Власть оружия

– Они у Квадрата остановились, – подсказал Аршак.

Пузырь рассеянно покивал и уставился на Йолю, он только сейчас обратил внимание на девушку. Та отвернулась. Она уже начала привыкать к всеобщему вниманию, даже надоело чуток.

Самоха осведомился, какие монеты здесь в ходу, прикинул курс гривны… и кивнул:

– Беру сто пятьдесят. В самом деле дорога опасная, мало ли что.

Потом, сопя, полез под жилетку, вытащил кошель, подкинул на ладони, покачал головой, полез за другим, а первый сунул в брючный карман. Пузырь следил за этой процедурой очень внимательно и улыбался сладко-сладко. При этом то и дело искоса поглядывал на Йолю. Пушкарь подошел к столу и стал отсчитывать деньги. Улыбка Пузыря несколько потускнела. Если бы харьковчане хоть немного знали этого приторно-сладкого болтуна, то поняли бы, что он сейчас ужасно разочарован. Торговец несколько дней назад установил монополию на арбузы и взвинтил цены. Когда покупатели принимались возмущаться или жаловаться, Пузырь получал удовольствие. Но Самоха цен не знал, казенных денег при нем было довольно, и он спешил. Долгие речи Пузыря казались оружейнику досадной задержкой – заплатить бы скорей, да и двигать к Кораблю.

Пока Самоха выкладывал на стол монеты, а Пузырь разглядывал Йолю, мальчишка, ученик Аршака, вился вокруг, точно муха, заглядывал пушкарю в руки, отбегал в сторону, щупал побеги арбузной лозы, обвивающие беседку Пузыря, – словом, ни мгновения не оставался на месте. Йоля, глаз которой был на подобные номера наметан, заметила, что смуглый дикарь ловко сунул руку в карман Самохи и вытащил кошель – тот, что пушкарь отложил, прежде чем рассчитываться. Йоля прикинула, куда молодой сейчас рванет, и стала медленно сдвигаться в сторону. Игнаш краем глаза следил за ее перемещениями.

Ученик Аршака, завладев монетами, отступил, сунул кошель себе за спину, под ремень, перетягивающий портки, и засеменил бочком, удаляясь от Самохи. Йоля, мимо которой молодой проскочил, сунула руку ему за спину и выдернула добычу. Дикарь ничего не почувствовал – он проскользнул за громадную фигуру Аршака и там остановился, пританцовывая и кривляясь. Самоха закончил рассчитываться, Пузырь кликнул приказчика и стал многословно объяснять, что надо доставить груз покупателю да пусть поспешит и выбирает самые крупные и спелые фляги, потому что большому покупателю – большие арбузы!

Игнаш положил Йоле ладонь на плечо и указал взглядом на управленца. Сам он не заметил, что дикарь залез в карман оружейника, но успел увидеть, как монеты вторично сменили хозяина, и узнал кошель. Остальное домыслить было проще простого. Понял ли Пузырь, что происходит, было непонятно – за Йолей он наблюдал очень внимательно и вполне мог приметить приключения кошелька.

Йоля подошла к отдувающемуся потному Самохе и подергала его за рукав:

– Дядька Самоха, а дядька Самоха, это ж ты уронил! На-ка возьми. Осторожней надыть с денежкой, народ здесь ненадежный.

Оружейник растерялся и стал старательно упихивать деньги поглубже в карман жилетки, Аршак окинул ученика задумчивым взглядом, а Пузырь снова развеселился:

– Ай, какая хорошая девочка, очень, очень шустрая, очень! Ты, добрый человек, – толстый палец указал на Мажугу, – сколько хочешь за эту девочку?

– Не продается, – буркнула Йоля, настроение снова испортилось. Да что ж они все от нее хотят? – Дядьки, пошли отседова.

На обратном пути проводник с мальчишкой немного отстали, и когда харьковчане сворачивали за угол, обходя цистерну Квадрата, Йоля, оглянувшись, успела увидеть, что Аршак, ухватив ученика за длинные косички, отвешивает ему тумаки да пинки. Наказание незадачливого воришки было вполне в духе харьковских трущоб, и единственная мысль, которая в этот миг пришла ей в голову: правильно она патлы обрезала всегда, зря Игнаш бранился, вот как раз ради таких случаев и следует волосья стричь.

