из них. Перед его глазами неизменно вставали красная маска обожженной кожи и обескровленные губы, сомкнутые в полуулыбке Джоконды.

Сейчас Алехан находился в дурном расположении духа. Няня, которую он нанял через агентство, — роскошная няня, со знанием двух языков, безупречными рекомендациями и навыками воспитания по системе Монтессори — оказалась горькой пьяницей и к тому же часами болтала по телефону. Младшему Данилке она связывала крохотные ручки до багровых кровоподтеков пояском собственного платья, по ее словам, чтобы он не теребил свой крохотный половой орган, а старшую, десятилетнюю Яну, заставляла есть из собачьей миски, вроде как наказывая за пролитый на колготки суп и раскрошенный хлеб. Все это зафиксировали бесстрастные видеокамеры, установленные в доме по совету адвоката, он же, выдержанный тщедушный кореец, спас эту сволочь от неминуемой гибели. Алехан только успел вырвать клок рыжих волос из ее прически и изломать о батарею ее супермодные шпильки, купленные, кстати, почти за бесценок, тут же, в «Этуаль». Девица гордо смочила висок, лишенный части волос, одеколоном Алехана и удалилась, в чем была: в тапочках, в его махровом халате, с бутылкой виски в кармане, — пообещав, что приедет со своим другом-бандитом разбираться.

Одним словом, с детьми надо было что-то решать, а родня Алехана давно сошла в могилы по скудости и неустроенности российской жизни, едва успев побаловаться с внуками еще при жизни его супруги. Выход был только один — продать бизнес и стать кормящим отцом…

Алехан зашел в магазин, тяжело переваливаясь на ватных ногах. С утра мутило, он покрылся потом в тяжелом шерстяном костюме густо-коричневого цвета, жесткой сорочке от Astrelly и штиблетах от Hugo Boss. Поэтому не сразу заметил красивую черноволосую женщину у отдела обуви и тем более — невзрачную худышку в ювелирной секции. Перекатывая во рту арбузную жевательную резинку (Алехан не курил и почти не пил), он посмотрел на молодуху в красном платье, поинтересовался хмуро у подбежавшего управляющего, пенсионера от бизнеса, Федора Федоровича:

— А че это она? Туфли украли, что ли?

— Да нет, она… она так пришла, — забормотал управляющий. — И вот эта такая же. Они хотят примерить, а Ариадна Марковна не дает…

Алехан подошел. Выкатил нижнюю челюсть, сказал рычаще:

— Че за фигня? О чем базар?!

Ирка обернулась. Она встретилась глазами с этим громилой и моментально отметила все его характерные черты: низкий потный лоб и прилипшие к нему короткие волосы, подстриженные небрежно, полный рот золотых зубов и глаза. Странные глаза, очень грустные, как у молодого бычка, которого ведут по коридору боен к неминуемой гибели от удара током на стальном, забрызганном кровью квадрате.

И тут какой-то сбой произошел в привычной системе поведения этих двоих людей. Ирка, закаленная в бесконечных подъездных битвах с жильцами, могла ответить резкостью, грубостью, могла нахамить, но сейчас отчего-то этого не сделала. Она тряхнула роскошными своими волосами, рассыпая их по открытым плечам, и улыбнулась улыбкой побежденной, взятой в плен княжны.

— Да вот… уже ни о чем. Заходили с подругой полюбоваться на ваш магазин. Спасибо!

И развернулась. Будь она на каблуках, это произошло бы с резким скрипом набоек о половую плитку, но ее пятки совершили разворот бесшумно и грациозно, совершенно не так, как привык наблюдать Алехан. Он помедлил немного, соображая, а потом спросил, задерживая молодую женщину:

— Э! Ты че, всегда так ходишь, что ли?

— Почти все лето. Так удобно, — небрежно обронила Ирка.

Алехан не удивился. Вернее, не подал виду. Он вдруг расплылся в улыбке и протянул своим хриплым грубым голосом:

— Прико-ольно! Э! Короче, пусть выберет, че хочет. На меня запишете, понятно?

Присутствующие вышколенно и оторопело кивнули. Одновременно.

А тут рядом с ними появилась Людочка, уже покинувшая ювелирный прилавок. Алехан обернулся на нее, расширил глаза, ткнул толстым пальцем с массивной печаткой в девушку примерно на уровне груди:

— Э-э… подруга, что ли?

В эту минуту тот самый невидимый Творец и Судия, наблюдающий за всеми нами и изредка, будучи в хорошем расположении духа, подсказывающий нам самые безошибочные, самые сокровенные жесты, одарил Людочку одним из таких движений. Она почесала одну ногу о другую в районе щиколотки. И было в этом бесхитростном жесте столько простоты, столько детской наивности и не всем понятного очарования, что Алехана это толкнуло под сердце: толкнуло сильно, коротко, будто незримый боксер нанес ему быстрый удар. Хозяин бутика да еще с полдюжины таких же торговых заведений оскалил золотой рот и бросил своим вассалам:

— Так… и эта пусть выберет! Туфли там или еще что.

Ирка, быстро понявшая, что с появлением этого золотозубого громилы ситуация изменилась и, как ни парадоксально, в лучшую сторону, тут же сделала выпад:

— А можно в ювелирном?!

Но этого нахальства Алехан не заметил или опять сделал вид, что не заметил. Расхохотался рокочуще:

— Да хоть везде, девки!

Он, топая, отошел. Подруги остались в окружении менеджеров, смотрящих на них, как волчья стая на двух овечек, словно те и другие неожиданно оказались все вместе за крепким забором из стальных прутьев. Людочка потянула Ирку за рукав:

— Не хочу я твои туфли! Пойдем вон туда!

Девушка потащила ее к прилавку с драгоценностями. Алехан, стоя у манекенов, наблюдал за этой картиной, жуя резинку. Ему как раз позвонили по мобильному, и он сейчас стоял, бросая в коробочку «Моторола» невнятные фразы. Людочка выбрала себе золотую цепочку на ногу, на конце цепочки болталась черепашка. Девушка вряд ли знала о том, что этот важнейший мифологический символ Ассирии, Индии, Китая, Японии и многих других культур. Черепаха считается священным животным «женских» богинь и по причине своей природной медлительности стала служить символом тех, кто довольствуется простыми радостями жизни. Это животное также всегда считалось посредником между Небом и Землей и воспринималось как символ всего Универсума.

Не зная этого, Людочка все же сделала свой выбор, примерила цепочку, и сейчас черепашка сверкающей бляшкой заиграла на ее босой ступне, нависая над рельефной худой косточкой. Девушка стояла у зеркальца, услужливо подставленного мальчиком с косичкой, и, забывшись, любовалась на эту красоту. Ирка вернулась из секции одежды с тем самым голубым топиком и брючками — для себя. Она шепнула на ухо Людочке: «А туфли в сэконде купим… ну их на фиг!»

— Восемьдесят семь тысяч сто, — бесстрастным голосом проговорила монументальная Ариадна Марковна.

Алехан, стоя у манекена, махнул рукой: мол, пусть забирают! Сверток упаковывали, а администратор смотрела на наглых девиц испепеляющим взором. Господи, чем они только его взяли?! Да если бы Ариадна так прогулялась по городу в пору своей юности, ее бы поймали за косу да доставили бы в милицию, как совершенно непотребную девку, оскорбляющую своим видом высокое достоинство советских граждан.