Дорога стали и надежды

– Эй, эй, милая, все хорошо! – Петр поднял вверх руки. – Не трону я тебя, не собирался даже. Ты не серчай, не надо. Ты лучше это, иди вон, сейчас тебе бабы воды горячей спроворят, помоешься, они те одежку постирают. А то в кровище вся, ровно упырь, тьфу-тьфу. Ай!

– Где Золотой? – Азамат и не думал забирать пистолет. Покосился на зашедшего в сортир Саблезуба. – Эй, друг, иди с девушкой. Иди-иди, давай.

Кот мяукнул и повернулся назад к выходу. Зашипел, вздыбившись на новое лицо.

Мужчина, светивший себе масляным фонарем, явно был немолод. Жесткое и хитрое лицо, тонкие губы и слегка кривоватый нос.

– Здесь я, братишка. О как, опростоволосились мои олухи. Так, кто-нибудь, заберите, что от Андрюшки осталось. Девушку помыться, одежду постирать и высушить до утра. Азамат, ты бы обрез-то убрал, а?

– Уберу, уберу. Только веревку еще надо. Ему за стволом лезть.

Золотой улыбнулся:

– Да брось… чего у меня, пистолета не найдется?

Азамат улыбнулся в ответ:

– Найдется, а как же. Только это в воспитательных целях ему будет. Понимаешь?

Золотой усмехнулся еще шире.

– А то!

Уколова сидела в большущем корыте и терла плечи жестким мочалом. Мыло в Венере варили сами, пахучее, жирное. Воду ей уже поменяли, но она так и не смогла вылезти. Терла, терла, терла…

Бухнула проседающая дверь. Азамат плюхнулся на лавку в предбаннике, положил ноги на скамейку. Выглянул за угол, в тесную комнатенку, обитую ошкуренными досками. Посмотрел на сильную спину Уколовой, выступающие позвонки и несколько хорошо заметных шрамов. Кашлянул, вернувшись обратно.

– Что? – Уколова не обернулась. Уставилась на темнеющий сучок, опустила мочало в воду.

– Я подумал, и даже не стал тебя ни о чем спрашивать. – Азамат расстегнул куртку, в помывочной было душно. – Сам думал сперва, что мол, за глупость. Вроде бы офицер эсбэ, подготовленная, и в такую лужу села.

– Ну да, смешно. – Уколова шмыгнула носом. – Уписаться со смеху можно.

– Да чего тут смешного? Тут впору плакать, если бы не пара моментов.

– Каких?

– Там, в Новоуфимке, много дерьма, но здесь больше, и там оно знакомое, а тут, в той же Венере, ты его и близко не видела ни разу. Не говоря про Бугуруслан, скажем, – не зря его обходят стороной. Да и не визжать, не реветь белугой, когда так зажали… Мне такого видеть не приходилось.

Уколова прижала ладонь ко рту и несколько секунд боролась с совершенно пустым желудком.

– Рада, что смогла удивить.

Азамат помолчал.

– Брось, старлей. Такое не каждый сможет. Только запомни… Женя, что сейчас тебе стоит поучиться. Мне тоже как-то пришлось, снова, как в учебке, почувствовать себя салабоном – полтора года назад, представляешь, чуть не схарчила семья истинных идиотов. Озабоченная шамотра, папка с придурью, мамаша с изрядной дебильноватостью, а детки так вообще, даун на дауне и дауном погоняет. М-да, но ведь могли меня пустить на бешбармак.

– Или лагман.

– Или беляшей наделали бы… – Пуля усмехнулся. За стенкой вода снова начала плескаться, но теперь падала сверху. Уколова явно решила прекратить водные процедуры.

– Свернул не туда, представь себе. Шел себе, шел, и перепутал поворот, ага. А там хуторок такой, небольшой, семья, добрая такая, человечная…

За стенкой раздался шорох. Азамат довольно кивнул головой. Офицер оказалась офицером. Справилась так, как вряд ли удалось бы многим другим женщин. Это было хорошо, нервы у Уколовой крепкие, в дороге пригодится.

– Как выжил-то? – совершенно спокойным голосом поинтересовалась Женя.

– Как? – Азамат покачал головой. Как…

Пуля упал, прижавшись лбом к металлу бывшего гаража. Воздух проходил в легкие тяжело, их кололо и рвало изнутри десятком крючков. Что сыпанула ему в лицо мамаша, широченная и криворожая, он не понял, успел только прикрыться рукавом, чтобы не наглотаться сильнее.

Где-то в коридоре зашуршали. Пуля выстрелил на звук, услышал булькание и стон, выстрелил еще раз. Экономить патроны сейчас не стоило, слишком хитры и опасны оказались людоеды. Он сплюнул, прочищая горло. В груди больше не разрывались в крошево осколки стекла, зато взамен начало припекать. Покачиваясь, встал, схватившись за первое, что попало под руку. Встретившись взглядом с мертвыми белесыми глазами подвешенного худого мужика, лишь покачал головой. Бояться мертвых глупо. А вот тех трех оставшихся в живых, еще как стоило.

Всего милых и улыбчивых фермеров ему попалось семь штук: мамаша, низкая, широкая, со странновато перекошенным лицом; отец, высокий и лысый, постоянно жующий губами, как лошадь; мелкая пакостная деваха лет тринадцати с роскошной тугой косой. А еще два молодца, одинаково страшных и глупых с лица, молодуха, призывно качающая по очереди то сдобным крупом, то немалыми грудями, натягивающими цветной и жутко грязный свитерок, и ее подружка, отвратная тощая девица с бледно-синюшным лицом и светлой паклей на голове. Самые обычные лица современной жизни, со всеми неприглядными последствиями Войны. А последствий, на глазок, хватало: от красных набухших век у папани, постоянно вытирающего левый слезящийся глаз, до странных, напоминающих раскрывшиеся розочки болячек на полных икрах жопастой перезрелой красотки. Один из близнецов, судя по коричневым пятнам на заду брезентовых штанов, явно забыл подтереться, а второму не помешал бы дантист, хотя бы такой отъявленный садюга и неумеха, как Дуплович из Демы.

От предложенной еды Пуля отказался. Он вообще хотел уйти дальше, едва заприметив низкое и длинное здание впереди, но конь все же сдох, растертая в кровь нога требовала отдыха, фильтров у противогаза не осталось, «химза» прохудилась, а с юга несло тучи. Когда тучи несло с юга, то как пить дать жди не простого дождя, так как на юге, если Азамат правильно помнил географию, находился Донгузский полигон, а уж ровняли его с землей, как предполагал наставник в учебке, серьезно и вдумчиво.

Вот так и получилось, что он сидел на лавке рядом с пышащей жаром печуркой, слушал непонятные вопросы и потихоньку клевал носом. В сон тянуло неимоверно, Азамат проваливался в мягкий и розовый пух забытья. Дебелая молодуха, растянув губищи в неприятной улыбке, незаметно оказалась рядом, потянула за собой. Пуля встал, осоловело покачав головой. Желание заснуть набирало скорость как винтовочный патрон, желая окончательно отправить его в беспамятство.

– Пойдем, пойдем, сахарный ты мой, – молодуха провела малиновым языком по верхней, вялой и вислой губе, подмигнула. В разорванном от ворота и ниже платье тяжело качнулись белые груди, чуть пахнуло потом. – Я уж тебя отведу в кровать, пойдем, пойдем…

Папаша семейства засмеялся, взбрыкивая ногами, запрокидывая голову назад совершенно как недавно сдохший азаматовский меринок. Близнецы вторили, шмыгая носами и похрюкивая. Остальные хмыкали и слегка похихикивали. Азамат качнулся вслед за настойчивой девкой, уперся рукой в бревна. А куда это он шел? И зачем? И с кем?

Странно, но он совершенно не мог вспомнить, как их зовут. И даже не совсем точно понимал причину, из-за чего так доверчиво начал поворачиваться к смрадно дышащему коридору, ведущему куда-то в глубь дома. Неожиданно ногу обожгло болью, следом из-под лавки донеслось булькающее разъяренное шипение. Азамат покосился на штанину, на глазах покрасневшую, и на нехилую мохнатую лапу с выпущенными крючьями когтей, прячущуюся обратно.

– Поганец! – завизжала молодуха. – Тварь шелудивая! Кот помойный!

Ее товарка, тряся дряблыми бледными щеками подскочила, ударила под лавку длинной кочергой, скрученной из прута. Из-под лавки вылетел серо-полосатый, свалявшийся, пыльный и злобный огромный кошак. Вылетел, оскалив длинные клыки, и прыгнул на бледную немочь. Но не долетел, столкнувшись с двумя неприятностями. Цепью, дернувшей его назад и кочергой, ударившей куда-то по густой шубе. Сивая тощага могла вмазать животине и по голове, разом успокоив ее насовсем, но пожалела. Однако Пулю именно этот аспект сейчас совершенно не интересовал, потому что с ним тоже случилась парочка интересных вещей.