Принц Полуночи. Трилогия

— А у нас?

Зверь исподлобья поглядел на Улу. На Гота:

— А нам выбирать не приходится. Дитрих вздохнул:

— Что ты говорил насчет атак на буровую? Эта… «вере-тенка» снова прилетит?

— Не эта. Другая. Думаю, прилетит. Не знаю только когда.

— Нужно попытаться отыскать их первыми. И истребить.

— Ну ты даешь, майор! — Зверь улыбнулся. — Как ты себе это представляешь?

— Они живут в море?

— Видимо, да.

— И летают.

— Эта летала.

— И убивают способом, который под водой не то что неэффективен — опасен. Ты помнишь, с какой скоростью «веретенка» выплевывала иглы? Под водой они взрывались бы сразу. Как от соприкосновения с твердой поверхностью.

— Хочешь сказать, эта мразь живет под водой, а охотится в небе?

— Именно.

— Это вполне возможно, — медленно произнесла Ула. — Вы говорите, она летает? Живет под водой… — Серо-зеленые глаза задумчиво взглянули на потолок. — … Гидролиз… водород… поэтому взрывается… Слушайте, — биолог вернулась к действительности, — может, назовем ее тхэромонтом?

— Нет, — мгновенно среагировал Зверь.

— А что это значит? — почти одновременно с ним спросил Гот.

— М-да, в самом деле.™ Ула снова задумалась. — Греческий и латынь в одном слове. Некрасиво.

— Ты знаешь греческий? — Майор с интересом посмотрел на Зверя.

— Университет. — Тот неопределенно пошевелил пальцами.

— Бластофит, — предложила биолог. — Оно ведь выбрасывает из себя живые организмы.

— Переведи, — попросил Гот. И снова покосился на Зверя. — Латынь ты тоже знаешь?

— Это не латынь, — издевательски оскалился сержант.

— Это греческий, — подтвердила Ула. — Тебе, Дитрих, стоит поработать над собой. Плохо это, когда сержант образованнее майора. Не рычи, — она подняла палец, — не мешай мне думать. Итак, бластофит. Название мы приняли, да? На кого может охотиться животное такого размера? Ведь оно вынуждено жить в море, а там нет никого летающего.

— Архипелаг Панголин, — напомнил Гот, — острова Они же кишмя-кишат нашими ящерами и еще прорвой всякого зверья. Летающего. Там достаточно глубоко, чтобы «веретенке» было где развернуться, и достаточно пищи, чтобы прокормить такую тушу.

— Если это хищник, — возразила Ула.

— Если нет, значит, на островах мы его не найдем. Но начинать с чего-то нужно.

— Нам топлива не хватит для дальней разведки. — Зверь уже не сидел развалившись, он подобрался в кресле, бесенята в глазах превратились в настоящих демонов.

— А ты не умеешь менять баки в воздухе? — Гот приподнял бровь. — Врешь ведь, сержант.

— Я думал, ты не умеешь.

— Десантура! — с чувством произнес фон Нарбэ.

— Пилот! — брезгливо фыркнул Зверь.

— Оба хороши, — вмешалась Ула. — Можете идти, господа солдафоны, я вас больше не задерживаю.

Ночь здесь наступала медленно. Солнце садилось неспешно, цеплялось за скалы, свет проливался, как вода из порванной пластиковой фляги, растекался по камням. Долгие-долгие вечера. Кто-то когда-то утверждал, что вечер — самое трудное время для человека. Это время задавать вопросы, и дай-то бог, если на них не найдется ответов. Это время бездействия. Время ожидания. Вечер.

— Куда вы с Готом летали днем? — поинтересовалась Ула, проглядывая какие-то длинные формулы на мониторе

— Днем? — Зверь, сидевший за соседней машиной, пытался понять, отчего робот, который должен закручивать шурупы, упорно пытается их выкрутить. Вращает не в ту сторону. Вроде задача-то пустяковая, а непонятно, что не так у бедняги с мыслями

— Сегодня днем, — терпеливо повторила биолог.

— Летали?

— Зверь, ты где?

— В небе. — Сержант вздохнул. — Что случилось?

— Ничего не случилось. Я просто спросила, куда вы летали сегодня днем.

— Ах, днем? Да никуда. Баки меняли.

— На что?

— На баки, — удивленно ответил Зверь. И в самом деле, на что же еще можно менять топливные баки? Ула со вздохом закатила глаза:

— Знаешь, по-моему, тебе нужно отдохнуть. Ты вообще спишь когда-нибудь?

