Перекресток

— Ну и ладно, тогда одна пойду еще попрыгаю, — согласилась Танька. — А без тебя все равно к Вальке не пойду, там противно одной, если без своего парня, лезут все без спроса — нравится мне, не нравится… а я тебе изменять не хочу с кем попало, только если в ротик, а это не измена, вообще, а так — забава, ты тоже так считаешь? А я потом к тебе приду, как выспишься, ладно?

— Приходи, — чуть обреченно согласился Максим, с трудом всерьез воспринимая болтовню девушки и предполагая, что к тому моменту, когда Танька напрыгается в клубе, его уже не будет дома, или она сама забудет про собственное желание.

Не то, чтобы он не хотел поваляться с этой разбитной и простецкой девчонкой в постели, но сейчас Максиму было не до забав, а предыдущие встречи с Танькой заканчивались не только койкой, но пьянкой, да еще пару раз всякими безвредными для окружающих безобразиями, вытягивающими силы не хуже, чем смена у станка.

— Ладно, я тогда побежала…

Танька, на прощание, опять прихватил крепкой ладошкой мотню Максима, тут же легонько потрепала его по щеке и бросилась через дорогу обратно, ко входу в клуб, ловко увернувшись от проезжавшей в этот момент по улице машины. Максим машинально проводил её глазами, собираясь уже двинуться дальше, но когда девушка подбегала к клубным дверям, старинным, массивным и даже на взгляд тяжеленным, неожиданно пролетарий ощутил сильный толчок под ногами, будто кто-то ударил снизу, из-под асфальта, с огромной силой фантастической, невероятных размеров кувалдой. Гулкий, будто колокольный «бум» и непонятный хрустящий треск от этого удара внезапно заложил уши, и, пошатнувшись, Максим с трудом удержался на ногах. На его глазах вдруг из закрытых изнутри ставнями окон клуба вырвались и тут же погасли языки оранжевого, шумного пламени, как бы, взлетела, приподнялась крыша здания и тут же лениво, не торопясь, обрушилась вниз, а стены, поколебавшись в задумчивости, начали медленно, нехотя, складываться внутрь… От опускающейся крыши, от рушащихся стен во все стороны летели разнокалиберные обломки, куски странной арматуры, а вслед за ними — искры от загорающихся обломков, дым, пыль, жуткие крики пока еще живых, уцелевших в момент взрыва, людей…

В бегущую уже по тротуару Таньку попал причудливый осколок непонятно чего величиной с пачку сигарет, но плоский, будто специально вытянутый. Он плашмя, сильно ударил по виску девушки, сбив с ног и отбросив её в сторону проезжей части. Все это Максим увидел, будто в замедленной съемке, вместе с тем ощутив странное оцепенение, заполнившее на доли секунды его тело в момент взрыва. Не дожидаясь, пока упадут все осколки, уляжется пыль, сообразят что-то люди, застывшие в растерянности рядом с ним, Максим метнулся через дорогу, будто и не было позади на самом деле изнурительных полутора смен у станка, и с разбегу привстал на колено возле Таньки. Девушка была жива, прерывисто дышала, и крови ни на голове, ни на теле её не было, вот только лицо сильно посерело за эти мгновения, и это было видно даже из-под густого слоя дешевой косметики. «Ох, ты ж, как оно… — с замиранием сердца подумал Максим, зачем-то ощупывая плечи девчонки. — А чем же её в сознание-то привести?» Но времени на размышления теперь уже не было, приходилось действовать по наитию, диктующему, что лучше всего будет удирать отсюда как можно быстрее и дальше, и Максим с трудом поставил бесчувственное тело на ноги, обхватил его за талию и потащил через дорогу в сторону от продолжающего разгораться клуба…

Еще на половине пути через дорогу, пролетарий тем кусочком сознания, что осталось хладнокровным и бесстрастным в эти критические секунды, приметил, как бессильно волочившиеся по асфальту ноги девушки начали тормозить и заплетаться друг за друга, и тут же Танька застонала — противно, длинно, с подвыванием. А через пару десятков секунд, когда Максим подтаскивал девушку к стене дома на противоположной от клуба стороне дороги, она уже осознанно перебирала ногами и стонала еще противнее и заунывнее, да еще и издавала подозрительные звуки, сильно похожие на позывы к рвоте. Едва только Максим приостановился, переводя дыхание, как Танька, будто тряпичная кукла, согнулась, сломалась у него в руках и залила асфальт небогатым, скромненьким содержимым своего желудка. Похоже было, что не ела толком девушка со вчерашнего обеда, а то и подольше… но, несмотря на это, блевала она долго, натужено, кряхтя, откашливаясь, стоная, дергаясь в руках Максима, пока, наконец-то, не истекла желудочным соком и желчью… Только тогда Танька сумела приподнять голову и слабеньким голоском полуумирающей спросить:

— Что это меня?

