Отмщение

Память, впрочем, как и чувство реальности постепенно возвращались. Мелкими, будто нарочно садистскими шагами, заставляя сполна заплатить за каждый миг воспоминаний. События последних дней с холодной неторопливостью палача строго одно за одним всплывали в сознании: флотские учения, завершившиеся невиданной бойней, безумная атака "Неподдающегося"... После бегство: неизбежное, но от того не менее мучительное. И ушедшие навсегда товарищи лишь обостряют боль утраты... Бесконечный ледовый поход, где за ошибки, за промедление пришлось заплатить немалую цену. За ошибки в том числе и самого Рустама. Если бы успеть раньше - на десять, даже на пять минут! - всё было бы по-другому... Но ничего не изменить. И эта кровь навсегда останется на его совести...

Гуревич вдруг с явной отчетливостью осознал: последние несколько дней чувство вины накапливалось, подспудно давило на сердце. Пускай даже и не признавая в открытую, подсознательно Рустам искал выхода. И в конце концов отыскал - в разведке на Сургут. Предлагая вариант Геверциони Гуревич искренне планировал уцелеть, перегруппироваться и продолжать борьбу, хотя бы и в отрыве от остальных сил. Но правда в том, что уже тогда майор готовился заплатить единственную цену, которую мог. И последний приказ Добровольскому стал лишь закономерным итогом, где сознание наконец примирилось с эмоциями.

Тогда, покинув наконец пределы города, словно куцая стая волков, затравленная невероятной оравой раззадоренных, остервеневших гончих, разведчики не искали спасения, - лишь продолжали оттягивать противника подальше, чтобы отвести даже минимальную угрозу от мирного населения. Но это бегство уже изначально было обречено... Если в пределах городской черты группа с легкостью петляла в лабиринте улиц, играючи отрывалась от преследователей. То на открытом пространстве, изредка перемежающемся кустарником и отдельными деревцами, противник сумел должным образом использовать преимущество в технике и оснащении. И ощущение скорой крови опьянило достаточно, чтобы с восторгом вцепиться в самый хвост - ведь немцы твердо знали: впереди нет ни засады, ни вообще крупных сил противника. Значит, гону не оставалось преград... Чего и добивался Гуревич.

И вот, когда наконец противник подошёл достаточно близко, обогнув с флангов обессилевших диверсантов, Рустам понял, что конец наступил. И успокоился. Когда на постепенно светлеющем неба вдруг расцвели яркие огненные бутоны, слишком горячие и живые для звезд, Гуревич уже не таясь остановился. Тяжело дыша, майор опустился на землю, рядом с обреченной невозмутимостью пристроились товарищи. Такое невероятное поведение совершенно сбило с толку преследователей - погоня захлебнулась, ведь и сами гончие в недоумении, нерешимости замерли на месте. А одуматься уже не успели. Времени хватило лишь чтобы проследить за печальным взглядом русских, пристально разглядывающими небо...

Короткая жизнь рукотворных звезд меж тем неумолимо подошла к концу. С отстраненной холодностью, легкостью Гуревич наблюдал, как рушатся с неба огненные стерли. Разрывая воздух, с плачем вонзались ракеты в землю, переламываясь и исторгая из недр белоснежное пламя, расцветающее на свободе за считанные мгновения бесчисленными оттенками: от багрового до янтарно-алого. Оставляя глубокие борозды, шрамы на теле планеты, звезды продолжали рушиться, затопляя беспощадным огнем мир вокруг - огнем, что не признавал и не знал жалости ни к своим, ни к чужим. Жадные ладони пламени подступали ближе, пока наконец жар не ударил Гуревича в лицо, не отшвырнул прочь словно жалкого котенка. Сознание милосердно померкло и майор искренне принял сердцем конец. С облегчением...

Но теперь оказалось, что ничего не кончено. Во всяком случае, если только в загробной жизни не продолжают болеть раны... И какой-то странный шум на грани притупившегося восприятия: с одной стороны раздражающий, резкий, но с другой - убаюкивающий размеренной ритмичностью.

