Первый и Единственный

Он поднял взгляд к потолку и стал рассматривать сквозь пленку над головой четкие зигзаги черно-белой мозаики. Его разум, великолепный разум, способный измерить границы запредельных пространств и купаться в испепеляющем сиянии Имматериума, изучал сплетения кости и обсидиана. Он разбирал их на части, постепенно покидая свое изломанное тело. Он вступил в неясное царство света и тьмы, касаясь тех рычагов, что приводят в движение Вселенную.

Переплетения тьмы и света — ему доставляло удовольствие наблюдать за ними. Он знал, всегда знал, что его место — там, в неясных изгибах серой мглы на стыке света и тени. Он нырнул в этот сумрак и принял его всем своим естеством. Ему казалось, что он понимает эту потрясающую грань между тьмой Врага и светом Человечества лучше других. Быть может, лучше самого Императора. Эта граница была столь явной и при этом — неизведанной. Подобно любому истинному сыну Империума Человека, Хелдан всеми силами, всей душой сражался против Тьмы. Но он не мог вынести жгущей, ослепляющей чистоты света. Тонкая тень между ними была его царством. Ни Император, ни его преемник Макарот не понимали его, и в этом была их слабость. Ее разглядел лорд-генерал Дравер. Поэтому Хелдан отдавал все силы, чтобы поддержать его. Так ли важно то, что его желанное оружие создано или извращено Хаосом? Как бы то ни было, его можно обернуть против Тьмы.

Если Человечество желает выжить, его единственный шанс — измениться и шагнуть в тень. Хелдан демонстрировал это своим примером все девяносто лет своей службы в Инквизиции. Человек должен отвернуть взор от остывшего Трона Терры. Его неизменность и стагнация не могут спасти от глубокой, неведомой внешней темноты.

Несмотря на слабость, Хелдан легко проникал в мысли окружавших его врачей. Он видел их страх, их отвращение к его нечеловеческому телу. Один врач, по имени Гайлат, даже имел наглость считать его опасным животным. Хелдан развлекался тем, что лечил его от этих предрассудков в свойственной ему манере. Время от времени он тихо проскальзывал в его разум, затрагивал кое-какие нервные окончания в мозгу и наблюдал, как врач стремглав бежит в уборную с недержанием или приступом тошноты.

Доступный разум. Хелдан обожал этот инструмент.

Он еще раз окинул взором разумы пустышек, походя удивляясь их ограниченности. Двое врачей тихо переговаривались, стоя возле двери, наивно полагая, что пациент их не услышит. Один из них считал, что травма лишила инквизитора разума. Второй кивал.

Они боялись.

«Великолепно», — усмехнулся про себя Хелдан.

Он уже достаточно размял свой разум. Его способности полностью пробудились. Теперь можно приступать к работе. Одним движением брови он подозвал врача. Тот подошел к койке и откинул полог, плохо осознавая, что делает.

— Зеркало. Принеси мне зеркало, — произнес инквизитор через речевые трансляторы.

Врач послушно кивнул и спустя мгновение вернулся с круглым хирургическим зеркалом в руках.

Хелдан поднял его правой рукой — единственной работающей конечностью. Коротким мысленным приказом он заставил пустышку уйти и вернуться к работе. Инквизитор взглянул в зеркало и увидел в нем свое вытянутое лицо, оскаленный рот, рваные края раны, медицинские трубки. Глубже, в отражение.

Создать марионетку было не так-то просто. Требовался немалый опыт использования боли и настройки рефлексов мозга, чтобы психическая волна Хелдана стала ключом к мыслям человека. Этот процесс можно было провести с помощью одной лишь грубой психической силы, но хирургическое вмешательство и правильное использование скальпеля делали его куда проще и точнее.

Хелдану нравилась такая работа. Искусно совмещая боль с психической кодировкой, он превращал человека в раба. Он видел и слышал глазами и ушами своей марионетки, ее руки повиновались его командам.

Инквизитор вглядывался в зеркало до тех пор, пока там не отразилось опустошенное, растерянное лицо его раба. Марионетка будет повиноваться его командам. Ее глазами он видел все так четко, будто сам был на ее месте. Как он и обещал Драверу, его марионетка уже находилась рядом с Гаунтом. Он чувствовал все до последней капли: влажные камни, затягивающую тьму, жар перестрелки. Вот Гаунт, в одном кожаном кителе, без фуражки и плаща, отстреливается из лазгана.

