Спящий город

Щелчок ("Сердце, кажется, вовсе перестало биться… Да, он прав, это можно сделать. Даже странно, что такое простое решение не пришло в голову раньше. Это же так элементарно — два временных слоя слиты воедино в пределах окружающего станцию временного экрана. Отключи его — и разделяющие два эти времени годы уничтожат станцию… и всех оставшихся на ее борту. И конечно, остаться должен именно командир — в такой ситуации он не вправе приказывать. Это дело чести. Офицерской чести. Чести ее Саши…"). "Я поняла, Саша. Я сделаю это. Портал будет открыт через две минуты пятьдесят секунд". Щелчок.

— Спасибо, милая. Я рад, что ты все поняла. Прости меня, но я, кажется, не смогу выполнить своего обещания и вернуться к тебе… Прости… Я не могу поступить иначе, никак не могу — надеюсь, ты поймешь почему. Есть вещи, поступки, которые можем выполнить только мы. Должны выполнить, понимаешь? Это мой долг — и как офицера, и как человека, и как мужчины. Капитан Зельц думает так же. И… — Голос потонул в сумасшедшем грохоте выстрелов. — Ну вот и все, опять началось. Полезли, твари… Прием…

Щелчок ("Как бы не так, Саша, как бы не так. Я вытащу тебя оттуда, живого или мертвого — но вытащу! Я слишком долго тебя ждала, чтобы вот так потерять, ясно?"). "Слушай внимательно, Саша, теперь слушай ты. Я все сделаю, как ты сказал, но постараюсь забрать и вас с Зельцем. Я уже все обдумала не хватит энергии на то, чтобы продержать портал открытым до момента, когда парадокс станет необратимым. И тогда я заберу вас обоих. У меня нет времени на расчеты, но, надеюсь, все получится именно так. Запомни: когда исчезнет щит, вам с Зельцем надо будет постоянно находиться рядом, держаться друг за друга — иначе парадоксальные силы противодействия… Впрочем, ладно, нет времени объяснять. Короче, я думаю, ты понял". Щелчок.

— Я понял, милая (грохот близкой автоматной очереди и чуть запыхавшийся голос майора продолжает), понял. Не думаю, что у тебя получится, но попробуй. Все, больше не могу говорить, эти твари взбесились окончательно (выстрелы, рокочущий раскат взрыва, крики). Прощай, милая! Я люблю тебя! Прием…

Щелчок. Холодный пластик скользнул по мокрой щеке. "И я люблю тебя". Щелчок. Тишина. Ключ отдал всю свою энергию, радиостанция мертва. Щелчок… Еще один… И еще…

Хранительница еще несколько мгновений смотрела на замолчавшую рацию в своей руке — и вдруг, словно опомнившись, рванулась к приборам. За оставшиеся секунды ей предстояло еще слишком многое успеть. Слишком многое. Например, спасти Землю… и своего любимого… Сверкнул в волосах серебристый обруч, тонкие пальцы коснулись клавиш на панели одного из приборов — пусть только он продержится еще немного, а уж она не подведет. У него свой бой, у нее — свой, но войну они выиграют вместе. Смахнув предательские слезы, Обира начала работать…

— Молодец, Сашка, — тихонько шепнул генерал, отключая РДС, — я знал, что ты найдешь выход. Ты ведь никогда не проигрывал, никогда и нигде. Молодец. Прощай, майор…

Юрий Сергеевич замолчал, молчали и остальные — в такой момент все разговоры ни к чему. Все ясно и так — точки над "i" расставлены, роли — кому жить, а кому умереть — распределены… К чему еще какие — то слова?

Стараясь не встречаться взглядом ни с кем из своих бойцов, генерал поднял бинокль и с удвоенным усердием принялся обозревать знакомую до боли панораму окружающей пустыни. Больше ему теперь все равно ничего не оставалось делать. Только ждать…

Отряд выполнил приказ майора, не подпустив к нему ни одну из атакующих тварей. Увы, это стоило ему еще двух жизней — последнего из зельцевских солдат и бросившегося ему на помощь Глаза: сказался недостаток боекомплекта. Люди уже не могли встретить нападавших массированным заградительным огнем, а прицельная стрельба больше не приносила желанного результата. Конечно, и твари дорого заплатили за свой успех — четыре или пять из них остались лежать на подступах к обороняемому участку, однако воскресить погибших товарищей это не могло…

