Пожелайте мне неудачи

Как бы там ни было, шок, постигший Подопечного, оказался таким тяжким ударом для него, что он впал в глубокую депрессию и целую неделю не покидал своей квартиры.

В Досье не было отражено, чем он занимался в течение этой недели, но не трудно догадаться, что делают в таких случаях несчастные влюбленные. История умалчивает о том, пытался ли он покончить с собой в минуты душевного кризиса. Впрочем, для этого надо быть либо истеричной, либо чрезвычайно волевой натурой – и то, и другое к Подопечному, насколько я мог судить, не относилось…

Спустя неделю, когда страна успешно похоронила четырежды геройского Генсека, заметно исхудавший, бледный и заросший черной щетиной Подопечный стал вновь допускать к себе на сеансы пивопития Ашота и Сашу. Потом, наконец, стал выбираться и на лекции в институт… Под самый Новый год он случайно встретил в автобусе подружку Наташи, и та поведала ему, что бывшая любовь его взяла на фабрике расчет и уехала в свой родной город Тамбов. Отреагировал на это известие он вполне достойно. Кризис миновал…

В последующие два года ничего особо интересного в жизни Подопечного не было.

После неудачи на любовном фронте он с головой ушел в учебу, словно надеялся этим кому-то что-то доказать. К концу третьего курса он был лучшим на своем потоке.

Наверное, поэтому именно его ректорат МЭИСа направил в полугодичную командировку в одну из африканских стран, когда такая возможность подвернулась. Было это между третьим и четвертым курсом. СССР охотно пошел навстречу этой самой «одной африканской стране» (сокращенно – ОАС), когда она обратилась к советскому руководству за помощью в деле строительства линии электропередач внушительной протяженности. Помимо квалифицированных инженеров, в Африку были посланы, для трудовой практики, и десятки студентов-электро-техников. Работать им пришлось в подлинно адских условиях. Линия электропередач потянулась черной ниточкой по карте через непроходимые джунгли, тропические болота, полные комаров величиной с кулак, и пески одной из самых жарких в мире пустынь. Через месяц после начала «загранкомандировки» совспецы осыпали проклятьями тех, кто их бросил в самое пекло экзотики «черного континента». Однако кончается не только все хорошее, но и плохое тоже. Как это частенько бывает, энтузиазм местной стороны очень быстро иссяк, когда выяснилось, в какие международные долги ей придется залезть, чтобы удовлетворить свою страсть к гигантским проектам. Поэтому неудивительно, что вскоре, под тем или иным предлогом, организаторы «стройки века» стали потихоньку сокращать ассигнования на ЛЭП, потом перестали направлять туда технику и дешевую рабсилу в лице полуголых аборигенов окрестных деревень. Некоторое время работы еще по инерции агонизировали, благодаря непомерно развитому чувству долга советских специалистов, но потом в ОАС вспыхнула гражданская война на почве межплеменной розни, и горе-строителям пришлось спасаться путем срочной эвакуации, чем-то напоминавшей бегство белых войск из Крыма после взятия Красной Армии Перекопа, только вместо кораблей на этот раз фигурировали авиалайнеры Аэрофлота, взлетавшие чуть ли не поперек изрытой снарядными воронками взлетной полосы единственного местного аэропорта… Впечатлений у Подопечного после этой вылазки в «сердце мировой экзотики» осталось много. Как говорится, «полные штаны»… Зато теперь он получил право с небрежной иронией повествовать своим знакомым – как правило, женского пола – об ежедневном героизме отважных советских первопроходцев в бассейне какой-нибудь там Лимпопо. Что он с удовольствием и делал, причем неоднократно…

Вторая поездка состоялась у него почти через год, и на этот раз Подопечного ждала одна наша южная республика. Необходимость отбытия положенной стажировки забросила группу студентов туда, где начинается знаменитая пустыня Каракум. В течение трех месяцев обросшие буйными бородами стажеры валяли дурака под палящим солнцем, время от времени вяло изображая нездоровую трудовую активность по прокладке энерготрассы районного масштаба. Впечатлений после этой стажировки у Подопечного осталось, судя по его рассказам после возвращения к благам цивилизации, пожалуй, побольше, чем после Африки. Огромный мохнатый каракурт, мирно притаившийся в ботинке в надежде, что когда-нибудь его кто-то наденет не глядя… Вереница столбов, уходящих через пустыню к горизонту и похожих, из-за отсутствия проводов, на огромные кресты, обозначающие некие братские могилы…