Гаунт.

Хелдан вошел в разум своего раба и окунулся в море бушевавшей там ненависти к Ибраму Гаунту. Она ему поможет. Инквизитор поклялся не умирать до тех пор, пока руки его марионетки не выполнят главный приказ. Пока он не одержит окончательную победу.

Роун распластался на каменном полу. Над головой с воем проносились лазерные лучи и снаряды-шипы. Припав к прицелу лазгана, он выискивал цель. Мешала тупая боль в голове, которая становилась сильнее и сильнее. В памяти оживало потускневшее воспоминание о физической боли, терзавшей его тело. Перед мысленным взором Роуна возник образ Хелдана. Чудовище, манипулирующее людьми. Инквизитор. Его изогнутые клинки и микродрели, тянущиеся к лицу.

Хелдан. Да, так звали этого ублюдка. Он исполосовал тело Роуна своими ножами, вскрыл его разум. И темные, отвратительные мысли Хелдана проскользнули в открытую лазейку…

Майор мотнул головой, стряхивая капельки пота. Пошел он, этот Хелдан. Дав короткую очередь в темноту, он мысленно поблагодарил Ларкина за тот выстрел, который покончил с этой тварью. Конечно же, он никогда не скажет этого вслух. Чтобы такой человек, как Роун, благодарил чокнутого простолюдина?

Танитцы успели занять хорошее укрытие. Все, кроме Бару. Раненный в колено, он барахтался на полу и стонал.

Вслед за громкой командой Гаунта в темноте туннеля мелькнул багряным сиянием разогретый огнем ствол автопушки. Браг развернул орудие и послал длинную очередь над головами Призраков. Под ее прикрытием Гаунт и Маколл успели втащить Бару в укрытие. Крики Домора все не утихали. Стараясь не слушать их, Каффран пытался перебинтовать его лицо.

Лазерные лучи отплясывали свой бешеный танец на углах коридора. Роуна больше волновали снаряды-шипы. Даже если один из них пролетал мимо, он все еще мог причинить вред взрывом осколков. Майор выглянул из укрытия и дважды выстрелил, напряженно высматривая цель. Мысли Роуна все больше путались в грязной, тошнотворной темноте, которая поселилась там с тех пор, как то огромное, костлявое существо изувечило его. Раз за разом он отталкивал ее, но чужое присутствие так и не исчезало.

Гаунт тем временем проскользнул к Домору и вцепился в его окровавленные руки.

— Держись, солдат! Ну же, держись, дружище! Это комиссар… Я вел вас с самой Танит, и уж поверь, я не брошу тебя умирать здесь!

Домор прекратил стонать и прикусил губу, пытаясь заглушить боль. Теперь Гаунт разглядел, что его лицо было разорвано. Глаза вытекли, а кожа правой щеки свисала лохмотьями. Взяв у Каффрана бинт, комиссар стал собирать лицо гвардейца по кускам. Вскоре глазницы Домора прикрывала плотная марлевая повязка. Видя, что Дорден заканчивает с коленом Бару, Гаунт подозвал его. Военврач кое-как проскользнул под вражеским огнем. Комиссар немедленно вспорол рукав Домора ножом, Дорден нащупал на сведенной болью руке вену и вколол дозу обезболивающего.

Гаунту пришлось видеть немало смертельных ран. С первого взгляда он понял, что без серьезной аппаратуры полевого госпиталя Домору не продержаться, слишком серьезными были ранения глаз. Повязка начала покрываться ржавчиной кровавых пятен, и Дорден сокрушенно покачал головой. Домору повезло, что он не мог видеть этого безмолвного приговора.

— Ты будешь жить, — уверенно сказал Гаунт. — Даже если мне придется тащить тебя на себе…

— Бросьте меня… — простонал в ответ Домор.

— Ты предлагаешь мне бросить тут подыхать гвардейца, который остановил магнитный поезд и дал нам шанс победить на Фортис? Домор, твоими стараниями мы взяли целую планету! Да я лучше руку себе отрублю и брошу ее здесь!

— Вы хороший человек, — прохрипел солдат, едва дыша. — Особенно для анрота…