Звездная месть

– Чего надо, то и припрятал! – пояснил Хреноредьев тоном, не терпящим возражений, – У-у, контра недорезанная!

Глаза у Бубы бегали как у воришки, пойманного на месте преступления. Но он ничегошеньки толком не понимал.

– К дереву! – скомандовал Пак.

Хреноредьев толкнул Бубу кулаком в грудь. Пришлось тому подчиниться. Он встал спиной к дереву, прислонился к шершавой коре.

– Так, значит, там нету ничего? – повторил вопрос Пак.

Буба покосился на Хреноредьева и дипломатично ответил:

– Абсолютно ничего.

Хреноредьев меленько засмеялся – противно, разливчато.

– Что и требовалось доказать, едрена-матрена! Враг! Скрывает что-то!

– Потом будешь разговоры разговаривать, – разозлился Пак. – А сейчас снимай с него ремень и руки вяжи!

Хреноредьев исполнил требуемое моментально. Теперь Буба стоял истуканом, со связанными за деревом кистями рук. Он так и не врубился в ситуацию, так и не осмыслил происходящего – и чего эти придурки, недоумки, дерьмом набитые, обалдуи, собираются вытворять?! Может, они его разыгрывают? А может, чокнулись здесь, пока он по округе шастал?! Все для Бубы было странным.

– Придется пытать! – зловеще проговорил Хреноредьев, скрипя деревяшками-протезами. – Тогда, едрена, как миленький сознается!

Для начала он ткнул Бубу кулаком в живот.

– 0-ойей!!! – выкрикнул тот. И дал Хреноредьеву такого пинка своим длинным мосластым костылем, что бдительный инвалид отлетел на середину поляны.

Пак чуть не нажал на спуск. Клешни у него дрогнули, совсем малого усилия не хватило для того, чтоб железяка выплюнула из себя малюсенький кусочек свинца и чтоб тот продырявил Чокнутого насквозь.

– Отвяжи-и! – потребовал Буба.

– Вот сознаешься, тогда и отвяжем, – мрачно сказал Пак.

– В че-е-ем?!

– В чем надо!

Хреноредьев приковылял к дереву. Но подойти вплотную к привязанному не решился.

– Как же мы ету контру пытать будем? – спросил он в замешательстве, почесывая набитый Паковой железякой затылок. Вот незадача, едрена!

– Я тебя, придурок, сам запытаю! – процедил Буба.

– Разговорчики! – встрял Пак.

И немного помолчав, добавил с изрядной долей нерешительности:

– Может, он того – и в самом деле невиновен, а?!

– Невиновен я! – бодро заорал Буба. – Пак, малыш, Хитрец ты мой разумненький, ты вспомни, кто всех призывал покаяться, а?! Кто народ спасал от беды?! Ну неужто бы враг и лазутчик стал бы таким делом заниматься?! Ну, подумай же?!

– К покаянию он точно, призывал, – согласился Хреноредьев. – Но для надежности, едрена вероятность, его все же следует уконтропупить! Я так рассуждаю, Пак, в природе и сообществе гражданском от етого дохляка ничего не убудет, точно ведь?! А порядку и благонадежности прибавится, едрена! Так что, для надежности надо, Пак! Мы не имеем прав быть добренькими!

– А на коленях грехи отмаливать кто звал, а?! – не сдавался Буба. – Кто вас к спасению звал, кто на себя первый удар принимал?!

– Кто, кто! Не ты, Чокнутый! А наш доблестный обходчик, передовик папаша Пуго принял на себя и первый, и последующие удары судьбы, так-то, едреный ты возвращенец!

– Может, и впрямь его шлепнуть? – засомневался Пак. Верно инвалид говорит, не убудет!

Кругом порхали какие-то небесные пташки, пели, чирикали. Одна капнула Бубе на плешь. И он плаксиво сморщился. Подступающий к нему с корявой дубиной в руках Хреноредьев укрепил в мыслях.

Буба созрел.

– Все! Сознаюсь! – торжественно произнес он. – Но прошу учесь, сознаюсь сам, добровольно, без давления и физического воздействия. Да, дорогие посельчане и сотоварищи, я матерый враг, двурушник, лазутчик, предатель, провокатор, шпион и диверсант!

Хреноредьев вместе со своей дубинкой шлепнулся на мясистую задницу.

– Едрена простота! А мы ж ему, гаду, во всем верили! Мы ж его дважды на ответственные посты избирали! А он?!

У Пака в голове помутилось. Все перемешалось в его мозгу – и покаяния массовые, – и клятвы, и мольбы, и признания Бубы, и треск горящей трибуны, и упорхнувшие в неизвестном направлении голуби мира, и предупреждения карлика-мудреца все!

– Ежели вы сей минут не заткнетесь, – сказал он, наливаясь злобой, – я вас обоих к едрене фене! Укокошу, гадом буду!

