Я - инопланетянин

Кажется, она не понимала, к чему я клоню; в ее ментальных волнах сквозило удивление с оттенком боязни. Ваша математика... Это вырвалось помимо моей воли, придав беседе некий тайный смысл: может, с физиком спорит историк, а может, с человеком – некто иной, владеющий нечеловеческим знанием. Мне не хотелось ее пугать, но раз уж начал... Словом, даже недозволенную сказку надо привести к концу.

Я прищурился, глядя на солнце; свет его, профильтрованный кронами сосен, будто плавал в воздухе, напоминая миниатюрное облако Старейшего.

Старейшие... Хороший пример иллюзорности мира!

– Природа не терпит редукционизма и разделения на черное и белое, левое и правое, – промолвил я. – Вот, например, вы видите человека и поток фотонов и утверждаете, что это разные сущности, – но только потому, что вам не встречалась иная форма жизни. А если встретится? Как ты ее определишь в рамках земных понятий? Думаю, ты назвала бы ее полем, а я – разумным существом, принявшим нужное ему обличье, удобное, как пара разношенных туфель.

Напряженная улыбка Ольги совсем погасла.

– Удобное для чего? – спросила она, взирая на меня испуганным взглядом, словно боялась, что я вдруг рассыплюсь на кванты и атомы.

– Ну, предположим, для того, чтобы приобщиться к вечности, стать вечным самому, обрести свободу и могущество, странствовать среди звезд и галактик, видеть и слышать то, что недоступно нам, – биение пульса Вселенной... Разве этого мало?

– Стать вечным самому... – протянула Ольга, вздрогнув. – Вечность... Ни конца, ни начала... Даже подумать об этом страшно, не то что приобщиться к ней!

– Вовсе не страшно. – Я обнял ее, коснулся губами виска и зашептал: – Согласен, вечность пугает, если думать о ней как о чем-то, что не имеет ни начала, ни конца. Но есть у нее и другие стороны. «Вечности очень подходит быть всего лишь рекою, быть лошадью, в поле забытой, и воркованьем заблудившейся где-то голубки...»

Стихи оказывали на нее магическое действие. Я ощутил, как напряжение покидает Ольгу; глаза ее закрылись, аура стала подобна спокойной водной глади.

– Ты не историк, ты поэт... – пробормотала она.

– Не я, милая, не я. Это Рафаэль Альберти [48] .

То был один из наших разговоров, звено в цепи событий, протянувшейся от счастливой встречи до грустного финала. Я полагал, что подготавливаю Ольгу так осторожно, как только в моих силах; слово – здесь, намек – там, и шаг за шагом неофит все ближе к тайной истине. Расстаться с нею я уже не мог. Я пережил бы наш разрыв; память Асенарри нашептывала мне, что он не первый и, конечно, не последний. Я – Наблюдатель и, двигаясь сквозь череду миров, сменяя телесные обличья, подвержен всем случайностям судьбы, ее трагедиям и фарсам, разлукам, встречам, смерти близких. Нет, дело было не во мне!

Ольга... Не ум, не красота, не тонкость чувств главенствовали среди ее талантов, а дар любви. Он мог обернуться несчастьем, излившись на того, кто не достоин или не готов его принять, и мог расцвести волшебным цветком, какого не найдешь в садах Аллаха. Сорвать его и бросить? То же, что и убить... Я знал, что Ольга не переживет разрыва, и это знание терзало мою душу.

Вот цена, которую мы платим за привязанность. Вот ловушка, о которой знают все Наблюдатели Уренира: любовь и порожденная ею дилемма – признаться?., не признаться?.. Конечно, есть ситуации и ситуации; возможно, ваш близкий силен и справится с шоком, возможно, он не поймет признаний, возможно, его вера в вас крепка, как монолит, и вы для него – божество, сошедшее к смертному. Все возможно, но случай с Ольгой был не тот.

Да, она меня любила, но не могла превозмочь свою натуру, вырваться из западни обыденного. Ее любовь была как занавес, скрывающий другие чувства: тревогу, неуверенность и страх. Почти не различая их, я ощущал лишь некий эмоциональный фон, темную тучу, висевшую где-то на горизонте, незаметную за торжествующим блеском радуги. Казалось, что свет ее сильнее туч и не померкнет никогда.

Мы бродим у Смольного собора по берегу Невы. Излюбленное место для прогулок: недалеко от дома, от шумных улиц и проспектов, но в то же время тихое, уединенное. Май, начало белых ночей. Десять вечера, но еще светло. Нева – как серебристое зеркало с осыпавшейся амальгамой запоздавших катерков и лодок. Над рекой – облака, клочья ваты, разбросанные по небу, нежно-голубому в зените и розоватому у крыш домов на другом берегу; над ними – бледный диск полной луны.

Набережной за Смольным еще нет – ее проложат лишь через два десятилетия, спрятав под асфальтом следы моей любимой. Но я сохранил этот миг в своей бездонной памяти: ее фигурку в сиреневом платье, улыбку, скользнувшую по губам, янтарный блеск волос, стройные ноги – вот она замерла, высматривая, куда ступить, а вот повернулась ко мне и поманила пальцем... Я вижу ее так ясно, так отчетливо! Я вспоминаю ее и шепчу: «Найдем ли мы путь, живые, туда, где она сейчас? Но к нам она путь отыщет и, мертвая, встретит нас...» [49]

Тогда она промолвила:

– Я думаю о том, что ты рассказываешь мне... эти истории о Вселенной и вымышленных мирах с красивыми названиями – Уренир, Суук, Рахени... Временами мне кажется, милый, что ты и правда там побывал, плавал в океане с огромными дельфинами, жил в городе на деревьях, с Фоги, твоим родичем... Смешно!

– Не смешно. Все это правда, ласточка, кроме того, что Фоги мне не родич, а у'шанг, наследственный сосед.

Она рассмеялась.

– А я – твоя наследственная возлюбленная! В прежнем рождении я была Лакшми, супругой Вишну, а ты – его сын от какой-то наложницы, посмевший на меня взглянуть. Ну, понимаешь, не тем взглядом... таким, как смотришь сейчас... И за это тебя упрятали в бутылку и бросили в море. Но ты такой настырный! Просидел в бутылке двадцать тысяч лет, но все-таки выбрался из нее и заполучил меня!

– Похоже на истину, Олюшка. Но вместо бутылки был луч – луч из частиц, которые ты назвала бы квантами мысли или живой энергии.

– Биохимической?

– Нет. Скорее она имеет отношение к психике, чем к биохимии. Видишь ли, то, что вы считаете полями, гравитационным, электромагнитным, ядерным, на самом деле... – Я нахмурился и щелкнул пальцами, подбирая нужные слова. – На самом деле это пространственно-временной континуум широкого диапазона, причем не линейный, а как бы замкнутый сам на себя, замкнутый циклически в бесконечности и в бесконечном числе измерений. Одно из них ноосфера, другое, скажем, магнитное взаимодействие... Человеку – такому, как ты и я, – этого не понять, ведь мы не ощущаем многомерности. Однако принадлежим к ней, и наш мозг – что-то вроде генератора в пространстве ноосферы. Это не биохимия, а область чувств, инстинктов, мыслей, стихия подсознательного, и каждое живое существо там...