Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)

– Организуем! – весело тряхнул таксист чубом. – В лучшем виде! Разве ж мы не понимаем? Не извольте сомневаться, барин!..

28

«Не лучше Линевича выглядите, граф! – подумал Александр, поправляя перед зеркалом мундир. – Пора кончать с разгульным образом жизни – офицерствовать вам, мой друг, осталось всего ничего…»

Погода в Северной Пальмире наконец установилась по‑настоящему весенняя, даже несколько летняя, поэтому все встречные – особенно барышни – не отрывали глаз от молодого подтянутого офицера с двумя орденами на груди и с интересной бледностью на лице. Знали бы романтические красотки, что приобретена она отнюдь не на госпитальной койке, а в весьма злачных местах Санкт‑Петербурга, путем неумеренных возлияний и иных излишеств плоти. И самое главное – что на груди бравый поручик хранит аккуратно составленное прошение об отставке по состоянию здоровья.

В штабе в этот полуденный час царили пустота и благостный покой. Редкие нижние чины, попадавшиеся по пути, тянулись в отдании чести, посетители постарше чином, обмениваясь с поручиком приветствием, уважительно косились на сияющие мечи ордена…

– Бежецкий… Бежецкий… – Пожилой подполковник в писарских очках долго водил пальцем с прокуренным ногтем по страницам огромного гроссбуха, выискивая требуемую графу, пока Александр стоял перед столом. – Да, есть. Штаб‑ротмистр Бежецкий Александр Павлович. Все точно. Прибыли за новым назначением, говорите? – поднял он на Сашу глаза, донельзя увеличенные сильными линзами.

– Так точно, но…

– И Афганистан, как понимаю, – подполковник скривил в улыбке тонкие губы под седой щеточкой усов, – не предлагать? Правильно?

– Ну почему же… – Ирония штабного несколько покоробила Александра, еще несколько минут назад пребывавшего в решительности раз и навсегда покончить с военной карьерой. – Я, наоборот, хотел бы…

– Увы, мой друг, – развел руками подполковник. – Я бы тоже много чего хотел, однако в отношении вас имею четкие и недвусмысленные распоряжения… Кстати, а почему вы до сих пор не сменили погоны поручика на штаб‑ротмистровские? Не удосужились проковырять дырочки для еще одной звездочки? Непорядок‑с! Вот я в ваши годы…

Молодой человек собирался было объявить чиновнику о своем решении, как вздрогнул: из дубовых стенных панелей за спиной подполковника внезапно проступил дедушкин образ. Старый кавалергард сурово хмурил брови, колюче глядя на внука, и тяжкие слова вот‑вот должны были сорваться с его губ. Саша растерянно моргнул, и дедушкино лицо тут же растворилось в прихотливых узорах полированного дерева. Зато чуть правее такие же разводы сложились в печальное лицо Германа, словно пытающееся сказать: «Ну, брат…» А за ним, как по команде, одно за другим начали проступать другие лица, и от их взглядов поручику становилось не по себе, мороз бежал по коже, и бумага за пазухой казалась раскаленным углем, прожигавшим кожу. В довершение всего реальным, а вовсе не кажущимся пламенем загорелся в кармане перстень. Будто и он был категорически против избранного офицером пути.

– Да вы меня совсем не слушаете, штаб‑ротмистр! – рассердился подполковник. – Экая молодежь пошла! Вот в наше время…

– Прошу прощения, господин подполковник, – покраснел Александр. – Я задумался…

– Задумался он! – кипел штабной. – Попались бы вы мне, молодой человек, лет пятнадцать тому – я бы вас быстро отучил задумываться! Вот, получите! – толкнул, почти швырнул он к Бежецкому стопку бумаг. – Ознакомьтесь и подпишите. И начинайте собираться – вам предписано явиться на место не позднее двухнедельного срока.

Он ядовито улыбнулся.

– А полковник Волков, мой друг, не любит разгильдяев. Строг Алексей Алексеевич, весьма строг. Уж поверьте старику на слово, Бежецкий, – моя школа. Вы свободны.

Сжимая в руках документы, уложенные в пластиковую прозрачную папочку, Александр и не помнил, как очутился на штабном крыльце.

