Диалоги о ксенофилии (СИ)

Игорь добрался до её тела, и она шла ему навстречу, и плоть их была единой. Но он не мог собрать поцелуями её слёзы, не мог поймать её ускользающий взгляд, и в голове его тяжким ритмом звучало:

Их тела туманом стали.

На земле твоей, Гедалья,

город гнева и печали,

не осталось даже праха

юной ведьмы и монаха.

Но теперь дрожи от страха.

Ты своё же сердце злое

той венчальною стрелою,

их унёсшей в миф, в былое,

поразила. Вот расплата:

знаки подлости проклятой,

Аннаисовы стигматы -

память боли, муки бренной,

смерти и любви нетленной.

_ _ _

В коридоре клубочком свернулся Лао. Анна присела на корточки.

– Что ты здесь делаешь, маленький? Беги к хозяйке.

– Я от бабушки ушёл, – Лао взбежал к ней на плечо, улёгся горжеткой и лизнул Анну в ухо.

– Ты очень устала? – спросил Игорь.

– От чего мне уставать? А что?

– Я подумал, тебе будет интересно посмотреть… У меня есть две картины Антона.

Она споткнулась в быстром плавном движении – вставание с одновременным поворотом и шагом – и, сразу потеряв свою змеиную пластичность, застыла, как марионетка с оборванными ниточками.

Игорь торопливо открыл дверь в свою каюту. Пододвинул женщине кресло. Ушёл в угол. Долго ждал её реакции и наконец, не в силах больше выносить её молчание и неподвижность, робко осведомился:

– Ты живая?

– Не знаю, – безучастно отозвалась Анна. – Откуда они у тебя?

– От него. Нравятся?

Она удивлённо улыбнулась. Игорь смешался, поняв нелепость вопроса.

– Вообще-то да, – после паузы задумчиво проговорила Анна. – Я ничего не понимаю в изобразительном искусстве, но, по-моему, эти вещи ценны сами по себе, а не только как… как новое знание о нём. И они сделаны не дилетантом.

– Антон делал профессионально всё, за что бы ни взялся.

– Вот-вот. Он не мог бы сказать, например: «Живопись – моя слабость», правда?

– У него вообще не было слабостей, – с воодушевлением поддержал Игорь. – Вернее, он был сильным даже в своих слабостях. То есть, он не боялся быть ни слабым, ни смешным – и поэтому никогда таким не был, понимаешь?

– Да.

– Даже когда на Фортасе он не мог идти, и я нёс его – мне не было страшно, потому что рядом был капитан.

– Аристократизм, – сформулировала Анна. – Что ты хочешь: твой капитан – властительный сеньор, под ним фундамент из дюжины поколений знатных предков. Зачем ты снимаешь?

– Тебе отдам.

– Нет-нет, я не возьму! Антонио подарил их тебе.

Игорь, прижав акварель к груди, просиял:

– Правда?!

Анна рассмеялась, вогнав его в краску.

– Игорь, милый мой, ты и так дал мне достаточно. Повесь на место. Пусть замыкают круг.

– Какой круг?

– Прежде в этой каюте жил Кайс Эбстерхилл, кормчий.

– Полаксианин? Тот, что стал гулом?

– Да, в сентябре. Когда мы расставались, он подарил мне стихи – скорее всего, единственные, какие прочёл. Кайс не жаловал беллетристику. Но они открыли ему, кто он. Для кормчего очень важно обрести себя. Без син-ро он обречён на депрессии и, как правило, на самоубийство.

– Я всё-таки не понял, почему круг.

– А-а. Это были юношеские стихи Ванора, – Анна помолчала, глядя в пол и покусывая губы. – Мне кажется, все мы, разумные, образуем круг. Мы взаимосвязаны бесконечными силовыми линиями наших полей, лучами ментальных аур, словно нервами; объединены и структурированы ими в единую вселенную разума, подобно тому, как Вселенная структурирована космическими струнами. Мы держим друг друга. Каждый – каждого, независимо оттого, знает один другого или даже не подозревает о его существовании, – она усмехнулась. – Правда, держим по-разному. Кто тянет, кто топчет.

– Чаще тянет.

– В таком случае, тебе везёт.

