Наемники фортуны (сборник)

– Грузовики есть? Есть?

– Есть, – отвечал я, хотя видел: нет.

По словам погибшего Барцева, они должны были ждать нас у большого ступенчатого фонтана, но там лишь зияли воронки взрывов. Я сделал еще несколько шагов и остановился.

– Что? – спросил Опанас. – Почему встали, пилот? Не вижу ни хрена, темно в глазах… К машинам идем!

Слева раздался гудок. Я повернул голову – одинокий грузовик стоял между колоннами, подпиравшими широкий козырек Центрального городского почтамта. Наверное, на открытом месте у фонтана стало опасно, и командир приказал отъехать туда. Но где остальные машины?

– Эй! – донеслось сквозь частый стук выстрелов. – Сюда!

Стоящий на подножке худощавый человек махал рукой. Я поволок Опанаса к почтамту. Военные почему-то начали стрелять в другую сторону – возможно, с площади Льва Толстого появился еще один отряд гвардейцев. Худощавый нырнул в кабину, и вскоре от грузовика к нам бросились двое бойцов в комбинезонах, бронежилетах и шлемах.

Подбежав, они схватили Опанаса под мышки и поволокли к грузовику. Я обогнал их.

Два высотных дома справа от почтамта были полностью разрушены, у третьего проломлена крыша, из дыры валил дым. Мы почти дошли до грузовика, когда тяжелый низкий рокот заглушил звуки боя, начавшегося на Крещатике.

– Чьи это вертушки? – прохрипел Опанас, а потом из-за крыш домов вылетели вертолеты. Массивный грузовой «тандем» с двумя винтами сопровождала пара узконосых «черных крокодилов» с блоками ПТУР на подвеске и пулеметными турелями под кабиной.

Они открыли огонь, и грузовик исчез в яркой вспышке.

Взрывная волна едва не сбила меня с ног, я присел, потом упал на колени. Загрохотал пулемет, полоса разрывов побежала ко мне по асфальту, но вертолет отвалил в сторону, не прекращая стрелять, и она изогнулась дугой, ушла за спину…

Сквозь грохот донесся короткий вскрик.

Я оглянулся.

Увидел три неподвижных тела. Расколотый шлем Опанаса. Кровь, бегущую по черным усам.

И тогда мне стало все равно. Спасения не было – некуда бежать, незачем прятаться.

Не на что надеяться.

Я уже давно ни на что не надеялся. Все шло к этому, другого будущего у меня не было.

Сев, я стянул через голову ремень винтовки, отстегнул кобуру с «кедром» и бросил оружие на асфальт. «Крокодилы» понеслись над Крещатиком, «тандем» опускался посреди Майдана, а из-за домов вылетали все новые вертолеты, и на боках их изгибали шеи двуглавые орлы.

Глава 2

– Ты военный преступник, – произнес мужчина в штатском. – Хотя это слишком громко звучит для обычного наемника, но по закону ты – военный преступник и в качестве такового подлежишь уничтожению.

Сидевший рядом с ним генерал российской армии молчал.

Звякнув наручниками, я откинулся на спинку неудобного, твердого стула. В комнате был низкий потолок с лампочкой под решетчатым колпаком, покрытые бетонной «шубой» стены, железная дверь, стол, за которым в креслах расположились эти двое, и стул, на котором сидел я.

Я облизал рассеченную губу. Заживающая ссадина на скуле зудела, но почесать ее было нельзя – руки скованы за спиной. И обритая прошлым вечером голова, смоченная дешевым одеколоном, тоже чесалась.

– Суд состоялся, приговор вынесен. Тебя расстреляют.

– А был суд? – спросил я. – Наверное, я его случайно пропустил.

Гражданский – сдержанный в движениях, с властным взглядом и сединой в волосах. На столе перед ним лежал черный лэптоп, на экран которого он все время посматривал. Еще у него была манера сжимать левую руку в кулак и потирать подбородок большой золотой печаткой на безымянном пальце.

Генерал – средних лет, молодцеватый и румяный. Глядел на меня с легким презрением, но в целом вполне равнодушно, как на букашку, которую скоро раздавят, после чего о ней не вспомнит ни одна живая душа. А вот у гражданского взгляд был иной: заинтересованный и острый.

– Не помню зала с судьей и свидетелями, – продолжал я, – адвоката, прокурора… Что там еще положено в суде?