«Почему я не отдал прошение? – думал он растерянно, вертя в руках бумаги так и этак. – Ведь был же твердо намерен!..»

В нагрудном кармане зашуршало, и он сунул руку за пазуху.

Бумага, извлеченная оттуда, рассыпалась в пальцах, будто опаленная пламенем или побывавшая в кислоте. Четкие чернильные строчки казались написанными сто лет назад и исчезали на глазах…

«Чертовщина какая‑то… – подумал Бежецкий, отряхивая руки от бумажного праха. – Неужели это все он?»

И перстень тут же ответил своему владельцу чувствительным уколом…

* * *

Петля замкнулась.

Благодаря неизвестной прихоти судьбы Александр вновь очутился в том же аэропорту, что и полтора года назад. Хотя, откинувшись в удобном кресле лайнера, отрывающегося от земли в Пулкове, не думал ступить на его грешную землю. Увы. Человек предполагает, а Бог, как известно, располагает. Погодные условия заставили прервать полет на неопределенное время.

Примостившись в кресле зала ожидания – он намеренно выбрал то самое, штаб‑ротмистр лениво листал забытый кем‑то до него растрепанный журнал трехмесячной давности, изредка поглядывая на стеклянную стену. Стекло заливало снаружи такой Ниагарой дождевой воды, что все товарищи по несчастью, запертые в тесной коробочке из стекла и бетона, казались обитателями некого аквариума наоборот. А сполохи молний, преломляемые струями воды, придавали окружающему еще более сюрреалистический колорит.

– Извините, у вас не занято?

Бежецкий оторвал взгляд от демонстрирующих последние новинки кружевного белья красоток и посмотрел на полноватого господина с какой‑то смазанной, незапоминающейся внешностью, облаченного в мешковатый серенький костюм.

– Не занято. Присаживайтесь, – ответил он, с досадой подумав: «Дежавю какое‑то, право!»

– Куда направляетесь, если не секрет? – прожурчал с соседнего кресла вкрадчивый голосок. – Уж не в Афганское ли королевство, часом?

Молодой человек отложил журнал и вгляделся в соседа уже внимательнее.

Нет, это, конечно же, был не тот «скнипа» – постарше, круглее лицом, да и не похож совсем, но было в нем что‑то роднившее с тем, полуторагодовалой давности, как близнеца. Гадостность какая‑то, скользкость, вызывающая омерзение. Словно выполз откуда‑то мерзкий червяк, и отвращение подкатывает к горлу, стоит представить прикосновение его липкой лоснящейся плоти…

– А вас почему это заботит? – в упор спросил он, отодвигаясь подальше от человека‑выползка.

– Как же не заботит‑то?! – запричитал человечек. – Гонят вашего брата, молодой человек, на убой не за грош. Туда – молодых и здоровых, кровь с молоком, а обратно – если и не в ящике железном, то о трех ногах. Если вообще с ногами…

В руках с обгрызенными ногтями уже маячила знакомая книженция, и Саша не стал ждать продолжения.

Он пружинисто поднялся, одним рывком выдернул из кресла соседа, неожиданно легкого, будто мышиный костюмчик распирали не откормленные телеса, а перепревшая прошлогодняя солома, увидел в бесцветных глазках плеснувшийся ужас и залепил «скнипе» звонкую оплеуху.

Он не любил бить людей, тем более по лицу. Более того – ему омерзительно было прикасаться к бледной, холодной и влажной, как у покойника, коже этого упыря‑оборотня, но удержаться он не мог. Перед глазами стояли все, кто пал или был покалечен, исполняя свой долг перед Империей… Гражданские и военные, нижние чины и офицеры, мужчины и женщины… Он хлестал вяло дергающегося, объятого ужасом человечка по рыхлым щекам, но вместо его вылезающих из орбит глаз видел иконописный лик безногого солдатика на полу Петербургского вокзала, ряды цинковых гробов в чреве транспортного самолета, простреленную флягу со стекающей по мятому дюралю каплей драгоценной воды. Поэтому не мог остановиться…

– Хватит с него, штаб‑ротмистр! Оставьте! – Кто‑то вырвал из рук Александра ополоумевшего, с залитым кровью лицом, скнипу и отшвырнул прочь. – Убьете еще мерзавца, не дай Господь!