Фреон

Границу уже к тому времени давно независимой Украины пересекли в пустом товарняке. Проверки не было — Остряк негромко переговорил с машинистом поезда, сунул конверт, и дверь нашего вагона так и не открывалась почти до самого Киева. Не доезжая пригородов, поезд сбросил ход, завернул на запасной путь, мы просто спрыгнули из вагона.

Два дня и две ночи пришлось провести в каких-то брошенных сараях недалеко от шоссе — лето ещё не кончилось, и было тепло так, что одну ночь я спал под открытым небом. На рассвете третьего дня на шоссейке тормознул сто тридцать первый ЗиЛ с кунгом и дал длинный гудок. «Пора», — тихо, словно только для себя одного, сказал Остряк, и мы пошли к машине. «Порядок?» — спросил он у водителя, тот что-то негромко ответил, хлопнула дверь, и потом я просто долго смотрел в небольшое окошечко армейского кунга на пролетающие мимо столбы, дома, редкие заросли придорожных кустов. Спутники мои молчали почти всю дорогу, лишь во время остановок поговаривая о каком-то «выбросе».

ЗиЛ согнали с узкой, кое-как асфальтированной дороги только под вечер, водитель завёл машину далеко в густой подлесок и заглушил двигатель. «Люди», выскочив из машины, быстро прислонили к ЗиЛу несколько срубленных берёзок и куда-то ушли, чтобы вернуться с большими, облепленными влажной землёй ящиками. Я почти не удивился, когда под несколькими слоями прорезиненной ткани в ящиках оказались новенькие АКМ-74 и патроны к ним, упакованные почему-то не в «цинки», а в матерчатые мешочки. При этом кто-то ворчал, что с «комбезами» вышла «засада», потому что «какая-то тварь надыбала тайник и всё сперла».

— Держи. Пользоваться не забыл как? — спросил меня Витя, вручая автомат и запас патронов.

— Не забыл.

— Вот и ладно.

А и изменился же ты, Виктор Островидов, добряк, балагур, рафинированный интеллигент, примерный семьянин, руководитель проектного отдела КБ. Вроде и ты, лицо узнаю, а в остальном — совсем другой человек… во время дороги и кратких разговоров отмечал я странности, которых не видел раньше: молчаливость, замкнутость, даже жёсткость. А теперь вот хорошо рассмотрел, что складки глубокие от крыльев носа легли. Что лицо обветренное, загорелое, и глаза не то чтобы злые стали, но очень близко к тому. Ледок в них метающий засел, жёсткий такой, внимательный взгляд… и ещё курить бросил Витя. Факт… ни разу не увидел я у него сигареты, хотя в КБ курилку на перерывах он обычно так задымлял, что можно было просто зайти и подышать вместо того, чтобы тратить своё курево.

— Витя, ты вообще что удумал?

— Ну как… в зону же идём…

— Какую зону?

Обернулся Остряк. Посмотрел внимательно, хмыкнул, покачал головой.

— А какая ещё есть? В эту самую Зону, понятно… ну ты, блин, даёшь. Я-то думал, ты в курсе, раз ничего не спрашиваешь. Но… как бы тебе… не хочу я, чтобы ты бомжевал или на нары отправился. Хотя… хотя чёрт его знает, что лучше. Ладно, щас…

Островидов обернулся и начал отдавать приказы:

— Сайд, Рокер, бегом к КПП на разведку, посмотрите, чем там вояки занимаются. Камыш, к рации, послушай эфир… и следи за датчиками, здесь уже должно ловить торсионку. Кацо, а ты расскажи Фреону, что тут почём, пока время есть.

Что-что, а командовать Витя не разучился, организатором он всегда был хорошим. Слушалась его нынешняя «свита» быстро и беспрекословно. Кацо подошёл, хлопнул по земле, мол, присаживайся, и начал говорить. Просто рассказывать, даже не глядя на меня, успевая одновременно с этим набивать патронами запасные магазины для автомата. А я сидел, пытаясь хоть как-то сообразить что к чему, уместить в голове эту новую информацию. С удивлением узнал, что про Зону теперь только ленивый не знает, но, видать, выпал я из жизни крепко со всеми этими последними событиями. В общем, рассказу Кацо я не очень-то и поверил. Я вообще мало чему верил в последнее время, хотя и машина, и автоматы, и взгляд бывшего главного инженера были вполне реальными.

