Я - инопланетянин

Закрыв глаза, я прижимался к теплому граниту и думал об отце и маме. Думы были мрачными, безнадежными; что-то не совсем понятное брезжило передо мной, шептало где-то под черепом странные слова: будто принадлежу я не только себе, но и другим, родившим и воспитавшим меня, а кроме них, еще есть долг – неясно, перед кем, но чрезвычайно важный, не разрешающий кончить жизнь под этой скалой. Жизнь должна продолжаться, шептал бесплотный голос, а то, что случилось, – лишь эпизод, один из тугих узелков в ее нескончаемой нити. Ты его развяжешь, этот узел, а если не сумеешь развязать – разрубишь... Стоит только пожелать!

Я пожелал. Я не хотел висеть на этой проклятой скале, будто пришпиленный к ней булавкой, и падать я тоже не собирался. Сосна у моей серебрянки и кочка под ней – вот место, о котором мне мечталось. Я видел эту кочку, уютную, мягкую, заросшую мхом; видел не глазами, а как-то иначе, по-другому, словно она пребывала не в пропасти подо мной, не в дремучем карельском лесу, а гораздо ближе – возможно, в моей голове. Это ощущение казалось таким отчетливым и ярким, что...

Земля мягко толкнула меня под ступни, и, не удержавшись на ногах, я повалился прямо на эту самую кочку. Какие-то секунды я лежал, ошеломленный и устрашенный, потом в палатке рядом завозились, и из нее выглянул сонный Арефьев.

– Ты чего, Данька?

– Живот прихватило, – отозвался я и проворно уполз за кустик.

Там, сидя в зарослях шиповника, вдыхая влажный утренний воздух с привкусом смолы и хвои, я попытался разобраться в случившемся. Настолько, насколько это было по силам подростку, уверенному, что он – без пяти минут экстрасенс... Впрочем, какие пять минут? Я только что свершил невероятное – телепортировался! Но кажется, это была лишь часть моих талантов: ссадины на исцарапанных ладонях затягивались прямо на глазах, и почему-то я знал, что должен прижаться к дереву – вот к этой могучей сосне с золотистой корой, торчавшей над кустами. Следуя странному порыву, я перебрался к ней и обнял теплый ствол. В эти мгновенья мне было так спокойно и хорошо! Но в глубине сознания копилась и зрела тревога; интуитивно я ощущал, что под каким-то этапом моей жизни подведена черта.

Так и произошло. Страшный период закончился, и начался очень страшный.

Пробуждение внечувственных способностей – если, конечно, мозг и плоть аборигена готовы воспринять их – является первой защитной реакцией. Несмотря на то что мы исследуем миры с богатой и развитой ноосферой, а значит, уже перешедшие от первобытной дикости к неким зачаткам культуры, данный факт не исключает разнообразных опасностей, болезней и ран, пленения и смерти. Наблюдатель должен выжить в самых суровых условиях и продолжать свою миссию, что бы ни творилось на планете: пандемия, повальный голод или бесконечная война. Шансов на выживание тем больше, чем ближе организм автохронов к уренирскому, что позволяет пробудить паранормальный дар – если не полностью, то хоть отчасти. Вполне понятно, что существо, способное к те-лепортации, к восстановлению сил за счет живой энергии и безошибочному восприятию эмоций, имеет массу преимуществ, и все эти свойства – первая линия защиты от неприятных случайностей и бед.

Но существует и вторая, чье назначение не внешняя, а внутренняя оборона. Защитить от безумия – вот ее цель! В мире, где полно безумцев, где каждый третий невменяем и где душевные болезни – неоспоримый медицинский факт, попытка к слиянию разумов, естественно, воспринимается как ненормальность. Паранойя, шизофрения, раздвоение сознания... Если ваш взрослеющий партнер зациклится на этих мыслях, фатальный конец неизбежен: напуганный происходящей метаморфозой, он раскрывает свой секрет и подвергается лечению. Варварскому, принудительному, жестокому, которое делает здорового больным... И потому паранормальный дар несет еще одну функцию – защиты психической полноценности. По мере его пробуждения паранорм осознает, что он вполне нормален, но отличается от большинства людей; это, конечно, для подростка тяжкий груз, но все же не такой мучительный, как мысль о мнимой болезни.

Впрочем, меня она не миновала, и несколько жутких черных месяцев я втайне рылся в родительском книжном шкафу, отыскивая труды по психиатрии и медицинские учебники попроще. За это время я стал изрядным знатоком душевных недугов и психоанализа, а также общей и частной сексопатологии, но никаких опасных симптомов в себе не обнаружил. Ни нервных расстройств, ни навязчивого идефикса, ни мании преследования, ни раннего склероза, ни – спаси Вселенский Дух! – тяги к некрофилии [25] или каннибализму. Я был здоров, абсолютно здоров и крепок, как молодой дубок, хоть обладал эйдетической памятью, умением читать эмоции и, пообщавшись с подходящим деревом, мог переместиться в пространстве – пока еще на пару-другую километров. Несомненно – экстрасенс, возможно – супермен, о чем говорили мои наливавшиеся силой мышцы, но уж во всяком случае не сумасшедший...

Вот только эти сны! Более яркие, живые, чем прежде, и более разнообразные... Я видел Уренир и знал, что это – моя родина, такая же, как Суук, Рахени и Земля; я видел людей с огромными зрачками, я слышал их имена – На-ратаг, Асекатту, Рина, и эти созвучия были мне всего дороже; каким-то неведомым образом я ощущал, что вспоминаю своих родичей, настолько же близких и любимых, как обретенные на Земле. Я снова скользил в океанских водах, спасался от знойного алого солнца, парил над городом древесных исполинов, однако теперь являвшееся мне вдруг обрело названия; язык, вернее, множество языков, то напевных, то гортанных, резких, стучались в мой разум, просачивались в него, пускали корни, расцветали... Бездонная память Асенарри! Еще не мысли, но уже – воспоминания... Мои!

Память – фундамент личности; без передачи запечатленного в ней не завершить метаморфозы. Память – это факты, события, знания, но под этой основой зиждется еще одна – почва, на которой заложен фундамент. Врожденные склонности и таланты, интуитивные влечения, фантазии и страхи, зыбкий мир подсознательного, генетическая предрасположенность, унаследованная от далеких предков... Все это переходило к Дане Измайлову вместе с воспоминаниями Асенарри, капля за каплей, зерно за зерном; психоматрица растворялась во мне, я растворялся в ней, земля под фундаментом крепла, и камни его уже не делились на свои и чужие. Я, Даниил Измайлов, рождался заново и был уже не прежней, а новой, более сильной и мудрой личностью – той, что возводила дом обновленного «я» на почве слившихся подсознаний и на фундаменте общей памяти.