— Сплю, — совершенно серьезно ответил Зверь.

— Не видела.

— Я один сплю.

— Это да. — Биолог только головой покачала, — И лучше бы тебе делать это почаще.

— Зачем?

— Зачем? — Ула отвернулась от машины, дотянувшись до Зверя, коснулась пальцами его жестких, серебряно-блестящих волос, взъерошила ласково, — Нельзя все время быть в небе, сержант.

Он осторожно отстранился.

Нельзя все время быть в небе, это правда. Как жаль, что нельзя!

Робот этот несчастный, что же с ним стряслось?

А денек завтра предстоит тяжелый. Сегодня днем они с Готом отработали смену топливных баков в воздухе. Было бы что отрабатывать! Машина висит, ты баки отцепляешь. Вот если бы можно было это в одиночку проворачивать! Да Мечты мечтами, а запас хода у вертолетов теперь в два раза больше. Пять тысяч километров — это греет. Да еще оборудовали на буровой спальное место для господина майора. Ночевать там придется. Не летать же лишний час до лагеря и обратно.

Спать надо.

Кто там зарекался посмертные дары зря не тратить? Ну, зарекался. А как тут не тратить, если с вышкой как можно скорее закончить нужно было? Топливо на исходе. Людей не хватает. Дел выше крыши. А уставать не получается, пока есть запас чужих сил… Ага! Вот где ошибка! Интересно, кому звезды дать, Кингу или Пенделю? Кто дефектную плату установил?

Если кому и нужно спать чаше, так этим двоим.

Зверь бросил задумчивый взгляд на самодельный топчан в углу зала, накрытый двумя спальниками. Здесь, в рейхстаге, ночевал иногда Кинг, если засиживался допоздна после отбоя. Ночью лучше сидеть, где застала темнота, а не шляться по лагерю, смущая часовых. Случалось тут спать и Готу. Да и Зверю, если уж на то пошло. Время заделами летит незаметно, вроде только вечер был, глядь, а на улице стемнело уже.

Зверь оттолкнулся ногами, вместе с креслом отъехав от стола,

Все. На сегодня — все. Или, может быть, прямо сейчас протестировать запасные платы? В общем, почему нет?

Топчан в одном углу. Коробка с платами — в другом. Ну и выбор. Нет, одна койка на двоих — это неправильно, пусть даже Кинг делал топчан под себя и спать на нем можно хоть вдоль, хоть поперек. Не важно. Лучше уступить место даме, коли уж она пожелала остаться на ночь.

— Ты действительно думаешь, что Цирцея разумна? — негромко спросила Ула.

Зверь пожал плечами, роясь в ящике с платами:

— Я знаю, что она разумна.

— Разве так бывает?

— Конечно. — Сержант рассматривал маркировки. — Почему нет? Что тебя беспокоит?

— Что? — Голос Улы чуть изменился. — Что меня беспокоит? Зверь, неужели тебе не страшно?

— А должно быть? — О, вот и нужные платы. — Чего бояться? Здесь ведь все просто: вот мы, вот все остальные. Кто не с нами, тот против нас и все такое.

— Зачем ты ёрничаешь?

— Я вполне серьезен, Ула. Тут опасно, зато никто не ударит в спину. Мы точно знаем, где враг, а где друг. Нам не нужно гадать, кто из тех, кому веришь, окажется предателем. И нет нужды идти на компромисс. Ни с кем.

— Зверь…

— Что?

— Кажется, я боюсь и тебя тоже…

Положив плату обратно в гнездо, он медленно обернулся.

Она сидела перед своей машиной, застывшим взглядом смотрела на строчки формул. Не видела их. Балансировала на грани понимания, когда слова уже сказаны, но разум пока отказывается поверить в их истинность. Чуть подтолкнуть… нет, даже подталкивать не нужно, просто дать ей еще немного времени на осознание, и силу из женщины не нужно будет даже вытягивать, она сама хлынет, ровным темным потоком. Много силы. Чудесной, вкусной, необходимой ему сейчас больше, чем обычная человеческая пища.

Проблема в том, что сама Ула еще нужнее.

Зверь поднялся на ноги.

Она обернулась к нему. Глаза — светлые омуты страха. И Зверь увидел себя ее глазами: привычная, оскомину набившая картина. Сила. Другая, не та, что нужна ему. Та, что в нем. Сила, уверенность, надежность. Сила. Снова и снова. Сила, которой можно довериться, сила, которая спрячет, согреет, защитит. От всего.