Высокое искусство бегства

– Послушайте, я все-таки не из зверинца вырвался, оставив хвост в вольере... Но все же — при чем здесь рудознатцы?

– Рудознатцы — инструмент двойного назначения. Могут к вящему процветанию державы искать воду или золото, но способны с тем же успехом высмотреть в недрах нечто предосудительное. Далее, по нисходящей, следуют механики, прочие изобретатели. За ними антиквары, конечно. — Он пояснил, не дожидаясь вопроса, подметив удивленный взгляд Сварога: — Видите ли, порой, хотя и крайне редко, самые поразительные открытия делались в антикварных лавках. Или у букинистов. Даже если допустить, что верна лишь десятая часть гипотез и догадок, земля таит множество удивительных вещей — и то, что принадлежит жившим до Шторма, и памятники более древних эпох, когда здесь не было человека. Правда, положено считать, что мы жили на Таларе всегда. Существует официально утвержденное прошлое, и не годится осквернять стройные, изящные конструкции грубыми по причине своей реалистичности пристройками... Понимаете?

– Лучше, чем вам кажется, — кивнул Сварог, мигом вспомнив российскую историю.

– Возможно, в запретах и есть какой-то смысл... Под землей хватает такого, чему лучше всего там и оставаться. Знаете историю про кошку из черной бронзы, которую мирные крестьяне выворотили плугом под Боирмо? На ночь лучше не рассказывать.

– Вот и не рассказывайте, — проворчал Сварог, вставая. — Что ж, уговорили. Пойду поговорю с Анрахом, да и книгу нужно вернуть...

Глава вторая. Человек из золота

Он не стал проходить через комнаты. Опасался встретить кого-то из своих. Грустно быть генералом разбитой армии, но гораздо хуже — вождем обреченной на бездействие. Вышел на галерею и стал спускаться по наружной лестнице. Один из воздушных шаров как раз, раскачиваясь, пошел к земле. Сварог покосился в сторону Монфокона — несмотря на изрядное расстояние, виселица четко рисовалась на фоне ало-золотистого заката. И вокруг — пять высоких изящных башен с круглыми площадками наверху, напоминавшими исполинские гвозди. Еще одно изобретение Конгера — осужденного заводят наверх, запирают изнутри люк, и он остается на площадке. Сиди, созерцай город и потихоньку подыхай от голода и жажды, пока окончательно не отдашь богу душу. Не хочешь так прозябать — бросайся головой вниз с высоты уардов сорока, не зря земля вокруг заботливо выложена булыжником. Бывает, осужденных приковывают наверху, чтобы не сиганули. Бывает, ставят жбан воды. Но всем отрезают языки, чтобы не беспокоили воплями окрестных жителей...

Сварог зашел в таверну с учитывавшей специфику района вывеской «У бархатного занавеса». Отстранил парочку то ли шлюх, то ли ряженых великосветских любительниц острых ощущений, мимоходом дал по морде скульптору-педику, на свою беду потянувшемуся было погладить Сварога ниже спины, мимоходом похлопал по спине лысого сизоносого трагика и заверил, что тот гений и нынешнее его бедственное положение, ясный пень, суть происки бездарных завистников — словом, держался, как свой человек и потому не привлек внимания. Кабатчик, подобно своей клиентуре, тоже имел во взгляде этакую творческую отрешенность, проблеск безумия. Любой корчмарь с годами приобретает философский взгляд на жизнь, а уж тот, что содержит кабачок для богемы, быстро отучится удивляться чему бы то ни было...

Днища стоявших за его спиной бочек были расписаны самыми разными сюжетами, одних Великих Кракенов было три штуки, друг от дружки, вестимо, различающихся разительно, и хозяин эти творения подгулявших художников берег свято — вполне могло оказаться, что лет через полсотни его внукам отвалят за что-нибудь из этого золотом по весу. Бывали прецеденты.

Сварог купил бутылку «Драконьей крови», отлитую с полукруглой ручкой, что было удобно как для ношения, так и для кабацких драк. Лениво поинтересовался:

– Ну, как оно, если — в общем и философски глядя?