Раскалившаяся до пятидесяти градусов Цельсия водка местного розлива, со слоем песка в два пальца на дне бутылки… От нечего делать и чтобы окончательно не свихнуться от безделья в условиях пустыни, Подопечный даже возобновил свои поэтические упражнения. «Жара здесь, как ночи – черная. Вода здесь, как кровь – красная, а небо, как боль – белое… Но верю себе упорно я (хоть вера – дело напрасное), что я здесь не зря что-то делаю»… Было совершенно непонятно, каким образом ему удалось тогда вернуться в Москву целым и невредимым, ни разу не пострадавшим от укуса какой-нибудь ползучей гадости (хотя возможностей была масса)или от солнечного удара и даже не испортившим свою печень скверным спиртным (и это тоже – благодаря Опеке? Неужели и туда «нулевке» удалось протянуть свои щупальца?!)…

Не могу не отметить тот факт, что чем больше близилось к концу досье Подопечного, тем все больше в описании его биографии возникал непонятный вакуум.

Словно тот летописец-комитетчик, который вел хронику событий, внезапно устыдился своей красноречивости и стал будто сквозь зубы цедить одни только голые факты, ничего кроме фактов… В начале текущего года с родины Подопечному пришло тревожное письмо. Сестра, успевшая к тому времени выйти замуж и проживавшая вместе со своим мужем у матери, писала, что мать вот уже несколько месяцев мучается сильными внутренними болями и что врачи посоветовали ей лечь на обследование в специализированную больницу, что она и сделала несколько дней назад. Письмо было в целом спокойным, хотя в конце сестра намекала, что неплохо было бы Подопечному приехать проведать мать. У студента выпускного курса как раз началась зимняя экзаменационная сессия, поэтому естественно, что он, видимо, не придал особого значения письму сестры. А если и придал, то решил, наверное, разделаться с экзаменами и на зимние каникулы отправиться домой. Вот здесь-то и следует совершенно необъяснимый провал. Поступки Подопечного в деле изложены по-прежнему четко, но мотивов его поведения абсолютно невозможно понять…

Сдав, как прежде, все экзамены на «отлично», Подопечный вместо того, чтобы поехать домой, беспечно проводит время в столице. В это время сестра его не отходит от изголовья матери, которой сделали уже вторую за последние две недели операцию, причем обе из них были обусловлены стремлением хирургов исполнить свой профессиональный долг до конца. Спасти пятидесятидвухлетнюю женщину уже нельзя: у нее обнаружился рак четвертой стадии, когда ткани распадаются быстро и очень болезненно, а метастазы постепенно распространяются по всему телу…

Сестра шлет Подопечному одну телеграмму за другой, пытается дозвониться до него, но телефон у него постоянно занят, а на послания брат не отвечает. Вместо того, чтобы мчаться на полной скорости к умирающей, он спокойненько гуляет по Москве.

Мать умерла в тот день, когда он под песенки популярных тогда «Веселых ребят» вкушал клубничное мороженое в компании таких же оболтусов, как он сам, в кафе «Космос» на улице Горького. Мать похоронили без него, и сестра над ее гробом произнесла гневно страшные слова: «Пусть лучше у меня не будет больше брата, чем считать братом такого подлеца!»…

И никак я не могу понять, каким образом, несмотря на Опеку, в апреле этого года Подопечный бесследно исчез из поля зрения кураторов Опеки, а затем был найден случайным полночным прохожим на скамейке в сквере полузамерзшим и в состоянии полного беспамятства… Молодой человек не помнил, кто он такой, как его зовут, как он сюда попал и где живет. Если бы не студенческий билет, найденный в его кармане, то милиции пришлось бы давать объявления с просьбой к населению опознать этого человека. Подопечный был помещен в шестую клиническую больницу с воспалением легких и довольно быстро поправился (неудивительно!). Память к нему вернулась потрясающе быстро, но одного он так никогда и не смог вспомнить: каким образом он очутился один на той скамье, с кем он проводил там время и что вызвало у него амнезию третьей степени (именно такой диагноз был поставлен специалистами, хотя и не без оговорок).