Путь войны

Шелест и свист в наушниках приближались и усиливались, переходя в булькающий гул, и было понятно, что эсминец «семерок» не стремился к «Пионеру», а стремглав удирал от «легкой воды», идущей широким фронтом. Но в районе Аргентинской котловины такая напасть появиться просто не могла – неоткуда. Тем более в таком количестве и внезапно, без сопутствующих признаков.

- Никаких донных прорывов и газовых выбросов, вода просто меняет структуру… - докладывал акустик. Крамневский отдавал быстрые, четкие команды, повинуясь которым «Пионер» начал разворот, гребные винты закрутились быстрее, разгоняя две тысячи тонн металла. В гуле «легкой воды» можно было не опасаться, что противник услышит шум механизмов субмарины, аккуратно прибавляющей ход. Не осталось времени прикидывать по карте, и Илион доверился собственному чутью, соотнося в уме примерную скорость «Пионера», линию разворота, приближение «газированного» фронта и допустимый уровень шума. Они успевали, проходили по самой границе, но успевали развернуться с вектором движения примерно в сорок пять градусов от курса эсминца. После этого можно было дать полный ход, минимально рискуя обнаружить себя. А под водой «Пионер» способен выдать больше тридцати узлов скорости, уйдя от любой аномалии.

В отсеках мигали красные лампы – сигнал общей тревоги. Каждый находился на своем месте, делая назначенную работу. Доктор Радюкин лежал на узкой койке, крепко ухватившись за поручни, и лихорадочно вспоминал, все ли образцы закреплены надлежащим образом, и запер ли он ящик с записями. Было бы неудобно собирать их по всей каюте, случись что-нибудь... А что может случиться? Егор Владимирович закрыл глаза и начал молиться.

- Бля! – уже не выбирая слов воскликнул акустик. – Накрывает!

И накрыло. Шум миллиардов газовых пузырьков, рождающихся в морской пучине, резко изменился, буквально набросился на «Пионер», охватив со всех сторон ревом кипящей воды.

Не было времени гадать, как такое вообще возможно, и какой демон мешает океан дьявольской ложкой. Вся вода вокруг подлодки превратилась в газированный коктейль, в котором и плотик не удержался бы, не то что многотонная махина.

Размашистым движением Крамневский пристегнул себя к креслу страховочным поясом и щелкнул тумблером внутрикорабельной связи, вызывая реакторный отсек. Одновременно он быстро и четко скомандовал:

- Полный вперед, задаем дифферент на корму, носовые и рубочные рули на всплытие, кормовые на погружение, цистерны не продуваем!

Даже на фоне геотермальной аномалии, которая точно не «гео», экстренную продувку почти наверняка вычислит самая скверной гидроакустическая станция на расстоянии в десятки километров. С тем же успехом можно просто всплыть, открыть люк и помахать эсминцу рукой. Вражеский корабль все еще близко, слишком близко…

- Десять узлов, прибавляем!

Приказав реакторной команде выдать полную мощность, Крамневский взглянул на глубиномер. «Пионер» мог уверенно погружаться на два километра. Корпус был рассчитан на два с половиной. Теоретически, в зависимости от состояния забортной воды и еще множества непредсказуемых факторов, подлодка могла опуститься до трех километров. Ниже ждала безусловная смерть.

Тысяча семьсот… Тысяча восемьсот пятьдесят…

Скорость движения составила уже почти пятнадцать узлов, но субмарина по гладкой пологой траектории уверенно шла ко дну.

Девятьсот пятьдесят… Две тысячи…

Указатель глубиномера опускался с такой уверенностью, словно перед ним был по крайней мере еще целый метр шкалы, а не короткое желтое и еще более короткое красное поле.

Двадцать узлов.

Крамневский почувствовал, как струйки пота поползли по вискам. «Пионер» наращивал скорость как только мог, но плотность забортной среды так же неотвратимо падала. Ни бешено рубящие газ винты, ни выставленные на максимум горизонтальные рули не помогали. Подлодка уходила на глубину.

Две триста…

Проседание немного замедлилось, но буквально через мгновение «Пионер» разом потерял почти двести метров.

Тридцать семь узлов, две тысячи девятьсот метров.