– И ты будешь утверждать, что графа Деркиса нужно писать обязательно на зеленом фоне? Тогда ты не художник! — горячился весьма подвыпивший, в расстегнутой до пупа рубахе, волосатый как горилла детина и тыкал толстым пальцем в грудь не менее могучему собеседнику.

– Да сплошная хреновина, — сказал хозяин. — Философски-то глядя. Полгорода вон заперли. Ночью по улицам призраки шастают. Дождемся, гномы из-под земли полезут...

– Они ж вымерли начисто, гномы, — оказал Сварог.

– Именно! Именно на зеленом фоне! Не на голубом, не на красном, не на оражевом, а именно на зеленом! Это ты не художник! — кипятился и брызгал слюной собеседник гориллоподобного.

– Это такой народец, что пакостить будет, даже начисто вымерши... Племянник у меня не смог поехать за вином в Традесант, не выпустили. Алмаз короны, ха! Бабушке моей рассказали бы, любила покойница байки слушать и сама травила, что твой боцман...— Он перегнулся поближе к Сварогу и понизил голос: — Вот насчет колдунов — это верно. Колдуны появились. Выходит, не всех извели...

Сварог насторожился, но виду не подал. Выложил на стойку пяток серебряных сестерциев и показал на помещавшуюся особняком бочку с розовым дургарским — оно было не по карману доброй половине присутствующих, но своих денег стоило. Хозяин налил серебряную высокую чарку — не долил, понятно, чисто автоматически — и перед лицом очевидной прибыли невольно стал еще словоохотливее:

– Если ищут алмаз, зачем заставляют смотреться в зеркало? Нет, маркиз, верно вам говорю про колдунов. Человек опытный такие вещи чует за версту — по тому, что носится неуловимо и воздухе... В городе видели Немого Пса. А если эта зверюга бродит ночами и выискивает кого-то, как встарь, жди беды.

– Да ну, какие мы оба с тобой, к лешему, художники? Так, маляры. Даже графа Деркиса как следует написать не можем... — неожиданно примирились два широкоплечих спорщика.

– Врут, — сказал Сварог, в жизни не слышавший про Немого Пса. — Пить меньше нужно, не увидишь ни псов, ни крыс...

– Кто его знает... Только Немого Пса видел и Буга-Скрипач, а он при белой горячке зрит исключительно лягушек, привычка такая у человека... Да и от белой горячки его отделяло добрых полведра. Как увидел Пса, бежал от Мельничной до холма, побросав бутылки — полные, заметьте, от него такого при любых горячках не дождешься, будь они белее снега... Влетел ко мне — краше в гроб кладут, а уж я его всяким видал. Клянется, что Пес шлялся по Мельничной и вынюхивал, тварь, улицу, да обстоятельно так. А за ним тащились бесшумно трое в плащах и каталанах, и кому это быть, как не Проклятым Егерям? Значит, жди беды. И все оттого, что до сих пор где-то лежат непогребенными косточки герцога Юнтеса...

Сварогу стало скучно, он допил вино, вышел на улицу и направился вниз, почти к самому подножию холма, где обитал учтивый народ, огульно окрещенный «алхимиками». Обособился народ этот не без причины. Во-первых, ученые эксперименты там порой завершались крайне шумно, и осколки после взрывов разлетались крайне далеко. А во-вторых... После разговора с Гаем о некоторых весьма небезопасных научных дисциплинах Сварог стал подозревать, что «алхимики» обособились не из мизантропии — их выжили туда, на окраину...

Начинало темнеть, кое-где появились фонарщики с высокими лестницами. Помахивая бутылкой, Сварог спустился по мощеной пологой улочке, напоминавшей ему ялтинские, свернул налево — и едва не выхватил пистолет, когда наперерез ему метнулся из переулка жаркий язык пламени — но это всего лишь репетировал в гордом одиночестве уличный глотатель огня.

– Смотри, забор не подпали, опять по морде получишь, — сказал Сварог, уже знакомый с местной скандальной хроникой. Снова свернул налево, поднялся на высокое крыльцо каменного домика, дернул старинную ручку звонка в виде змеи, глотающей собственный хвост, — символ то ли познания, то ли вечности, то ли того и другого, вместе взятого. В глубине домика задребезжало, гулко пролаяла собака, смолкла. Скрежетнул засов, на пороге появился мэтр Анрах, всмотрелся, узнал: