Драко (ЛП)

— Я спрошу тебя так: чьи руки будут править гидрой? Кто эти повелители в масках на самом деле?

— На самом деле? «На самом деле» — это вопрос правды. Я думал, мы только что разобрались с правдой. Нет сегодня никакой правды, Жак, нет во всей Галактике. Ты прекрасно знаешь, тайный инквизитор, как обстоят дела. Правда о генокрадах? Правда о Хаосе? Такая правда должна быть подавлена. Правда — это уязвимость, правда — это слабость. Правда должна быть укрощена, как укрощают псайкеров. Правда должна быть связана душой и ослеплена. Наш Император изгнал правду, сослал её в варп, так сказать. Но правда будет. О да!

— Когда гидра завладеет каждым в Галактике? Когда все думают одно и то же, то, наверное, это и есть правда.

Карнелиан возбуждённо хохотнул.

— Правда — это сущее посмешище, Жак. Губы, что изрекают правду, должны при этом смеяться. Смейся со мной, Жак, смейся!

Карнелиан выпустил ещё один разрывной болт — в сторону от отряда Жака, но их тем не менее осыпало землёй.

— Пляши и смейся! Наш Император изгнал смех. Из нас, из себя. Да, он изгнал радость из себя, чтобы спасти нас. Он объявил правду вне закона во имя порядка. Потому, что правда, как и смех, — это беспорядок, возмутительный, даже хаотичный; а в темнице лжи не может быть веселья.

Что хочет сказать Карнелиан? Ведь Император как никто другой должен знать правду — о предназначении человечества, об истории — он, кто правил десять тысяч лет! Если Император не знает правды — не может увидеть правды — что ж, тогда Галактика — пустое место, бесполезное, обречённое. Но, может быть, Император больше не знает, какой была правда, больше не знает, зачем его космические десантники и его инквизиторы насаждали его волю железной рукой?

Пока Карнелиан насмехался над Жаком под тошнотным небом этого уголка Хаоса, решимость Жака отправиться на Землю со своими — признаться, расплывчатыми — доказательствами крепла. Если бы он только мог сбежать из лап Карнелиана!

Взорвался ещё один болт, осыпав их камешками.

— Может, попробовать его достать, босс? — буркнул Гримм.

Как? По сравнению с Карнелианом они были как на ладони. Боевой сервитор держал тяжёлый плазмаган. Ме’Линди скорее всего обратится в пепел… хотя долг ассасина — умереть, если требуется.

— Жак, позволь дать тебе отрывок из очень древней поэмы, над которым ты сможешь погадать в оставшиеся последние мгновения своей жизни. Мгновения, которые могут относиться к твоему ближайшему будущему, которое наступит прямо сейчас, или, в противном случае, к будущему, когда ты станешь трясущимся злобным старикашкой, который оглядывается на прожитую жизнь перед тем, как свет наконец для него погаснет навсегда… В этом отрывке стихотворения говорит Бог. Возможно, он, как наш Бог-Император, озирает свою галактику. Кхе-кхе.

Карнелиан откашлялся и продекламировал:

— Неплохо, да? Как слова скатываются с языка…

А как они озадачили Жака! Как ускользнул их смысл, точно как признание Кралевы Маланьи досадно выскользнуло у него из рук.

— Ой-ёй! — взвизгнул Карнелиан. Он выпустил болт и задел плечо Гримма. Снаряд срикошетил в сторону, не разорвавшись, так как не проник внутрь. Но Гримма всё равно швырнуло вбок.

У Жака не было выбора — он ответил; Гугол тоже. В следующую секунду — Гримм. Карнелиан уже исчез за шпилем, вместе со своим роботом.

Из-за каменного столба полетели болты и сгустки плазмы — только в противоположном направлении. Показались легионеры в вычурной костяной броне, перескакивая от столба к столбу и стреляя на бегу. Их сопровождали размахивающие клешнями демоницы и суетливые отродья Хаоса.

— Бегом к кораблю! — приказал Жак, творя ауры защиты и отвлечения.

Они рванули с места, бросив паланкин вместе с мерзкой тушей и экскруциатором Жака, которым тот так и не воспользовался. Впрочем, он был рад его бросить.

Когда «Торментум Малорум» вознёсся на хвосте плазмы над гнойной ионосферой, на него накинулась парочка истребителей ближнего космоса — кораблей-ястребов, но Гугол опередил их и продолжал уходить на форсаже. Звездолёт пел от нагрузки на двигатели.

— Твои ковыряния, похоже, не прошли даром, — наконец признал Гугол.

Гримм хмыкнул:

— Ха, неплохо я их настроил, да?

— Это на пока! Ты не прочитал ни единой литании. Как можно ждать от двигателя нормальной работы, если ты пренебрегаешь его духом?

— Его дух, — ответил Гримм, — называется «топливо».

— Только не дай ему такое услышать.

— Ха, да чтоб я разговаривал с мотором!

— Виталий прав, — вмешался Жак, — дух наполняет всё сущее.

— Ха, то есть, ты понял всю ту чушь, что молол наш человек-арлекин про «наполнить бесконечность»?

— Император наполняет всё. Он везде. Везде, куда достаёт Астрономикан, по крайней мере.

Гримм пожал плечами:

— Меня малость беспокоит, почему Карнелиан дал нам уйти. С его понтоватой меткостью он лишь задел меня. Он гнал нас, как стадо, в сторону корабля, босс. Только и всего. Не давал легионерам подойти…

— После того, как привлёк их выстрелами.

— Зачем тогда в них стрелять, если они на его стороне?

— Возможно, — предположил Виталий, — раз их первую леди украли, а свиту перебили, у отступников испортилось настроение — и они палили в любого, кто не из их Города Грехов?

— Ты тупой, — сказал Гримм. — Может быть, Карнелиан убил эту бабу Кралеву, чтобы мы думали, что гидра происходит отсюда, пусть даже это не так.

— Она должна быть отсюда, из Глаза, — категорически отрезал Жак. — И с планеты Кралевы тоже.

— Это больше не её планета, — сказал Гугол. — Да и чёрт с ней, баба с возу… Не совсем мой идеал роковой красавицы.

— Карнелиан явно с тобой согласен, — заметил скват.

Мысль о том, что Карнелиан гнал их — теперь к Земле? — бесила Жака неимоверно.

— Я не такой уж тупой, — ответил Гугол, — когда дело касается толкования стихов. Бог-Император в этой поэме словно говорит, что отделил часть своей силы. Эта часть где-то в другом месте, не зависима от него, вольна идти своей дорогой — или отказаться идти. Добро эта часть? В таком случае, та, что осталась, — зло.

— Император не может быть злом, — сказал Жак. — Он величайший человек из всех. Хотя он может быть, и должен быть, суровым — без улыбки.

— Факт, о котором Карнелиан явно сожалел.

— Так, что смог посмеяться над нами, — съязвил Гримм.

«Воистину, я бегу по лабиринту, — подумал Жак, — а у лабиринта, возможно, вообще нет настоящего выхода».

— Кстати, об идеалах, — поддел Гримм Гугола, — вон идёт твой.

Ме’Линди вернулась в своё настоящее тело и сейчас возвращалась в крипту управления.

— Значит, вот он какой — Хаос, — был её комментарий.

— Нет, — поправил Жак, — это был лишь один мир из сотен, куда вторгся Хаос.

— Ты знаешь, там я почувствовала себя почти как дома в своём уродливом теле. Кое-что я там заметила на свой изменённый взгляд.

Жак немедленно встрепенулся:

— Порчу Хаоса?

— Что-то в воздухе. Нет, в невидимой атмосфере. У меня не было таких ощущений, когда я оборачивалась в Василарёве. То была… работа. Здесь было больше как гнусная и чарующая судьба.

— Может изменение тела вызвать привыкание? — обеспокоенно спросил скват.

— В мире Хаоса, думаю, да. Ты застрянешь, станешь чудовищем и не сможешь обратиться назад. Хаос — это полиморфин для безумных и дурных, для больных умом, для мозгов, которые жаждут, не зная меры. Ты превратишься в суть собственного кошмара, который начинался, как бредовый и увлекательный сон. Затем кошмар придаст форму твоему телу. Кошмар завладеет тобой. Ты по-прежнему будешь считать себя сновидцем. Но ты им не будешь. Ты будешь тем, что снится. Я вот думаю…