- Командир, пора «продуваться», - произнес чуть срывающимся, но в общем твердым голосом старпом Русов.

- Нельзя, эсминец слишком близко, - сквозь зубы проговорил Крамневский, не отрываясь от пульта. В обычной ситуации стрелки на приборной панели вертикальны или близки к тому, циферблаты специально ориентируют так, чтобы можно было одним взглядом охватить все указатели и оценить общее состояние. Сейчас стрелки буквально выплясывали дикий танец, предвещающий скорый и печальный конец.

Корпус содрогался от неритмичных ударов, словно по облицованной керамикой стали долбил сразу миллион пневматических молотов. Завихрения газожидкостной смеси действовали как множество рассогласованных водоворотов, стремящихся разорвать аппарат на части.

«Не сорвало бы батискаф», - пронеслось в голове у Крамневского. И почему то, ни с того, ни с сего вспомнилось, что общая протяженность кабелей в «Пионере» составляет около двухсот пятидесяти тысяч километров. То есть если их пустить в одну нить, можно шесть раз подряд обернуть земной шар и еще немного останется.

Подлодка, ничтожно малая на фоне свирепого катаклизма, камнем падала в пучину, никогда не видевшую солнечного света. Глубиномер давно и прочно зацепил зубом указателя красную полосу. Лодка оставалась цела только благодаря резко упавшей плотности воды, но конец был уже близок – «Пионер» упадет на дно, получит неизбежные повреждения, а затем корпус расплющит вернувшимся давлением.

Три тысячи триста метров…

- Командир, если аврально не «продуемся» - абзац, - повторил Русов.

В рваный гул за бортами вплелся тихий звон, как будто сам «Пионер» жалобно застонал в удушающих объятиях океана. Звенящее похрустывание зловеще прозвучало по отсекам, словно кто-то легкими шагами пробежался по свежему насту.

Страшный удар сотряс субмарину, нос рвануло вниз и почти сразу обратно, так, что не будь Илион пристегнут, его выбросило бы из кресла.

- Теряем продольную остойчивость, растет дифферентующий момент, - отрывисто докладывал боцман. – Сейчас перевернет.

- Третий отсек, сальник номер восемь сопливится, пять капель в секунду. Виноват, уже восемь, - механически бормотал переговорник. – Сальник номер шесть, четыре капли в секунду.

Плохо, очень плохо… Система уже не держит давление, еще чуть-чуть, и вылетит, пойдет вода. В жалобном писке бортов ощутимо просела счастливая нитка, натянутая под слегка выгнутым потолком.

Крамневский размашисто перекрестился и скомандовал:

- Экстренная продувка, «пузырь» в нос!

- На грани, все еще может услышать, даже сквозь фон, - эхом отозвался штурман Межерицкий, не столько противясь приказу, сколько комментируя. И так было понятно, что выбора не осталось, только героически утонуть, навсегда похоронив раздавленный «Пионер» в иле и красной глине морского дна.

- А может, он уже сам пошел на дно, - странно спокойным голосом продолжил Межерицкий.

- Бульканье на спаде! - доложил акустик. На неискушенный слух Крамневского в рычании «легкой воды» не изменилось ничего, но Светлакову было виднее.

На больших глубинах обычная система продувки бесполезна, забортное давление не позволяет вытеснить балласт напором сжатого воздуха. Для этой цели у «Пионера была целая батарея твердотопливных газогенераторов – на самый крайний случай. Тяжелый пресс пороховых газов выдавливал воду из цистерн, сообщая лодке положительную плавучесть. Опустив корму почти на сорок градусов, вращая лопастями винтов как уставший ныряльщик, затягиваемый в водоворот, «Пионер» мучительно-тяжкими рывками выгребал с четырехкилометровой глубины. Медленно, слишком медленно. Если прежде чем иссякнет источник «газировки», лодке не удастся подняться хотя бы до трех, вернувшаяся к нормальному состоянию вода все равно раздавит аппарат.

Две девятьсот… две восемьсот пятьдесят…

Крамневский только сейчас обнаружил, что все это время с такой силой упирал правую стопу в пол, что нога закостенела. Теперь малейшее движение отзывалось резкой болью.