Бертолетова соль агентуры глубокого укрытия [СИ]

— Туда не попадёшь, — сказал шеф. — Они впускают только своих, бывших реальных бойцов. Я бы и сам туда сходил. Даже мечтаю туда попасть! Так я — итальянец и местный, как вы говорите, а тоже возможности нет.

— Вы итальянец, но абсолютно чисто говорите на русском языке. Как это у вас, получается? — спросил художник, рассматривая харизматичное лицо шефа.

— Русский язык — мой второй родной язык. Я тридцать лет говорю на русском языке и уже давно думаю на нём. Вот мой друг, Скорцени, тоже им владеет, но думает пока ещё на итальянском.

— А Отто Скорцени не ваш родственник? — спросил Аркаша пуская дым сигареты.

— Прадед, — ответил Скорцени. — А вы его знаете?

— Да, в общем-то, слышал. Хороший был диверсант.

— Он был воин, — с вызовом сказал Скорцени.

— Да, я это и имею в виду.

В "Экспресс" зашел человек в круглых очках и с большими, мохнатыми усами. Медленно направился к стойке.

— Саша! Маринин! — крикнул Аркаша. — Ты чего это так замаскировался.

Саша быстро подсел к Аркаше и итальянцам за столик.

— Не ори, — сказал Аркадию. — Я в бегах. — Посмотрел на итальянцев. — От жены.

— Да? — удивлённо спросил художник. — А зачем эти дурацкие усы? И с глазами у тебя вроде всё в порядке. Пенсне нацепил…

— Аркаша, меньше текста. Я просто соскучился по "Экспрессу". Вот и пришел. А усы — выросли. Вопросы есть?

— Да нет вопросов, — нейтрально ответил художник.

— Извините, но, по-моему, я вас где-то видел, — проговорил шеф.

— Да? Интересно, где? — настороженно проговорил Маринин.

— А! Вспомнил. Вы — музыкант. И работаете дуэтом. Я слышал вашу великолепную интерпретацию испанской песни о любви. Беса ме! Беса ме мучо! Вы играете на балалайке. А где ваш бородатый напарник?

Маринин ошеломлённо глядел на итальянца. Посмотрел по сторонам. Осторожно спросил:

— Вы нас слышали в "трубе"?

— Как вы сказали? В трубе?

— "Труба" — это подземный переход на Крещатике.

— О! Да, да! Я вас слышал в "трубе". Мне так приятно пообщаться с музыкантом. Я устал от разговоров о войне, революции и подполье. Человека искусства видно сразу. Того, кто не держал в руках оружие, заметишь за версту. Вы добрая душа. Если не возражаете, выпьем? — И налил Маринину стакан водки.

— Ммм… Да. Я люблю музыку. Но и выпить не прочь! — Взял стакан. Представился:

— Саша.

Главный итальянец протянул руку.

— Бенито. А это мой напарник по работе, Отто.

Скорцени наклонил голову.

— Отто Скорцени его прадед, — вставил Аркаша. — Ты представляешь?

— Это правда? — спросил "музыкант"

— Да, — ответил Скорцени. — В его честь все мужчины нашей "семьи" получают имя Отто.

Выпили.

— Отто Скорцени ваш прадед, — неторопливо констатировал Маринин, кинув в рот дольку лимона. — А мой прадед штурмовал Берлин. Его звали Егор. Но я — Саша. У нас, как вы говорите в "семье", каждый имеет своё собственное имя. Прадед — Егор, дед — Данила, отец — Иван, а я — Александр. Вот так, Отто. — "Музыкант" с убедительной безмятежностью смотрел на Скорцени, топорща усы.

— У всех свои традиции, — уклончиво ответил Скорцени.

— У нас традиция быть самим собой, — мягко начал давить на итальянца Маринин. У него было специфическое отношение к нерусским, оккупировавшим Киев. — Поэтому я не Данила или Егор, а Саша. Но это нааши, чисто украинские традиции. — Замолчал, вытащил из кармана пачку "Беломор-Канала" и сунул в рот папиросу, дунув в мундштук.

— Кхм… давай выпьем, — сказал шеф, уловивший психологическую конфронтацию. — За… За ваш Подол!

— Я не против, — сказал Маринин.

Выпили. Скорцени стал жевать курицу и через минуту успокоился, забыв наезд.

— Вы гастролируете по всей Украине или работаете только в Киеве? — миролюбиво спросил он у Маринина.