Кажется, этим я немного вывел генерала из себя. С того момента, когда конвой ввел меня в комнату, он сидел молча, только кивал иногда, но теперь заговорил:

– Трибунал это был, а не суд. А для тебя и расстрела мало. Сколько жизней у тебя на совести, наемник?

– Не знаю, – честно сказал я. – Я же военный летчик. Пилот, такая у меня работа.

– Пилот-наемник, какая разница? Убивал ты за деньги.

– Все, кого я убил, были солдатами или бандитами. Вооруженные бандформирования, слышали о таких? Если б не я их – они бы меня.

– Да лучше б тебя духи сбили из «стингеров» своих, не тратили бы мы сейчас время. Надо было вас всех прямо там, на Майдане, к стенке поставить, а не везти сюда.

Генерал повернулся к седому:

– Как времена изменились! Раньше наемники эти… ну чистые бандиты, зря, что ль, их душьем прозвали? А теперь вон самолеты у них!

Я криво улыбнулся:

– А ты скольких на смерть отправил? Сколько солдат из-за тебя домой не вернулись из горячих точек к мамкам своим? Взвод, два? Батальон?

Все-таки это был генерал, а не лейтенант какой-нибудь желторотый – он не полез вокруг стола двинуть мне по морде, даже не выругался, лишь бросил презрительный взгляд.

А седой посмотрел на экран лэптопа и сказал:

– Егор… Редкое имя сейчас. Кто тебя так назвал?

Я пожал плечами:

– В детдоме.

– А фамилия еще интереснее – Разин. О детстве совсем мало сведений… Может, расскажешь нам?

– Не было у меня детства. Детдом, и все дела. Потом летно-военное училище…

– Которое ты не окончил. Так, из характеристики: малоэмоционален, замкнут, неразговорчив, предпочитает роль стороннего наблюдателя, нет друзей… Короче, общительным болтуном тебя не назовешь, а, Разин? Интровертный тип, вот как это в психологии называется. Самодостаточен, себе на уме. До выпуска не дотянул полтора месяца и вместо красного диплома получил два года условно за драку… – седой опять кинул взгляд на экран, – с нанесением тяжких телесных повреждений. Двоим.

– Эти уроды девчонку в машину тянули. Ночью. Школьницу. Платье на ней было порвано, и кричала она. А я в училище шел из увольнительной…

– И один из уродов оказался сыном вице-губернатора края, – продолжал седой. – В результате девушка так и не подала заявления о попытке изнасилования, тебя же выгнали из училища, после чего про Егора Разина долго не было слышно. Почему?

– Да завербовали его! – Генералу явно надоели все эти разговоры. – Наемники ведь как шлюхи со своими сутенерами, которые на них деньги имеют. Завербовали, в лагере каком-нибудь в горах отсиживался, потому и сведений нет. А, Разин? Что, не так было?

Я покачал головой:

– Это ты сутенер, солдат своих под пули ко всяким моджахедам посылаешь. А я сам места выбирал, куда лететь и за кого воевать.

– Солдат Родина посылает! Они за страну свою воюют! А ты… ты за бабки сраные!

– Родина или правительство? А гибнут они за страну или за хозяев страны?

Я мог говорить что думаю, терять мне было нечего – больше одного раза не расстреляют. Вот только зачем этот разговор, к чему тут штатский хрыч, расспросы о детстве, лэптоп на столе? Хотели бы завалить – вывели бы из КПЗ в тюремный дворик, окруженный глухими высокими стенами, да пулю в затылок.

Седой произнес:

– А ты вроде равнодушен к своей судьбе, Разин. Неужели такой смелый? Или такой глупый? Мы ведь не пугаем – тебя и вправду расстрел ждет.

– Не очень я смелый, – сказал я. – Хотя глупый, иначе не сидел бы здесь. Но тут в другом дело: просто все к этому шло.

Он посмотрел на меня с интересом:

– Что именно?

– Судьба моя к этому катилась. К ракете, летящей прямиком в кабину, или вот к такому… Я свыкся уже, что так все закончится. Ну или примерно так.

Седой потер печаткой на пальце подбородок.

– Неужели? Ты же деньги зарабатывал. Зачем тогда?

– Летать люблю. Хотел на острове в Карибском море поселиться и частный аэродром открыть. Был там когда-то… Хорошие места.