Только хорошие умирают молодыми

Наверное, с ним на самом деле что-то не так. Почему он не застрелил эту гадскую тварь? Понятно, по какой причине Музыкант не расправился с крысой, когда впервые встретил ее октябрьской ночью у клумбы с астрами. Беспомощная, раненая, умолявшая о пощаде… Такую крысу сложно было считать врагом. Но ведь существо, именовавшее себя Флейтистом, само признало, что после того, как оно помогло Олегу, между ними не может быть больше ничего. Они по разные стороны баррикады. Так что же не дало снайперу нажать на курок? Неужели он на самом деле уже не воспринимает крысу с флейтой как врага лишь потому, что они говорят на одном языке? И почему, если дело только в том, что он не хотел убивать Флейтиста сам, снайпер не позволил это сделать Стасику?

Может быть, прав Вась-Палыч? Или Доцент, который общается с Олегом, но лишь тогда, когда это нужно ему, как будто все остальное время снайпера просто не существует? Может быть, истина на стороне Паршина и тех оставшихся неизвестными людей, чей разговор Олег случайно подслушал в Штабе? Неужели он и на самом деле не настоящий человек, а нечто чуждое, стоящее в стороне, способное на поступки, которых не мог бы совершить другой представитель хомо сапиенс, типичный образчик своего вида?

А как же тогда Иришка? Кравченко? Стасик с его рассказами о молодежи, считающей Олега провозвестником новых времен, предтечей изменившегося, приспособившегося к посткатастрофной жизни человечества? Даже Денис — он ведь тоже хочет быть на одной стороне с Музыкантом?

Да, я хочу быть сам по себе, чуть не закричал Олег. Его остановило лишь то, что на улице он был не один. Мне нужно только, чтобы мне позволили оставаться самим собой! Я никому не сделаю ничего плохого… Тут же внутренний голос возразил: а ты уверен? Ты несколько раз отпустил врага. Причем не просто врага, а опасного, непонятного противника, который владеет очень странными способностями. Теперь он сможет убивать еще и еще, отправлять на тот свет хороших людей, которые смогли пережить Катастрофу, нашли в себе силы выжить в войне банд и наверняка до последнего надеялись, что уж завтра-то точно все будет в порядке.

Снайпер горько усмехнулся. Он ведь тоже ненавидел крыс. Убил их столько, сколько некоторым не могло присниться даже в самом безумном кошмаре. Думал, что так будет всегда. А вот гляди ж ты — оказалось, не все так просто.

Музыкант остановился и посмотрел вокруг. Здесь, в центре «нашего города», случайный человек, который ничего не знал о Катастрофе и о бесконечной войне с крысами, мог бы подумать, что ничего не изменилось. Ну, людей на улице не так уж много — так это потому что середина рабочего дня. Вторник. Точно, вспомнил с трудом Олег, раньше ведь неделя для большинства делилась на будни и выходные. Странно… Неделя — она ведь потому и неделя, что не делится. Вот Катастрофа и вернула все на свои места. Теперь люди отдыхают и работают тогда, когда им Штаб говорит. Только Олег — редкое исключение. Белая ворона.

И, пользуясь своей исключительностью, позволяет себе заводить друзей среди природных врагов.

Через перекресток неторопливо ползла колонна грузовиков. Редкое, кстати, по нынешним временам зрелище. Натужно взревывали двигатели, из выхлопных труб клочьями валил полупрозрачный сизый дым. Наверное, на штабные склады везли что-то чрезвычайно важное, подумал снайпер, провожая колонну рассеянным взглядом.

А кто виноват в том, что он опять не такой, как все? Хотелось бы найти виновного, схватить его за грудки, подтащить к себе и плюнуть в побелевшее от страха лицо. А потом от души вмазать по этому же лицу кулаком, да так, чтобы до крови, и лучше не один раз. Но что поделать, если тот, кто мешает жить, кто ничего не понимает, кто виноват во всем, — это ты сам? Разбив зеркало, ты, конечно, добьешься того, что потечет кровь. И может быть, тебе даже станет легче.

А может, и нет.

Говорят, умный человек — это тот, кто всегда сомневается в собственной правоте. Ну, с сомнениями у нас все в порядке, криво усмехнулся Олег, и эту усмешку заметила шедшая навстречу женщина. Наверное, что-то в лице Музыканта, замершего посреди улицы, ей не понравилось, и она предпочла свернуть и обойти его.

Интересно, она его знает? Женщина отшатнулась сейчас просто от незнакомца, лицо которого ей не понравилось, или от Музыканта — парня со странностями, от которого не знаешь чего ожидать?

А я говорю, что только хорошие умирают молодыми, вспомнил Олег. До Катастрофы меня бы называли молодым человеком. Глядишь, учился бы в институте. На какого-нибудь менеджера. Менеджерам-то глухота не помеха. Окончил бы институт, папа пристроил бы в престижную фирму, сидел бы в офисе, носил корпоративный костюм, а не обтрепавшиеся джинсы и кожаную куртку. И никаких длинных волос — это не по-менеджерски. Ну а теперь, в изменившемся мире, молодые — это те, кто еще не научился выживать, кто не умеет метко стрелять или быстро бегать. Так что, по меркам нового мира, я не так уж молод. Ну и, судя по тому, что до сих пор не умер, отнюдь не хорош.

И не с кем поговорить. Вообще не с кем. После Катастрофы выжило не так уж мало народу, не меньше ста тысяч в городе осталось, а то и больше — Штаб, наверное, даже точные цифры знает. Но нет никого, кому можно сказать хотя бы слово. Или не поверят, или посчитают предателем, или скажут, что сам виноват, или вовсе пошлют куда подальше: ну что ты, Музыкант, лезешь к нам со своими переживаниями? Ты же весь из себя особенный, дружище, вот и вали отсюда, с зеркалом поговори, да не забудь ему врезать от души. Или заведи себе кошку — она все терпеливо выслушает, пожалеет, помурлычет утешающее и даст себя погладить.

Иришка поняла бы. Сохранила бы тайну, никому ничего не сказала бы. Но именно ее Олегу так не хочется приобщать к своим секретам. Если все откроется — пусть это будет только на его совести. Незачем тащить за собой других. Впрочем, есть еще Стасик. Теперь он в курсе, какой скелет скрывается у снайпера в шкафу. Серый такой скелет, с хвостом и усами, с флейтой в костлявых пальцах. Плохо, ой, как плохо, что он теперь тоже знает, что Музыкант на короткой ноге с тварями. Конечно, парень смотрит на Олега как на неведомое божество, но стоит снайперу оступиться, повести себя не так, как ожидает штабной вестовой, — и как бы тот не разочаровался, не принял Музыканта за демона, только рядящегося в божественные одежды. Что он тогда сделает? Никто не ответит на этот вопрос, и Олег не ответит. Кравченко тоже мог бы выслушать снайпера, но Данил Сергеевич слишком жесткий мужик, — как он поступит, услышав исповедь Олега, тоже предсказать сложно.

Доцент?

Нет, исключено.

Неужели на самом деле остается только зеркало?

А чего ты хотел? — шепнул злорадно внутренний голос. Мечтал быть непохожим на других, молил ночью неизвестно кого, уткнувшись лицом в горячую смятую подушку, оставить тебя в покое, позволить жить самому по себе — вот, получил. Но, как бы банально это ни звучало, надо расплачиваться. Вот и цена. И не самая высокая, кстати. Скажи спасибо, что пока расплачиваешься собой, а не другими.

Сейчас бы выпить, с кристальной ясностью понял Музыкант. Надраться до свинячьего визгу, упасть побагровевшей мордой в салат да так и уснуть. Предварительно можно поругаться с кем-нибудь, рассадить кулак об услужливо подставленные зубы такого же желающего развлечений, как ты, самому схлопотать пару раз по ряхе, чтобы явиться домой с ярко-фиолетовой печатью под глазом. Пусть на следующий день будет тошно вспоминать об этом, морда из багровой превратится в мертвенно-зеленую, а желудок и печень станут укоризненно вздрагивать при одной мысли о пище. Но все это — ничто по сравнению с несколькими часами полной отключенности от окружающей жизни. Не ощущать себя, не отвечать на внешнее раздражение. Разве это не нирвана? Там, на Востоке, были правы. Рай — это не белые крыла и не бряцание арф, не бесконечное лицезрение Господа. Рай — это право хотя бы на некоторое время перестать существовать, раствориться в мире, стать каплей дождя, снежинкой в метели…