Путь якудзы

Потом было море, катер и японская шхуна. И гранатометчик на ней. И выстрел Виктора, поставивший точку в конце еще одного отрезка его жизни.

Потом была российская военная база на острове Шикотан, переезд под конвоем в следственный изолятор № 1 в Южно-Сахалинске, разные следователи, задающие одни и те же вопросы:

– Как вы оказались в Японии?

– Каким образом оказались на катере?

– Откуда у вас меч?

– Почему вы стреляли в японского рыбака?

И его такие же односложные ответы:

– Прилетел на самолете.

– Пригласили случайные знакомые.

– Нашел.

– Так получилось.

И совсем не надо было разъяснять, что прилетел он в Страну восходящего солнца не по своей воле, что на катере он бежал от убийц-смертников Якудзы, что меч он нашел после того, как потерял, и что в «рыбака» он стрелял потому, что тот стрелял в него.

От него никто не требовал разъяснений. Следователи аккуратно записывали показания, складывали исписанные листочки в папку с надписью «Дело» и, напоследок просканировав подследственного взглядом, каким, вероятно, они бы смотрели на инопланетянина, удалялись по своим следовательским делам.

От человека, попавшего в жернова пенитенциарной системы, практически ничего не зависит.

Он ждет.

Ждет свидания, передачи, письма от родственников, суда, ответа на поданную кассационную, а потом надзорную жалобу, грядущей амнистии… И, конечно, «звонка» – окончания срока приговора.

Но что делать человеку, которому нечего ждать?

У которого нет цели.

Которого никто не ждет…

У сестры уже была своя семья – это он узнал от адвоката еще на Сахалине. Муж, ребенок родился. Ну и дай бог ей счастья. А если руководитель городской организованной преступной группировки, бригадир по имени Вася, еще и деньги сестре шлет, как обещал, – так и совсем хорошо.

Мяука… Что Мяука? Маленькая девочка, оставшаяся в Японии со своей детской любовью. Да любовью ли? Скорее так, увлечение юности. Естественный интерес к белому гайдзину [5], помноженный на обстоятельства, соединившие их на некоторое время в одной точке пространства. Исчез гайдзин, изменились события, жизнь вошла в другое русло – вот и кончилась первая любовь.

И что остается гайдзину?

Виктор обвел взглядом бесконечные стены московской тюрьмы, куда его за каким-то лядом перевели из сахалинского следственного изолятора.

Гайдзину остается ждать.

Или наплевать на все и не ждать ничего.

Потому что ничего у него не осталось.

Даже силы. Которая, поистраченная в схватках и испытаниях, которые он прошел в Японии, не копилась, как обещал сихан, а вполне ощутимо вытекала из него, словно кровь из незаживающей раны. Сила не держится ни в маге, ни в человеке, который не стремится к тому, чтобы ее удержать.

– Стоять! Лицом к стене!

Виктор повиновался. Конвоир с нашивкой на рукаве, изображающей двуглавого орла, сжимающего в когтях дубинку и песочные часы, подошел сзади и вставил ключ в наручники.

– Ну что, ниндзя, – тихо сказал он, – ничего не скажешь, нормально ты наших погранцов под цугундер подставил. И понтов в тебе, говорят, как дерьма в параше. Пришло время то дерьмо слить маленько.

Замок наручников тихо щелкнул, металлические браслеты распались. Следом за ними загрохотал камерный замок ближайшей двери, отпираемый другим, намного большим ключом.

– С новосельем, – хмыкнул конвоир.

Из дверного проема пахнуло тяжелым, ни с чем не сравнимым тюремным духом, замешанным на запахе дешевого курева, несвежего белья и разгоряченных духотой потных человеческих тел, дышащих остатками воздуха, многократно прогнанными через лёгкие.

Но сильнее всего было другое.

Ощущение намерениятех, кто сейчас находился в камере.

Виктор шагнул вперед. Сзади громыхнул замок, повинуясь повороту железного ключа, похожего на небольшой зазубренный топорик.

Виктор огляделся.