– И не только разумные. В этом круге всё живое. Когда мы вытаскивали группу Мбари с четвёртой ANC-88, нас крепко ударило. Вернее, Антона, он прикрыл меня, и почти вся доза досталась ему. Его спасла лаатти, которую ему подарили на Полаксе, а подарил…

Игорь умолк, испуганно глядя на оцепеневшую женщину.

– На Полаксе была только одна лаатти, – медленно уточнила она. – Я оставила Пату одну из Филиркиных куколок…

– Патрику Эбстерхиллу?

– Всё, – Анна попыталась встать. – Я пойду.

– Никуда ты не пойдёшь.

– Не возись, Игорёк, тебе самому надо отдохнуть…

Он уложил её в постель. Подоткнул со всех сторон одеяло.

– Спасибо, – пробормотала она. – Мне тебя Антонио подарил.

– Спи.

– Не хочу. «Гвоздик крепкий, гвоздик нежный… В душу кто верней войдёт? Выдернешь из жизни стержень – и картина упадёт».74

– А те стихи… Ты помнишь?

– Да. Слушай, посмотри сам. В альманахе «Поэзия хэйнитских народов» за шестьдесят четвёртый год. А русский перевод – на команду «Ай да я», номер двадцать семь.

– Ладно. Спи.

Игорь пригасил свет, оставив только ночник у терминала. И долго, долго перечитывал строки, донесённые кем-то из хэйнитов – заботливых собирателей и хранителей гуманоидной культуры – из Альдиенова детства. Шестьдесят четвёртый. Сколько ему было тогда – пятнадцать, шестнадцать?…

Завесы синее тряпьё.

Под ним младенец спит блаженно

и верит: люлька – центр Вселенной,

а полог синий – край её.

Но ночь отдёрнет синий полог.

И тысячами тысяч глаз

Вселенная вопьётся в нас,

как мириадами иголок.

И вновь я в вихрях пустоты

лечу сквозь звёздные метели,

и тянут тёмные тоннели,

и мчат магнитные мосты.

Вот он, мой мир: где легион

светил в безмерный диск сомкнулся,

и Млечный Путь в спираль свернулся,

продрогнув на ветрах времён.

На струнах взглядов держит мысль

Вселенной слаженность и смысл.

_ _ _

– Во-первых, я категорически не согласна с вашим выбором модели. Во-вторых, натуре, между прочим, положено платить, а я вам даром позирую. В-третьих, вы сюда поставлены не красками баловаться, а вести корабль.

– Дашенька, как ты думаешь, если скормить модели банан, она уймётся?

– Никаких бананов, мне послезавтра в син-ро!

– Тогда стой и молчи. У меня и так ничего не получается.

– И не получится. Я неэстетична.

– Нюш, я такой зануды, как ты, в жизни не видывал. Перерыв.

– Можно посмотреть?

– Да тут и смотреть не на что…

Игорь вскочил, с отвращением отвернулся от холста, открыл кухонный шкаф и принялся мастихином намазывать себе бутерброд.

– И зачем я этим занимаюсь? – в горестном недоумении воззвал он сам к себе. – Это же пытка!

– А по-моему, одна из самых больших радостей, – кротко возразила Дарья. – Может, это оттого, что ты талантливее меня?

– Бездарь я, вот кто!

– Ешь с вареньем, – посоветовала Дарья.

– Угу, – Игорь прихватил банку варенья и устроился в кресле. – Принял.

– Ещё полтора часа.

– А-а, я всё равно больше ничего из себя не выжму. Теперь твоя очередь.

Дарья выволокла из-под пульта свой холст, сняла с Анны шарф и с предвкушением гурмана разложила кисти и краски.

– Ты не устала, Асик?

– Пока нет. Интересно смотреть, как вы работаете. Наглядная иллюстрация к предназначению Homo ludens75: преломив мир через себя, явить ему человеческий, интуитивно-синтетический, сверхсознательный путь к его постижению и доказать истинность этого пути, недоказуемую на уровне формально-логического сознания.

– Путь к истине даёт разуму больше, чем сама истина, – процитировал Игорь Антона.

– Конечно, это бывает мучительным, – продолжала Анна. – Но ведь счастье – не цель, а эпифеномен76 постижения. Кстати, помните школьное упражнение по выходу в сверхсознание? Взять любое понятие – например, «звезда», или «движение», или «море» – и вдумываться в него, пока не откроется дверь в бесконечность смыслов и их связей…