Сигнала ждать пришлось долго. Весь остаток дня и вечер Камыш внимательно смотрел на экран маленького ноутбука, временами переводя взгляд на странные приборы, разложенные на полу кунга. И только за полночь он крикнул: «Есть! Начинается, мужики. Бегом в машину!», а по рации кто-то забубнил: «Внимание! Выброс! Всему личному составу немедленно проследовать в укрытия! Повторяю! Выброс…»

— Гони, — крикнул Островидов в окошечко водителя, и машина, взревев двигателем, вылетела на узкую, захламленную дорогу, затем, через минуту бешеной тряски, притормозила, и в кунг заскочили ребята, отправленные на разведку.

— Ништяк, мужики. Армия по блиндажам попряталась, Выброс на носу.

Двигатель снова взревел, и через полминуты машина с лязгом и грохотом вынесла шлагбаум, похоже, армейского блокпоста — из маленьких окошек кунга ничего видно не было, тем более трясло так, что даже приподняться было почти невозможно.

— Ты смотри, без стрельбы обошлось… ну ты, шеф, голова, — перекричал шум мотора один из парней. — Сколько до погребов?

— Четыре километра ещё. Надеюсь, в темноте вешки видны, дорога тут есть для машины… ого!

Тяжёлый, зубодробительный гул накатил со всех сторон, от которого, казалось, начали мелко вибрировать внутренности, а к горлу подкатила сильная тошнота.

— Ништяк садануло… однако первый звоночек, — крикнул, по-моему, Кацо. — Знатный Выброс намечается, мужики!

И окошечки кунга вдруг высветило густым, насыщенным багрянцем, опять загудело вокруг, и я слегка приоткрыл рот, чтобы не так ощутимо била по зубам мелкая, но противная, болезненная вибрация. Багровый, неприятный свет погас, но зато в голове ровно, громко запело на одной ноте, словно я разом приложил к ушам две телефонные трубки. В нос ударил резкий запах рвоты — кто — то не выдержал накатывающей волнами дурноты.

— Долго ещё? — едва расслышал я голос.

— Уже ря… ом… — разобрал я ответ водителя, но тут в небе оглушительно, трескуче грохнуло. Окошки залило огненно-рыжим светом, постепенно тускнеющим до светло-вишнёвого, и двигатель машины вдруг заглох одновременно с новой волной тошнотворного гула, отдавшегося в голове острой болью.

— Бежим! Здесь меньше полукилометра! Успеем! — гаркнул Остряк.

То, что я увидел потом, до сих пор вспоминается так же чётко и детально, словно это случилось вчера.

Я раньше никогда не видел такого неба, подсвеченного больным розовым огнём, от чего низкие тучи выглядели громадными кусками окровавленного мяса, шевелящимися, какими-то удивительно объёмными, между которыми пробивалось рыжее, злое мерцание. Под этим кошмарным небом ночь превратилась в багровые сумерки, и под ежесекундными вспышками чудных оранжевых и ярко-зелёных молний засверкали крупные капли начинающегося ливня. Остряк бежал впереди меня, направляясь к хорошо видимым в красном зареве домам какой-то деревни, иногда оглядываясь, и я видел сильный, неподдельный страх на его лице.

— Бежим, мужики, БЕЖИМ! — едва услышал я сквозь давящий вой в ушах, затем у меня в носу что-то тихонько хрустнуло, и по губам к подбородку побежала тёплая, липкая струйка.

Небо на секунду полыхнуло тусклым серым светом, от чего тучи из красных стали вдруг чёрными, и сразу после этого мир словно резко оторвали от меня, бросив его куда-то вверх и в сторону, и по сухой траве бежало уже вовсе не моё, а чужое, непослушное тело. Когда в сознании совсем почернело, я до боли прикусил язык, и снова накатила невыносимая тошнота, взорвалась в голове вспышка боли. Зрение почти перестало работать, но мне было ещё видно, как споткнулся Камыш, как его повело в сторону, а затем он просто перестал бежать, упав на колени и задрав к небу лицо.

— Е-му… хана! Всё-о! — сорванным хрипом остановил Остряк Рокера, метнувшегося на выручку другу, и я, оглянувшись, увидел, как Камыш при попытке подняться просто рухнул лицом на дорогу и уже больше не шевелился.