Комната площадью метров двадцать. Темно-зеленые стены, покрытые неровной штукатуркой, смахивающей на поверхность рашпиля с плохо замытыми темными пятнами въевшейся крови. Справа раковина и унитаз с надколотым краем. Прямо – вмурованный в пол металлический стол-«дубок» с деревянной столешницей. Вдоль стен расположены четыре шконки – нары, сваренные из металлических полос.

За столом сидели двое и резались в карты, ожесточенно грызя мундштуки зажатых в зубах сигарет. Еще двое лежали на «шконках», лениво переговариваясь между собой и тоже пуская в потолок сизые клубы сигаретного дыма. Распахнутое окно, заваренное частыми железными полосами на манер жалюзи, проветриванию помещения не способствовало, отчего в дымовой завесе фигуры людей казались слегка размытыми и нереальными. Виктор лишь разобрал, что обитатели камеры отличаются габаритным телосложением и обильной волосатостью полуобнаженных мускулистых торсов.

Он задержал дыхание. Впускать в себя витающую в воздухе гадость не хотелось ни под каким видом.

Появление нового персонажа среди старожилов не вызвало никакой реакции. Игравшие по-прежнему метали карты, лежавшие продолжали переговариваться между собой.

Виктор расслабил плечи и закрыл глаза, мысленно переводя организм в режим ограниченного потребления кислорода. Если не двигаться, в таком состоянии можно пробыть до десяти минут. Но он был уверен: все решится гораздо быстрее. Намерениелюдей было очевидным. Сейчас они лишь играли прелюдию перед основным действием. Ради которого они здесь и находились.

Постепенно шум в камере сошел на нет. Подобной реакции на свое присутствие ее обитатели еще не видели.

Не открывая глаз, Виктор видел, как игроки, недоуменно переглянувшись, медленно положили карты на стол и уставились на него. В углу рта одного из лежавших на «шконке» повис тлеющий «бычок», грозя сорваться и упасть за шиворот просторной борцовской майки.

– Смотри-ка, лошарика кондратий обнял, – наконец произнес кто-то.

В ответ раздалась пара смешков. Слегка дрогнувшие темные ленты намеренийобрели былую уверенность и потянулись к Виктору, словно щупальца спрута. Пока что ощупать. Понять, кто это сейчас «заехал» в хату, почему так себя ведет и не кроется ли за этим какой опасности? Чтобы, поняв, перейти к основному действию.

– Начинайте, – коротко сказал Виктор.

Воздуху было мало. Как и силы.И то и другое следовало экономить. Потому как могло не хватить на ответное действие.

– Что начинать? – опешил кто-то.

– То, зачем вы здесь.

– Та-ак, – протянул говоривший. – По ходу, братва, лошарик нас учить вздумал и за нас все порешал.

Еле слышный скрип ножек металлической «шконки». Это неторопливо поднялись оба лежавших. Их функция – держать жертву и не мешать двум остальным, которые, опираясь руками на столешницу, сейчас вылезали из-за «дубка».

Намерениестало почти осязаемым. Четыре черных языка протянулись к Виктору от размытых в табачном дыму фигур. От них пахло кровью. И той, которую они уже пролили ранее, и той, которую намеревались пролить сейчас. Похоже, хозяевам языков нравилось их занятие…

Силыоставалось немного.

Виктор ощущал, как слабый огонек трепещет в районе солнечного сплетения. Еще немного – и потухнет совсем.

И, возможно, навсегда.

Это он понял только что.

Конечно, можно было, как учил сихан [6], решить проблему обычными человеческими методами – зря, что ли, почти год набивал руки-ноги о деревянное бревно? Но почему-то не хотелось, чтобы потом очухавшиеся обитатели камеры продолжали пачкать ее стены чужой кровью.

И силыоказалось достаточно.

Огонь вспыхнул и обжигающей струей ударил вверх – в предплечья, в ладони, в пальцы… Оставалось только сделать два движения – намотать на руку осклизлые ленты чужих намерений, а после вырвать эти длинные отростки из груди существ, их породивших. Потому как не поворачивался язык назвать людьми этих двуногих тварей, привыкших безнаказанно измываться над себе подобными…