Мародерские хроники

Человек, который ударил маму, зло усмехнулся и сказал, сильно коверкая слова:

— Слушай, дарагой, а ти что, совсэм нэ хочэшь попользоваться этим элитным мясом. А-а! Хытрый ти, наверное, брэзгуешь тухлым мясом — хочэшь засадить свэжэнкой мартышке. Ай, нэ хорошо! С друзьями дэлиться надо, брат. Давай их обеих здэс будэм эбат. Ты как главный, будэш у нас пэрвый.

Дядя Рубен улыбнулся и ответил:

— Да мне уже за эти два дня от вида голых баб, блевать хочется. Не у всех же такой чугунный член, как у тебя. А что касается этой сопли, то там, в дырку только карандаш и можно вставить, да и то весь кровью измажешься. А, сам понимаешь, что эта хата Хасану достанется, он тебе за беспорядок, учиненный в его вотчине, быстро глаз на жопу натянет и моргать заставит. Так что, давай, отводи этот мешок с говном к другим коровам и не опаздывай в столовую, а то Комод ждать не любит.

После этих ужасных разговоров (прошло уже столько лет, а я до сих пор помню их, слово в слово), он за шкирку выкинул меня за дверь, и вышел сам. Вместе с ним вышел и другой человек, которого я знала — дядя Мирза. Они пинками погнали меня к центральному стволу шахты, там, на площадке, был установлен пулемет, около него стояли три мужика страшного вида. Они очень грубо шутили, мы забрались в клеть подъемника и спустились на пятый уровень. Там мы прошли по штреку, добрались до двери с решеткой, за ней увидели несколько больших помещений, это был приют для детей врагов народа. Так мне сказала надзирательница, которая встретила нас у входа. Она расписалась на листке бумаги и взяла меня у дяди Рубена. После этого кошмарного дня я никогда больше не видела не свою любимую мамочку, не своего папу.

В пещере этого приюта было очень темно, воздух был очень вонючий, у меня даже закружилась голова, и я чуть не упала. Когда я заплакала от пережитого ужаса, надзирательница, очень больно ударила меня по щеке и прошипела:

— Что, не нравится, как живут обычные люди, в обморок, гнида, падаешь? Ну, ничего, подожди, скоро забудешь свою прежнюю жизнь и жранье из золотой тарелочки. Будешь не элитой, а грязной шлюхой для наших камрадов.

В ее голосе было столько ненависти и злобы, что я не выдержала и снова заплакала, за что получила еще один удар по щеке. Потом меня пинками заставили двигаться вглубь коридора, по обеим сторонам находились спальни и другие помещения этого центра содержания детей.

Сначала тут жили дети, эвакуированные из Ростовского интерната и Дома малютки, а затем сюда начали помещать детей врагов народа, да и просто тех, у кого родители умерли от болезней или погибли. В нашей спальне сначала было тридцать девочек моего возраста, и никто из них не верил, что я жила на элитном уровне и что папа мой распоряжался всеми продуктами шахты. Первые несколько месяцев они издевались надо мной и били меня, но потом как–то я сдружилась с несколькими девочками, особенно со Светой, и вместе с ними мы смогли дать отпор детдомовским заводилам. Тем более, детдомовские были все истощенные, часто болели и умирали. Места у нас быстро освобождались и через год нас объединили с девочками из соседней спальни, и опять, все кровати были заняты.

Примерно через полгода после этого, у нас в приюте произошли большие изменения. Всех мальчиков и самых некрасивых, уродливых девочек куда–то перевели. Оставшиеся надзирательницы, говорили, что организован новый "мясной" корпус. И если кто будет себя плохо вести, окажется тоже там, а это прямая дорога под нож мясника. Все уже знали, что из самых непослушных и буйных в мясном цехе готовят фарш на котлеты. После этих изменений у нас в приюте начались совсем черные времена. За малейшую провинность секли кнутом, кормили только мамалыгой из зерна и кукурузы, вывезенной с элеваторов. Нас объявили высшей школой куртизанок и приписали к сословию гейш. После этого у нас появились три новых надзирателя — мужчины. Старые надзирательницы называли их евнухами.

