Пепел в песочнице (СИ)

Профессор сел и на его место вышел директор.

— Благодаря Максиму Константиновичу в наших руках оказался очень полезный контакт — Ряшинская Ольга Владимировна. В прошлом выпускница одного из наших профильных заведений. Разговор с ней помог выяснить следующее: первое — в методике подготовки специалистов ее профиля использовались неразрешенные ведомством способы, что позволяло ломать психику обучаемых и выводить огромное их количество в брак, чтобы потом использовать в частном порядке. Как вы понимаете, у нас накопилось много вопросов к администрации ВУЗа. Однако эта администрация на вопросы отвечать не желает настолько, что большинство известных нам персон решили податься в бега. К счастью сбежали не все. Ольгу Владимировну мы взяли под круглосуточную охрану.

Максим воспитанно поднял руку.

— Да, Максим Константинович?

Максим встал, одернул мундир.

— Теперь, когда моя работа по списку Макарова закончена, и Ольга Владимировна работает с вами, я бы хотел вернуться к своим прямым обязанностям. Прошу разрешить приступить к выполнению долга перед Родиной там, откуда вы меня взяли.

— Там, откуда мы вас взяли. — Задумчиво повторил директор. — Это вы так деликатно называете группы по борьбе с бандитизмом? На передовую рветесь? У вас какие-то проблемы в личной жизни? Может быть, сделать Ольге Владимировне замечание за пренебрежение, так сказать?

— Не нужно никому делать никаких замечаний, — сухо ответил Максим, — Особенно Ольге Владимировне. И не надо притворяться, что вы не в курсе ситуации. Это меня оскорбляет. Мой рапорт лежит у вас в приемной со вчерашнего вечера. Просто поставьте визу.

После совещания директор взял в руки рапорт и вызвал к себе начальника охраны.

— Так, где материалы по Токареву?

Он раскрыл поданную папку.

— Ах, так не только у него любовница была, но и у его жены был любовник? Настоящая дружная семья. И теперь у него трагедия, и он желает умереть. Можно помочь. Где у нас самый большой процент невосполнимых потерь?

Три недели службы в Москве могли вогнать в депрессию кого угодно. Кроме разве что человека, который сделал депрессию способом существования. Москва — место — хуже не придумаешь. Радиация, грязь, банды будто бы выскочившие из антиутопических фильмов. Эти банды не имели каких-то политических целей, их объединяла любовь к насилию, садизм, а иногда и каннибализм. Из города перли страшные заразные болезни. Вонь от разлагающихся трупов. Работать приходилось в тяжелом костюме радиационной защиты. При этом малейшее ранение нарушает герметичность костюма, и в него начинает попадать зараженный воздух, активная пыль. Сказка, а не назначение. Но Максима больше всего беспокоило не это. Он теперь ненавидел Москву. Этот город его предал. Притворялся его домом и предал, оказавшись всего-то декорациями для дурацкого спектакля.

Брошенный город периодически горел. Замыкания, утечки, мародеры становились причиной пожаров. В основном мародеры.

Дом на Ленинском проспекте, возле которого стоял Максим выгорел начисто и разрушился. Ветер гонял по двору пепел и тот оседал повсюду, куда мог дотянуться. Серыми хлопьями болтался на детской горке, кружил на баскетбольной площадке. Максим подошел к песочнице, возле которой только что сложили тела двух мародеров. Песочница была полна пеплом.

Максим свернул вчетверо листок бумаги, который только что держал в руках и сунул в нагрудный карман. Это была записка от жены Юрия Макарова: «Юра, если (зачеркнуто) когда ты вернешься, ищи нас в Сосницах. Люблю. Твоя Н».. Эта бумажка была примотана скотчем к ручке входной двери их квартиры.

«Спи спокойно Юрий Сергеич. Найдем».

— В Тропаревском парке обнаружена крупная банда. Около ста человек. Все вооружены. — к Максиму подбежал рядовой срочной службы Корешков по прозвищу Корень. Одновременно за фамилию и за узловатость. Корень запыхался — тяжело бегать в «резиновом друге», так называли костюм радиационной защиты. — Товарищ капитан велел мчаться. Стремительно.