Пока Аршак занимался воспитанием ученика, Игнаш пошептал Самохе на ухо, тот кивнул и сказал: «Ага!» О чем шла речь, Йоля не поняла, потому что они добрались к парковке, на которой оставили своих. Там происходило вот что: каратели, собравшись кучей, весело болтали и посмеивались, указывая друг другу пальцами на Штепу. Тот лежал на грязном бетоне подле сендера и блаженно жмурился, над ним вились мухи, но настроения Штепе это никак не портило. Он пел. Мотив выходил веселый, можно сказать, лихой, и голос у Штепы сделался вдруг высоким, чистым, только ни слова разобрать было невозможно.

– Чего это с ним? – Самоха с подозрением оглядел гогочущую толпу. – Опять накурился, что ли? Или он на каком другом языке поет? Он что, языкам обучен?

– Подошел какой-то оборванец из местных, пошептались они, – объяснил один из карателей, пулеметчик с бронехода. – Штепа ему монет дал, а потом вдруг хлоп – и лежит, поет.

– Что, прямо на землю повалился?

– Та не, сперва на капот, это уже потом с капота брякнулся. И ничего, он даже не заметил!

Харьковчане снова рассмеялись. Мажуга подошел поближе, нагнулся и распахнул на груди певца жилетку. С плеча Штепы свисал вытянутый сморщенный комок коричневого цвета.

– Это что? – Самоха тоже подошел глянуть.

– Мамми, дурь такая, сильней травы раз в двадцать.

– Сними ее, Ржавый.

Мажуга взялся за коричневую полосу, вывернул, потом дернул – мамми отделился от тела Штепы, на плече остался слегка кровоточащий порез.

– В кровь проникает, – пояснил Мажуга. – Уже успело долбануть. Теперь до ночи ему весело будет.

Тут показались невольники Пузыря – везли на ручных тележках арбузы. Потом явился Аршак с учеником. На смуглой мордахе следы побоев были не очень заметны, но досталось мальцу крепко. Впрочем, резвости он не утратил, вертелся и скакал по-прежнему. Проводники отправились в Квадрат за поклажей. Вернулись быстро, старик нес заплечный мешок, молодой – суму на ремне через плечо. У обоих к поясам были подвешены фляги, ученик вооружился тесаком наподобие того, что болтался на поясе Аршака, но вдвое меньшим.

Самоха принял фляги по счету, потом велел:

– Значит, так, этого урода в бронеход, вот ты сендер поведешь, – ткнул пальцем в стрелка, который рассказал, отчего Штепа поет. – Грузитесь, я сейчас.

Тряся потными боками, управленец убежал в Квадрат, вернулся с бутылью. Одышливо сопя, подошел к сендеру Игнаша и протянул бутылку Йоле:

– Держи, красавица. За кошель, что вернула. А ты, Игнаш… ну, не знаю, как ты ее разглядел, грязную, но девка – просто золото. Всё, щас тронемся. Эй, Аршак, давай в сендер, да не в мой, а в тот, другой! И пацану своему вели, чтоб угомонился. Резвый больно.

Пока Мажуга слушал, как распоряжается Самоха, Йоля быстро, пока дядька не помешал, выдернула пробку и хлебнула. Тут Мажуга спохватился и отобрал бутыль.

– Сладкое, – заявила Йоля, вытирая губы, – я такого еще не пробовала.

Игнаш осторожно отпил глоток.

– Арбузное вино, что ли? Я тоже покуда не пробовал, а слыхал много.

– Ладно, давай сюда, я заслужила, это мне! Мое!

Мажуга подумал и возвратил бутыль, сказав:

– Только много не пей, а то развезет на жаре – будешь, как Штепа, песни распевать. И кто тогда за Самохиным золотом проследит?

Харьковчане и проводники расселись по местам, машины стали выезжать со стоянки. Йоля сделала еще один глоток – чисто из упрямства, потом закупорила бутылку. Мажуга верно рассчитал – она бывала достаточно рассудительной, если ей доверять. Вот если запрещать – точно бы назло поступила, пусть и во вред себе.

Харьковчане собрались за выездом с Моста. Самоха велел всем выйти из самоходов и слушать проводника. Аршак гулко откашлялся и завел рассказ о том, какая она ужасная, эта Донная пустыня. Особенно упирал на то, что без опытного проводника нельзя вглубь соваться и что мудрый Самоха поступил очень верно, наняв именно его, Аршака.

– Потому как я этот ил вдоль и поперек истоптал, все эти места мне ведомы, и сколь разов я от тварей местных отбивался, а сколь с людоедами схватывался – не сосчитать! Все тут знаю, все покажу, все разобъясню!