— Вообще-то наш дуэт редко даёт концерт. Вам, в некотором смысле, повезло. Гастролируем только на острове Змеиный. Мы не любим гастроли. Недавно прилетели оттуда. Перелёт был тяжелый, поэтому мы все до сих пор нервные, взвинченные, если что — извините.

— О! Вы выступаете за пределами Украины? — удивлённо проговорил шеф. — Это означает, что у вас отличный мастер — класс. Вы проводите мастер-классы? Я бы взял несколько уроков на балалайке. Гитарой я владею.

— Нет. Наш регламент расписан. Места для мастер-класса там не нашлось. Но, может быть, позже, ближе к осени, что-нибудь получится.

Аркаша со скрытым удивлением слушал. Саша Маринин умел запудрить мозги, и художник давно знал все его темы. Но вот проведение мастер-класса на балалайке — это было что-то новенькое. Выпили ещё. За процветающую Италию. За житницу славянских народов — Украину. Выпили за полнолуние. За удачу Маринин пить отказался — "Я не у кого ничего просить не буду!" Выпили за здоровье. Принесли третий графин с водкой. Выпили за Красные бригады. Выпили за взятие Берлина (Маринин), выпили за Муссолини (шеф), за итальянские вооруженные силы (Скорцени) и последователей художника Моне (Аркаша). Выпили за братство народов и Интернационал.

Аркаша осоловело проговорил:

— Я должен вас всех нарисовать! — и вытащил из портфеля лист бумаги. Принялся делать набросок.

Разговор продолжался в сложившейся на три графина с водкой колее.

— И что же нам теперь, есть эту демократию? Её на хлеб не намажешь. Сколько у тебя оклад? — спросил Маринин у шефа. Они уже давно перешли на "ты".

— Двадцать пять тысяч евро, — ответил тот.

— В год?

— Нет, в неделю.

— Неплохо. У тебя проблема одна — сохранить эту зарплату.

— Ну… В общем-то, ещё есть проблемы…

— Всё равно, связанные с работой. Верно?

— В общем, да.

Маринин провёл рукой вокруг себя. Сказал:

— Мои земляки, в радиусе пятисот километров получают, в лучшем случае, тридцать или сорок евро в неделю. Как ты считаешь, о чём тебе можно с ними разговаривать?

— Ммм… Саша… Я никогда не делил… На богатых, бедных… Лишь бы хороший человек… Все перед богом равны…

— Этот вопрос давно решил Маркс, — оборвал его Маринин. — Тебе знаком такой немецкий еврей — Маркс.

— Да.

— Он считает идею прибавочной стоимости — воровской идеей. А как ты?

— Не согласен.

— Нуу… Конечно… Куда-там… Двадцать пять тысяч евро — кто же будет согласен. Но! Но в этом-то и есть корень вечного антагонизма, и не ищи его в национальных или ритуальных отличиях.

— Саша, хватит грузить, — сказал увлечённый рисунком Аркаша. — Парни нормальные, групповой портрет нормальный. Не сбивай с мажорной темы.

— Но я уважаю Маркса, — добавил главный итальянец. Хотя бы за то, что он никогда не работал. Из принципа.

Выпили за Маркса.

В "Экспресс" зашли двое. Оба в тёмных очках и чёрных бейсболах. Медленно двинулись в направлении бара.

— Вы отпросились у Дубины? — притормозил их Маринин, когда они поравнялись со столиком, где тот сидел.

Оба резко остановились и уставились на безмятежную итало-украинскую компанию. Один облегчённо выговорил:

— Тьфу, Саша… А ты чего здесь?

— А вы?

— Да мы, вообще-то… Вечер свободный… Ненадолго… По быстрому… Все свои пацаны…

— Вот и я тоже.

Пара присела за столик.

— Это музыканты из нашего сводного оркестра, — невозмутимо сказал Маринин итальянцам. — Мы сейчас репетируем "Пляски смерти" Сен-Санса. Отрабатываем детали.

— О! Это тоже музыканты? — откинулся на стуле шеф. — У вас здесь, на Подоле, богатое культурное общение. Так неожиданно… Прямо Елисейские поля в Париже. Я понимаю теперь Дубину. Понимаю, почему он хвалит этот "Экспресс".

Подольские бандиты посмотрели на итальянца и отвели глаза в сторону.

— Шеф, не стоит упоминать о рабочих делах во время отдыха, — пробормотал пьяный Скорцени. — Дубина не любит, чтобы мелькала его фамилия… В среде большого количества ушей… Я правильно сказал по-русски? — Наклонился ещё ближе к начальнику и шепотом стал выговаривать: — Шеф, а если бы это были не музыканты, а повстанцы? А? Шееф! — дернул за рукав.