— Понятно. Будем стремительно мчаться.

Максим тяжело ступая, пошел к стоящему на проспекте БТРу. Там, когда все люки закроют и включат фильтры, можно будет снять противогаз.

Люки с тихим шипением закрылись, взвыл кондиционер. Максим снял с головы каску, затем противогаз и взъерошил мокрые от пота волосы.

— Поехали.

Брать пленных было бесполезно. Это были не люди. Точнее — нелюди. Они не защищались от радиации — им было плевать на собственную жизнь. Их вполне устраивало прожить два три года и умереть от лучевой болезни, главное за эти два-три года вдоволь погулять. Гульба заключалась в рейдах в Москву за «хабаром» — грабились ювелирные магазины, церкви, музеи, а потом радиоактивное добро сбывалось черным перекупщикам в Подмосковье. После Москвы банда шла в рейд по окраинам — грабила, насиловала, пытала, убивала, приносила человеческие жертвы свежепридуманным Древним Богам. Основной идеей объединяющей этих бывших людей стало желание надругаться над собой, миром и другими людьми. Плюнуть Богу в лицо. Поэтому храмы громились с особенным остервенением.

Сейчас бандиты налетели на храм Архангела Михаила, украли все, что можно было украсть, разбили иконостас, испражнились на иконы, а потом подожгли храм. Их примерно так всегда и находили — они все время что-то жгли. То специально, то в алкогольном или наркотическом дурмане.

После налета на храм они двинулись в Тропаревский парк, где остановились табором, чтобы набить животы, посовокупляться и, возможно, кого-нибудь замучить.

Максим лежа наблюдал в ночной бинокль за тем, как они разбивали лагерь — ставили палатки, разжигали костры. Банда была крупная, хорошо прибарахлившаяся на брошенных подмосковных частях и столичных оружейных магазинах. Максим насчитал четыре пулемета, два гранатомета, не менее двадцати РПГ, восемь снайперских карабинов и без счета армейских Никоновых. Ехать в такую компанию на БТРах — верная смерть. Пожгут из РПГшек и все.

Капитан Севастьянов — «Сева», бывший до войны ментом и работавший по Москве с самого начала, решил подождать пока банда, как обычно, не перепьется и не переколется, убрать дозорных, а потом уже уничтожить бандитов застав их врасплох. Максим у капитана пользовался уважением, потому как до Московского округа служил, пусть и недолго, в Камчатском, а там, по выражению Севы «служили реальные крутые пацаны, которые воевали с террорюгами, а не с обдолбанными постами». Бандитов иногда называли «постами» из-за того, что те называли себя постчеловечеством. Москвичи — народ образованный. Ни словечка в простоте. Нет бы просто людей жрать и называть себя людоедами? Ан, нет — постчеловечество. Этой группой командовали двое: здоровяк с татуировками на руках, явно военный лидер — молчаливый, сильный, жестокий, а второй — толстый, старик с выпученными глазами. Старик был пьян и вонюч даже на вид. Судя по всему он был чем-то вроде жреца. Он залезал на поваленные деревья, пни, топтал чужие пожитки и все время читал какие-то стихи, произносил речи. Иногда выступление он заканчивал более или менее необычно:

— Ебаться надо! Надо в жопу! — ревел он и прыгал с возвышения на публику, надеясь поймать хоть кого-нибудь. Иногда это удавалось, иногда нет. Поймав кого-нибудь, все равно мальчишку или девчонку, он пытался отволочь жертву в свою палатку, но у него это плохо получалось в силу опьянения и неуклюжести. Впрочем, недостатком физической силы он не страдал — последнего кандидата (или кандидатку? — там по одежде было не разобрать) он просто оглушил могучим ударом кулака и довершил, наконец, путь до палатки. Через некоторое время палатка начала раскачиваться и рычать.

— Нравы на уровне простейших млекопитающих.

Сева, тоже смотревший в бинокль всю сцену с самого начала, мрачно спросил:

— А тебе не кажется, что тут что-то не так?

— Мягко говоря, тут все не так. Вообще — все.