Забытье между тем отступало, пусть и с неохотой, но возвращая законные права сознанию. Постепенно помимо воспоминаний и боли Рустам ощутил, что вновь может контролировать тело. Хотя это, конечно, лишь сказано громко. На деле даже просто пошевелить ладонью или ступней оказалось непросто: каждое усилие сторицей пришлось оплачивать болью. Кроме того, никак не удается отрыть глаза...

От этого внезапного открытие пробрало морозом до костей. Если к потенциально потере конечности Гуревич отнесся с отстраненностью, то слепота пугала на много порядков сильней. Майор не только испытывал свойственный большинству суеверный трепет от возможности одним махом лишиться половины восприятия мира. В силу специфики профессии, Рустам на личном опыте знал, НАСКОЛЬКО тяжела потеря.

Нервное возбуждение придало сил и на время притупило болевые ощущения: майор сумел-таки непослушной ладонью ощупать лицо. Как и предполагал - повязка. Причем не только на глазах, а наподобие сплошной маски. Но это всё ещё ничего не значило... Понимая, что на ощупь ответ найти не удастся, Рустам волевым усилием заставил себя успокоиться. Хотя далось спокойствие нелегко.

Когда дыхание выровнялось, улеглось ожесточенное биение сердца, майор вновь ощутил достаточную трезвость ума. И с неожиданным облегчением заметил, что даже сквозь бинты может различить слабое свечение. Вероятно, Рустам по неосторожности сдвинул повязку, но сейчас именно этой небрежности как никогда радовался.

Настроение мгновенно поднялось. Или, скорее, вернулось к нейтральному положению - ведь последние несколько мучительных минут и вовсе граничило с откровенным отчаянием. Теперь можно жить! Даже мерный стук перестал казаться раздражительным. "Кстати!..." - окрыленный, Гуревич сосредоточенно прислушался. Что бы там ни было - всё лучше разобраться, чем мучиться неведением. Или хотя бы попытаться...

Открытие вышло действительно неожиданным. Не зря перестук так настойчиво напоминал о знакомстве. Знакомство действительно давнее. Да и кто в Советском Союзе не помнит мерный стук - фирменный знак мерно мчащегося по путям поезда? Каждому знакома неизменная, убаюкивающая мелодия. Еще одним подтверждением стал пол, плавно раскачивающийся в такт ударам. А ведь майор всерьез предполагал, что ощущение качки - дань полученным травмам...

Но каким образом очутился в вагоне, Рустам решительно не понимал. Как впрочем и многое иное: начиная от направления движения и заканчивая самым главным - почему остался жив. Поразмыслив, майор пришел к выводу, что терять нечего. И решительно выкрикнул:

- Эй, есть здесь кто?!

Увы, и задора, и сил оказалось довольно лишь на первую "Э". Дальше голос дрогнул, словно подрубленное дерево, срываясь в тихий и хриплый клекот. От долгого молчания в горле пересохло, да и жажда сделала черное дело. В итоге, едва сумев-таки выговорить до конца фразу, Рустам зашелся в жестоком приступе кашля. Который лишь закономерно отозвался спазмом в каждой поврежденной мышце.

Когда приступ закончился, Гуревич с трудом перевел дыхание. На какое-то время он успел даже подумать, что так и задохнется - ведь ни сил, ни возможности, чтобы просто вдохнуть, не оставалось. Но обошлось... Однако до второй попытки дело так и не дошло. Рустам только сосредоточился - вдруг рядом послышались шаги: и кто бы то ни был, отчаянно скрипящий пол выдал приближение с головой.

"Один, два, три, четыре..." - за неимением лучшего Гуревич меланхолично отсчитывал шаги. Внутренне майор успел подготовиться ко всему, и худшему тоже. В теперешнем положении и вправду не до выбора, потому нервничать ни к чему. На всякий случай Рустам лишь постарался более-менее сгруппироваться, приготовить тело к работе в интенсивном режиме. Не беда, что надолго сил не хватит - вслепую больше пары секунд противник все равно не даст - а, чтобы хотя бы одном свернуть шею, большего не потребуется. Придя к подобному выводу, майор остался вполне доволен. Душевное равновесие достигнуто.

Однако реальность в очередной раз сумела преподнести неожиданный сюрприз. Спокойствие и невозмутимость слетели мигом, стоило лишь неизвестному произнести пару слов. И сразу же превратиться в старого доброго знакомого.