Было объявлено, что каждая воспитанница при достижении шестнадцати лет, если не будет продана, или передана нашей элите, будет направлена в бордель для быков. Так же было начато наше обучение, до этого никаких занятий у нас не было, просто заставляли делать всякую мелкую и грязную работу. Обучение вели обычно новые надзиратели, они буквально издевались над девочками. Например, один из них, по прозвищу Шакал, забил насмерть Таню — мою подружку. Она всего лишь плохо выполнила одно из практических заданий — минет, называется. Плохо сосала и прикусила у Шакала член — тот озверел и начал ее бить деревянным кием. Обычно всегда наказывали плеткой, но в этот раз Шакал пришел на занятие после игры на бильярде и принес с собой свой кий.

В последние два года кормить нас стали немного лучше, даже иногда давали котлеты. Кроме этого, два раза в месяц начали устраивать бани. А тех, которых готовили на продажу, котлетами кормили два раза в неделю и почти ежедневно давали зеленый лук или петрушку. Перед самой продажей выдали новую одежду и белье.

Если сказать по правде, я была очень рада, когда меня продали. Уже не было никаких сил — жить на нашей шахте, и лучше принадлежать кому–нибудь из элиты, чем каждый день нюхать вонючий член надзирателя. Особенно я обрадовалась, когда узнала, что нас со Светкой продали в одну шахту. К тому же, барыга, который нас купил, был довольно добрый с нами и даже перед отъездом накормил в коммерческом кабаке.

Когда мы вас увидели, то сначала сильно испугались, подумали, что вы дикие охотники за мясом. Об этом у нас ходило много слухов, надзирательницы болтали, что только стоит удалиться от шахты, то сразу налетают эти дикари. Они очень любят свежее мясо и начинают обгладывать его прямо с живого. Связывают, надрезают вены и нацеживают себе полные стаканы крови, и ты все это видишь. А еще они очень любят живой мозг, особенно молоденьких девушек. Если гейша убежит от хозяина, то ее обязательно поймают дикие охотники, привезут к себе в шалман, где у них стоит специальный, праздничный стол с отверстием посередине. Вот они пойманную пленницу связывают и сажают под этот стол, чтобы голова торчала наружу, потом снимают черепную коробку и ложками выедают мозг.

Поэтому, мы чуть в обморок не упали, когда вас увидели. А теперь, когда узнали всех вас поближе, то все еще не можем поверить, что так можно жить. Без рабов, быков и паханов. У меня такое чувство, что вы появились откуда–то из доброй сказки, где все еще живет моя любимая мамочка и папа.

После этого Марина горько разрыдалась, вслед за ней всхлипывать начала и Света. Мои нервы, взбудораженные рассказом, больше уже не выдерживали, и я, прямо из фляжки, сделал пару огромных глотков. Это слегка привело меня в чувство, по крайней мере, я сообразил, что наш вездеход стоит. Забыв про обещание — сидеть в кунге и никуда не выходить, я быстро оделся и, буквально скатился по лестнице в снег. Я даже плохо помню, как опускал лестницу, надевал лыжи и ехал по направлению к грузовому УРАЛу, откуда доносился шум работающих бензопил. В ушах у меня все еще стояли рыдания несчастных девочек. Я плохо соображал и насчет своего зрения, только уже подъезжая к головному вездеходу, понял, что глаз у меня начал вполне прилично видеть. Конечно не так, как раньше, но я уже начал различать небольшие детали и даже смог прочитать левым глазом надпись на ближнем кунге — Минавтодор РСФСР. Это совсем взбодрило меня и привело в почти привычное состояние.

Глава 12

Миновав грузовой УРАЛ, я увидел впереди всех наших ребят и большинство женщин. Все были заняты расчисткой проезда сквозь нагромождение ледяных глыб, которые преграждали выезд на небольшой холм. Это берег, — тут же пришла мне в голову мысль, — значит, мы уже добрались до суши. Проезд уже был практически расчищен. Я подъехал поближе и только тогда меня заметили.

— Никак, Батя нарисовался, — воскликнул Флюр, — значит, будем жить!

После этого вскрика, даже те, кто еще не заметил моего приближения, бросили работать и с улыбками начали собираться вокруг меня. По–видимому, были рады видеть, и, тем более, возник повод немного передохнуть от работы. Даже Саша, подойдя ко мне, и не вспомнил о своем указании — сидеть в кунге. Я, правда, и не дал ему возможности это вспомнить, сразу же засыпав вопросами, действуя в обычной своей манере — лучшая защита, это нападение. Главное — поставить собеседника в позицию объясняющегося или оправдывающегося. Как правило, после этого он забывает о своих претензиях или не считает нужным их высказывать. Поэтому, я сразу же спросил у Саши: