Конклав ночи. Охотник

Я приподнял руку и показал ему большой палец. Конечно, Артемьич был прав. Но тут сообразить несложно. Гораздо трудней понять другое. Как взаимосвязаны Байрактар и упыриха? Почему тварь привела меня к нему? Почему он не добил меня, а оставил ей на растерзание? Что за уродливый, невозможный симбиоз живого и мертвого? А может – меня вдруг осенило, – все куда проще? Тагир и есть высший? Ох, блин.

– Вот и добрались, – прервал мои размышления Чепилов. – Давай-ка, помогу слезть.

Помощь была кстати. Если бы не Артемьич, я попросту свалился бы на землю кулем. Едва я встал на ноги, Петр увел лошадь.

Мы находились возле второго, прежде пустовавшего вагончика. Сейчас он был освещен, дверь стояла нараспашку. На лесенке сидел Леха – через плечо мятое вафельное полотенце, в руке эмалированный чайник. Рядом на ступеньке стояла полупустая бутылка водки. За спиной пастуха виднелся угол лежанки, застеленной шерстяным солдатским одеялом, и маленький стол.

Не без труда я избавился от ботинок (мокрые шнурки пришлось разрезать), стянул с себя всю одежду, включая трусы. Оперся обеими руками о стенку вагончика, наклонил голову и сказал:

– Сначала затылок.

Артемьич взял у Лехи чайник, начал тонкой струйкой лить теплую воду на рану и копаться в ней чем-то холодным. Боль ощущалась, однако значительно более слабая, чем я ожидал. Наконец он закончил. Щедро плеснул на затылок водки (я зашипел) и объявил беззаботно:

– Череп цел, мозг не задет!

Леха засмеялся.

Артемьич с напускной суровостью прицыкнул на него, а затем спросил у меня:

– Как пациент смотрит на то, что Иван Артемьич промоет и остальные царапины?

– Положительно. Только задницу не гладь и яйца не трогай. Щекотки боюсь.

Леха заржал пуще прежнего, всхлипывая и колотя ладонями по коленкам. У него явно начался отходняк от стресса.

– Да ни за какие деньги, – пообещал Чепилов. – А ты, борода, хорош веселиться. Топай спать. У тебя подъем ранний.

– Ага, я и сам собирался, – сказал пастух и, похохатывая, ушел.

Управился Артемьич за считаные минуты. Орудовал он уверенно, но грубовато. Заметно было, что привык иметь дело не с людьми, а со скотиной. Закончив, звонко шлепнул меня по ягодице ладошкой.

– Все. К несению службы годен.

– А по жопе бить обязательно?

– Извини, привычка. Забыл, что ты не корова.

– Смешная шутка. Жалко, Леха ушел, оценить некому.

Я отобрал у него водку, прополоскал рот, выплюнул, а остатки выпил. Потом двинулся к «УАЗу».

– Далеко собрался? – озабоченно спросил Артемьич. – Родя, поверь, сейчас плохое время кататься на машине.

– Знаю. Кое-что взять надо.

Из багажника я достал старый портфель рыжей кожи. На боку можно было разглядеть выдавленное изображение кадуцея. Прихватив портфель с собой, я побрел обратно. Залез в вагончик, сел на лежанку. Голая кожа ощутила колючую поверхность одеяла. Я раскрыл портфель. Вынул салфетку в стерильной упаковке, «патронташ» одноразовых шприцев, несколько ампул, вату, пузырек муравьиного спирта.

Артемьич, устроившийся на второй лежанке, следил за моими действиями с тревогой.

– Это для чего такое богатство?

– Антисептики, болеутоляющие. Средства для ускоренного заживления ран…

Я наполнил шприц из двух разных ампул, стравил воздух, зажал пластиковую трубочку между губами. Протер бедро смоченной в муравьином спирте ваткой. Взял шприц тремя пальцами и, держа будто карандаш, вогнал иглу на полную глубину в мышцу. Медленно нажал на плунжер указательным пальцем. Медленно вытащил иглу. Показалась капелька крови, я накрыл ее той же ваткой и начал бережно массировать. Спустя десять секунд взялся за новую ампулу.

– …А также витамины и антибиотики. Утром буду как новенький.

– Можно посмотреть?

Я кивнул.

Артемьич взял пустую ампулу и без запинки прочитал:

– Нандролона фенилпропионат. Это какой витамин, если по-русски? Что-то я позабыл.

– Ю, – отозвался я. – От морщинок на х…

– Так вроде как раз от нандролонов он и сморщивается. Хотя переломы заживают быстрее, да.

– Больно умный, – сказал я.

– У нас в советские годы не только молочное стадо было, но и мясное. А бычки без кое-каких уколов уж больно медленно вес нагуливают. Вот мы и знакомились с достижениями ветеринарной фармакологии.

Он взял следующую ампулу, покрутил в пальцах, укоризненно покачал головой.

– Не хилая у тебя аптечка, Родя. И кто ж снабжает такими редкими витаминами?

– Дед Пихто.

– Это тот, который тебя воспитал? Ты не говорил, что его Пихтом зовут.

Большинство препаратов я действительно получал через деда. В свободной продаже они отсутствуют, а с его связями можно достать что угодно.

– Отстань, а? И вообще, ложись спать.

– Лягу, не волнуйся. Только сперва хочу над тобой маленечко пошептать.

– В каком смысле пошептать?

– В целебном. Заговоры, приговоры, молитвы. Куда полезней, чем всякая химия.

Я нахмурился.

– Давай конкретней. Колдовать, что ли, собрался?

– Колдуют колдуны, – сказал он неожиданно строго. – У меня другой профиль. Можешь называть народным целительством.

Решив, что ничего страшного от его «шептания» не случится, я махнул рукой.

– Ладно, приступай. Только…

– Про яйца помню, можешь не повторять. А сейчас ляг, закрой глаза и умолкни:

С инъекциями я уже разделался, поэтому выполнил его указание без возражений. Наклонившись над моим лицом так низко, что я почувствовал его кисловато-табачное дыхание, Артемьич забормотал что-то неразборчивое, убаюкивающее.

Подействовали на меня целительские нашептывания Артемьича или дедовы укольчики, но проснулся я от жуткой, болезненной эрекции. А еще – от ощущения чужого присутствия. Впрочем, тот, кто находился рядом, агрессивности не проявлял. Я осторожно, на крошечную щелочку, приоткрыл один глаз.

Рядом с лежанкой стояла крепенькая бабенка лет тридцати в синем халате с забрызганным молоком подолом. У нее были шальные серые глаза, полыхающие румянцем щеки и губы той формы и сочности, за которую иные дамочки продают душу дьяволу пластической хирургии. Уперев в бока полные руки, гостья с жадностью рассматривала ту мою часть, которая поднялась раньше хозяина.

– Интересуешься предметом, красавица? – спросил я вкрадчиво.

Она, вопреки ожиданиям, не вздрогнула, не взвизгнула. Перевела взгляд на меня и сказала:

– Так и есь.

Я захохотал. В этот раз по ее лицу скользнула тень легкого удивления.

– Ну так присаживайся поближе, – сказал я сквозь смех.

Она поняла мои слова чересчур буквально и после манипуляций с одеждой – менее ловких, чем у стриптизерши, но не менее возбуждающих – уселась сверху.

Некоторое время спустя, сообщив, что зовут ее Люба, она разведена, сюда прибыла на утреннюю дойку и что после девяти вечера ее можно, а вернее нужно найти по такому-то адресу, моя нежданная гостья удалилась. Я повалялся минут пятнадцать и встал.

Затылок все еще побаливал, но очень незначительно. В остальном я чувствовал себя прекрасно. На лежанке, где спал Артемьич, обнаружились вычищенный и смазанный «Моссберг», налобный фонарик, складной нож, мобильник – наверняка безнадежно испорченный водой, и моя одежда. Все еще влажная, но уже не мокрая. Возле порога стояли ботинки. Вместо шнурков были вдернуты толстые капроновые нитки.

Ежась от прикосновения влажной ткани, я быстренько оделся и проверил телефон. Как и следовало ожидать, купание в озере оказалось для него фатальным. Что ж, спишем в непредвиденные расходы. Надеюсь, мадам Мордвинова не станет ерепениться, и МЧС без лишней волокиты накинет к гонорару дополнительные двести пятьдесят – триста евро. Пожалуй, стоит известить кураторшу об этом уже сейчас. А заодно доложить о событиях прошедшей ночи. Кажется, у Артемьича есть мобильник.

Распахнув дверь вагончика, я зажмурился от яркого солнца, а первым, что увидел, когда сетчатка адаптировалась, были коровы. Они лениво выходили из загона, толкаясь боками и тряся тяжелыми головами. Слева и справа гарцевали на конях пастухи – лишь чуть менее понурые, чем их подопечные. Музгара я нигде не заметил, зато разглядел, как вдалеке пылила удаляющаяся грязно-белая «Газель» с доярками. Артемьич сидел на корточках возле моего «УАЗа» и курил, подкрашивая напитанный коровьими ароматами воздух запахом самосада. Увидев меня, он приподнял бейсболку в шутливом приветствии.