Последнее из атаковавших отряд майора существ уничтожила, сама того не зная, Обира — сфокусированный ею портал открылся на пути прыгнувшей твари и попросту разметал посторонний объект на разрозненные молекулы. Еще один отчаянный, на пределе возможностей бой закончился в пользу людей, но это был еще не конец: из глубины заброшенных коридоров уже приближался совершенно иной враг — бестелесный, не облеченный ни в одну из привычных форм, не способный размышлять… Враг, против которого бесполезно самое совершенное оружие и самые изощренные боевые навыки, враг, убивающий одним только своим присутствием… Враг, имя которому — вакуум, великое космическое Ничто…

Воздух стремительно покидал агонизирующую станцию. Вырываясь через раскрытые шлюзы, он мгновенно замерзал, окружая искусственную планету хрупкой ледяной оболочкой, удерживаемой силами притяжения, — казалось, боевая станция вдруг обрела собственную атмосферу. В многокилометровых коридорах, впервые за миллион лет, господствовал порожденный разностью давлений ветер — самый настоящий ветер, не имеющий ничего общего с работой обычных вентиляционных систем…

Воздух в гигантской оранжерее тоже пришел в движение, будто стремясь как можно скорее покинуть это надоевшее ему место, освободиться от намертво въевшегося в его эфемерную плоть порохового дыма и резко пахнущей какой-то чужой химией гари…

Дождавшись, пока окно входа засветится ровным жемчужным светом, майор отдал свой последний приказ…

Окунь, которому предстояло первому шагнуть в зыбкое телепортационное ничто, пожалуй, впервые в жизни отказался подчиниться командиру:

— Ты не прав, Саша. — Глубоко посаженные, покрасневшие от усталости и дыма глаза в упор смотрели на майора. — Почему именно ты? Давай я останусь, а? Прошу тебя, Сашка, разреши мне… — О серьезности намерений старлея говорило уже то, что он даже не добавил к сказанному своего обычного "чистое здоровье". — А, командир?

— Нет, Андрюша, извини — нет! — твердо ответил майор. — Это моя идея, и выполнить ее должен тоже я…

— Да что вы спорите? И так ясно — остаться надо мне! — морщась от боли в раненой руке (последний "привет" от подобравшейся слишком близко твари — теперь уже, конечно, дохлой), встрял в разговор Анаболик. — Тебя, командир, Обирка ждет, а мне с такой рукой (тут он слегка преувеличивал — ничего особенно страшного с его кистью не случилось — так, небольшая рваная рана да, возможно, пара сломанных пальцев) все одно в спецназе делать нечего. Я и останусь…

Московенко нашел в себе силы улыбнуться и, обняв обоих друзей за плечи, сильно прижал к себе:

— Спасибо, мужики, но приказы не обсуждаются. А это именно приказ, ясно? Так что — кыш отсюда, мелочь пузатая! И давайте без долгих прощаний, о’кей? Времени нет…

— О-би… — в голос, хотя и излишне кисло, ответили оба и, пожав руку подошедшему Зельцу, шагнули к волнующейся поверхности портала. — Прощай, майор, прощайте, герр капитан, легкой вам смерти…

— И вам, мужики. Обире, Сергеичу и всем нашим — привет. Ну все, пошли, я сказал…

Окунев, больше не оглядываясь, исчез за призрачным занавесом искривленного пространства, идущий следом Санжев все-таки обернулся, подмигнул офицерам и, как и в прошлый раз перекрестившись здоровой рукой, растворился в перламутровом сиянии открытого портала…

— Вы уверены, что хотите поступить именно так, капитан? — повернувшись к Зельцу, спросил Московенко. — Еще не поздно передумать, Ольгерт…

— Обижаете, господин майор. — Зельц подошел ближе и посмотрел Московенко прямо в глаза. — Помните, что вы сказали фройляйн Обире? Так вот, я тоже офицер. И мои представления о чести, поверьте, не слишком отличаются от ваших. Я остался бы с вами в любом случае, Алекс. И как офицер, и как солдат, который имел честь сражаться с вами плечом к плечу. Понимаете?

Московенко кивнул — иного ответа он, в общем-то, и не ждал: капитан Зельц импонировал ему с самого начала их знакомства.