— Клуб рванули, — коротко ответил Максим, чувствуя, как начинают дрожать пальцы. — Зацепило тебя осколком…

Танька с трудом, дергано, как марионетка в неуверенных неловких руках, выпрямилась, старательно удерживая равновесие, и Максим увидел, что едва ли не всю правую сторону её лица покрывал темнеющий буквально на глазах синяк, припухающий у виска и спускающийся почти до подбородка.

— Тебе, пожалуй, прыгать сейчас трудно будет, — фальшиво-бодрым голоском сказал Максим, изображая из себя какого-то экранного героя, но просто не находя других, собственных слов в такой необычной для него ситуации. — Да и клуба уже нет…

Танька, видимо, не до конца понимая слова парня, хотела кивнуть, но сморщилась и опять, было, склонилась к асфальту, но из желудка уже нечему было выходить, и она просто поперхала, покашляла надрывно, а потом, переводя дыхание, спросила:

— И чего дальше-то?

— Пойдем, ко мне отведу, — пожал плечами Максим, сам еще толком не понимая, что же, в самом деле, надо предпринимать. — Там отлежишься, может, полегче будет, не в больницу же тебя сдавать…

— Ладно, — смиренно согласилась Танька, утомленная бесплодными позывами к очищению желудка. — В больницу, в самом деле… нельзя…

Таким, как она, или даже сам Максим, нечего было делать в дешевой больничке, единственной на весь заводской район, где из медикаментов в изобилии присутствовал только йод старых, имперских запасов, а из персонала — дряхлые, бесполезные уборщицы с ужасающим характером и совсем юные врачи, практикующиеся на безответных пациентах.

— Тогда цепляйся крепче, — посоветовал Максим, сам плотно и сильно обнимая девушку за талию.

Кое-как передвигая ногами и постоянно цепляясь каблучками за трещины старого асфальта, Танька заплетающейся походкой зашагала рядом с Максимом подальше, подальше от продолжавших гореть обломков клуба. За спинами обнявшейся, будто настоящие влюбленные, парочки резко тормозили машины, водители которых остановились поглазеть на остатки строения, собирались кучками любопытствующие прохожие. Где-то далеко-далеко, едва ли не на границе промышленного района, послышались булькающие звуки пожарных сирен, а из-за поворота появилась тройка не спеша шагающих полицаев с короткими дубинками и блестящими, никелированными наручниками у пояса. Даже завидев пожар, обломки клуба и начинающуюся образовываться поблизости толпу, стражи правопорядка не стали торопиться… потому что первыми оказались на их пути и привлекли внимание Максим и Танька… но после короткого, профессионального осмотра издали, полицаи не стали подходить к парочке, привычно заметив облеванный край танькиной юбчонки, трезвые, злые глаза Максима и его неброскую, простую одежду пролетария. С таких, как эти, получить было нечего, даже если и прихватить в участок «за нарушение общественного порядка», да еще был реальный риск попасть под очередной блёв явно перебравшей дешевого вина или новомодной дури девицы, а это уже будет порча казенного имущества без особой на то необходимости, и химчистку начальник участка может и не оплатить…

Так что, Максим проволок девушку мимо полицаев без волнительных вопросов и разъяснений и тут же свернул за угол дома, чтобы уйти с центральной улицы и проходными дворами пробраться к своему жилью. Здесь, в пустоте едва освещаемых солнышком дворов, то и дело сходя хоть и с плохонького, но асфальта на утоптанную землю, Танька совсем сбилась с ноги, едва удерживаемая теряющим силы Максимом. Она вполголоса слабенько ругалась, но так, что ей мог бы позавидовать и иной мужик, то и дело сгибалась пополам, отхаркиваясь и кашляя, но все-таки упрямо передвигалась. «Оказывается, есть в ней что-то… упорное, нашенское… — с легким, абстрактным удивлением подумал пролетарий. — Подыхает, а ползет вперед… надо же, никогда бы не подумал…»