Мы, урус-хаи

четверо с ним, самые сильные, замыкали. Спускаясь, потели; шатались, осклизывались, падали - мокрые и горячие. Кто-то к середине спуска уж и вставать не хотел - тех били. Долго провозились с верёвочным спуском, но там и сам Манилка другим манером не прошёл бы - высок был обрыв. И спустились почти до конца, и даже ночь не помешала б делу, да только вот в самом конце молодой пешка-урус Котейка сплоховал: то ли палка такая непрочная попалась, то ли что - а сорвался он вдруг и молча, никто и не понял ничего, головой вперёд по проторе шагов десять пронёсся, зацепил троих - и прямо в комель кривой сосны пришёл. Ну, собрались. Котейка не дышал, голова сбилась набок, глаза изумлённо видели что-то совсем иное. А с зацепленным им десятским Лепом худо оказалось: правая нога повыше щиколоток хрустела и быстро надувалась, и что тут скажешь: отходил своё Леп надолго, как бы и не навсегда.

Мураш - и прочие рядом - посмотрел вверх. Склон нависал, как стена, пропадая в чёрном небе. Только что спустились оттуда, а уже не верилось.

Умные мамуки на полпути к дому…

Вдвоём нести по ровному - не дотащить живого: долго, замёрзнет. Значит, четверых отряжать. А наверх втащить - и шестерых мало.

Четверть сотни уйдёт, врага не повидав…

- Жалей меня, Мураш, - ясно сказал Леп. - Или давай, я себя сам пожалею…

Мураш молча сел рядом с ним, взял за руку. Твёрдая была рука…

- Да, - сказал он. - Прости, Леп.

- И ты меня прости… Моё жало только возьми. Потом себе оставь. Получится - жёнке вернёшь. Не получится - и то ладно.

- У тебя жива ещё?

- Жива… Крепкая жила, из горынычей.

- Помню её. А мои все…

- Знаю, Мураш. Передать им что?

- Скажешь, скоро свидимся. Пусть не скучают.

- Ладно…

Мураш принял жало Лепа, поворочал в ладони, привыкая. Рукоять была костяная, шершавая, ухватистая, клинок - трёхвершковый, трёхгранный, чуть изогнутый, с детский палец толщиной, на конце сплюснутый и отточенный, у основания загрублённый, чуть зернистый; древняя вещь.

- Ещё от прадедов, - подтвердил Леп. Он лёг поудобнее, повернул голову в сторону. - Да, чуть не забыл, - приподнялся. - Брательника моего встретишь, Миху, так передай: проклял его отец наш по-чёрному, пусть знает. Но сам не убивай.

- Постараюсь, - сказал Мураш.

Он приложил остриё жала к шее Лепа между напрягшимся щетинистым кадыком и утлом челюсти - и мгновенным движением снизу вверх воткнул клинок на все три вершка, не зацепив ни косточки. Леп даже не вздрогнул, только потянулся смертно и тут же обмяк. Одна капелька крови выглянула из звёздчатой ранки…

- Доброй охоты, Леп, - сказал Мураш. Встал. Оглядел своих. - Радёк, Креп, Барма - прикопайте ребят и догоняйте нас. Лёжка будет под склоном.

Костры - пусть не костры, а собойные очаки - распалили, грелись. Густой ельник скрывал всё.

Выбиваешь под ёлкой яму, ежели надо - сверху ещё следаками да лапами прикрываешь. Уже тепло. Свечечку поставить - совсем тепло. А собойный очак - это котелка такая с трубой насквозь, ещё и перегородкой