Хреноредьев погрозил ему обрубком пальца.

– Не-е, Хитрец, тут железные нервы нужны! Иначе он нас заново обдурит! И сдаст врагам тепленькими!

– Прошу предать меня всенародному презренью, покарать сурово и на первый раз простить, – предложил Чокнутый.

– Больно мудрено загнул, – сказал инвалид. Пак его остановил, сунул железяку под нос, чтоб не возникал. Задумался. Думал он минут шесть с половиной, потом молвил:

– Не-е, Хреноредьев, в словах этого врага есть доля правды. Первым делом мы его предадим…

– Как его?! – привстал Хреноредьев.

– …презрению предадим! – пояснил Пак. – Ты его презираешь?

– Презираю, едрена вошь! – твердо произнес Хреноредьев. Как шпиона, врага, лазутчика, диверсанта и оскорбителя честных людей презираю Бубу Чокнутого до глубины своей бездонной души. Все!

– И я его презираю! – сказал Пак. – Значит, с первым делом мы совладали, презрению его предали, верно?

– Верно, – вздохнув, согласился Хреноредьев.

– Конечно, верно, – подытожил сам Буба.

– Теперь нам остается что?

– Что? – переспросил туповатый инвалид.

– Покарать! А потом простить! – разъяснил умный Пак.

– И это дело!

– Только быстрей давайте! – Бубу охватило нетерпение.

– Ладно, щя мы тебя покараем, – Пак почесал голый лоб, поглядел по сторонам. – Ну, Хреноредьев, чего встал? Давай карай!

Хреноредьев понял все так, как, наверное, и следовало понять. Он поднял свою огромную дубину. Размахнулся. И ударил стоящего у дерева Бубу Чокнутого прямо по макушке. Тот лишился чувств, голова его свесилась на грудь, ноги подогнулись.

– Покарали, – произнес Хреноредьеа важно, с чувством выполненного долга.

– Покарали, – как-то смущенно согласился с ним Пак.

Они посмотрели друг на друга.

– Ну, а когда прощать-то станем, едрена-матрена? – задался вопросом Хреноредьев.

Пак снова почесал лоб.

– Погодим немного, – сказал он, все взвесив и разложив по полочкам, – вот прочухается, тогда и поглядим, прощать его или нет.

– Разумное решение, едрит мя по башке! – заключил Хреноредьев Он был уверен, что Буба не очухается никогда. А если и очухается, так уж точно чокнутым!

– И все же мы с тобой, хрен старый, поспешили! – сорвался вдруг Пак. – Такого общественника обидели. Ну и что, что он враг и лазутчик, старая ты хреноредина, зато душа-то какая была?!

Хреноредьев выпучил рачьи глаза и набросился на Пака с кулаками. Но не успел первый удар обрушиться на выпуклую Пакову грудь, как Хреноредьев вдруг замер, позеленел, схватился за сердце. И шмякнулся как подкошенный на траву.

– Ты чего? – заволновался Пак.

– Помираю, – синюшными губами простонал Хреноредьев, – От незаслуженных обид и оскорблений помираю, едрена…

Пак видел, что трехногий инвалид не шутит, что дела его плохи. Но ему до того надоела вся эта бестолковая возня и суета, из которой складывалась его непутевая жизнь, что он вместо того, чтоб оказать хоть какуюто помощь, отвернулся, плюнул под ноги. И пошел резким, все убыстряющимся шагом к той самой далекой лужайке, на которой резвились туристы мужчины, женщины, дети. На ходу он встряхнул железяку, выставил ее стволом вперед. Бить! Всех подряд бить! Убивать! Одного за другим! Без жалости и пощады! Как мокриц поганых! Как слизней!

– Приидут праведны-е! – послышалось из-за спины. Это прочухался Буба Чокнутый. – И настанет судный день и час! И возопят грешники-и! И содрогнутся их души, ибо откроется их взорам геена огненная, и встанет над ними страж небесный с мечом в руках! И ниспошлется на всех, едрена-матрена, кара!

Пак не оборачивался. Он знал, что будет делать. И ему было наплевать на всяких там Чокнутых и на их проповеди. Хватит! Наслушался! Вот когда этот мир заволокет точно такой же пеленой, когда потянутся дымы от земли к небу и от горизонта к горизонту, закрывая все, когда ничего, кроме труб и краников, не останется в этом мире, а всех успокоившихся будут в нем отволакивать к отстойнику, когда придут и сюда охотники, чтобы охотиться за беззащитными жертвами, тогда и он отбросит ненужную железяку, вздохнет спокойно, встанет на колени и будет каяться хоть до конца света, будет разбивать лоб о грунт, глину, полы, паркеты, мостовые, днища труб… А пока… Пока он будет сам карать. И не найдется такой силы, чтобы остановила его. Нет ее в этом мире – ни по одну сторону барьера, ни по другую!