Сельва умеет ждать

Она казалась живой. То тяжко вздыхала, то глухо взрыкивала, то вздрагивала от топота кого-то неразличимо большого, а то и взрывалась ревом вышедшего на охоту клыкача…

Порыв ветерка, влажного и липкого.

А вместе с ним – странный, почти человеческий крик…

Часовые замерли.

Крик повторился, щемя сердце безысходной тоской.

Часовые, судорожно сжимая оружие, отошли поближе к костру.

– Потерянная душа бродит, – сдавленно прошептал лопоухий юнец. – К кому пристанет, тот будет бессмертен и одинок.

– Хуже не придумаешь, – откликнулся другой.

– Говорила мне Великая Мать, – начал третий, – что…

Договорить он не успел.

– Молчать в дозоре, – прошипел Убийца Леопардов, приподнимаясь на локте.

Юнцы притихли.

– Это ккукка. Ясно, салаги?

Часовые облегченно завздыхали.

Усомниться никому не пришло в вихрастую голову. Как сказал сержант, так и есть. А птица-вдова – это не страшно. Наоборот, интересно. Мало кто видел чащобное диво…

Еще один крик, уже никого не пугающий.

– Достойного жениха ищет, – сообщил ушастый. – Кого изберет, тот не будет знать бед…

– Лучшего не пожелаешь, – отозвался второй.

– Говорила мне Великая Мать, – начал третий, – что…

Шпок!

Крохотный камешек, вылетев из-под накидки сержанта, глухо щелкнул говоруна по лбу, и бедолага обмер, разинув рот.

– Убью, – задушевно улыбаясь, пообещал Н'харо.

И сделалось тихо.

Только легкое потрескивание веток в костерке, пофыркивание стреноженных нуулов да негромкое сопение спящих людей изредка вплетались в безмолвную песню ночи…

Дмитрий не спал.

Сидел, обхватив руками колени. Не отрываясь, глядел в ровное пламя костерка. У ног его свернулся калачиком худенький двали, изредка жалобно вскрикивающий во сне.

– Тс-с-с… Все хорошо, малыш…

Заворочался, блаженно улыбнулся.

– Спи…

За пять дней похода Гдлами осунулась, вокруг глаз легли темные круги. Неудивительно. Военная Тропа выпивает силы без остатка даже у зрелого мужа, а ведь Вождь несет двойную ношу: она и воин, равный среди равных, и Удача отряда. Говорят старики, что и сам Дъямбъ'я г'ге Нхузи, могучий и выносливый, вернулся из первого похода на носилках…

– Спи, малыш… Я здесь…

Спит.

Огонь несмело пробивается меж толстых чурок. Чужие холодные звезды висят над головой. Весь окружающий мир на удивление прост: звезды во мраке, костер в кольце тяжелой тени, шепот леса, раскрашенные воины с копьями, словно явившиеся со страниц любимых в детстве книжек…

И тоскливый плач в ночи.

Время остановилось, застыло.

Смежаются веки.

Бесшумно раздвинув перепутанные тьмою кусты, у костра присаживается Дед. Морщится. Похмыкивает, будто собираясь начать разговор. Но молчит. Рядом с ним двое. По левую руку – Гдламини, только не та, измученная, что дремлет у ног, а сияющая, ясноглазая, божественно прекрасная в белом свадебном платье. По правую – незнакомый широкоплечий воин. Мускулистые руки и грудь иссечены шрамами, вокруг шеи – тройное ожерелье из длинных, жутковатых на вид клыков и когтей. Спокойное лицо удивительно знакомо, хотя нгуаби мог бы поклясться, что видит воина впервые…

Почему часовые молчат?

Почему не поднимают тревогу?!

Странно…

Спи, малыш, я здесь, – негромко говорит Дед.

Спи, сынок… Все хорошо… – кивает тесть.

Спи, любимый, – улыбается Гдлами.

Мрак.

Тишина.

Покой.

И голос сержанта:

– Пора, тхаонги!

…Проснулись рано.

Бритоголовый проводник постарался на совесть: даже Убийца Леопардов не отыскал бы лучшего места для засады, нежели этот неглубокий овражек, пологие склоны которого густо заросли бамбуком и мелким колючим кустарником, а к тропе подступали тяжелые надолбы валунов…

За поворотом соорудили завал.

Наконечники копий, ттаи и къяххи вымазали глиной, чтобы невзначай не выдали отблеском. Умеющие обращаться с гранатами получили по две штуки из трофеев, взятых в первой вылазке.

Воины подходили к Вождю, преклонив колено, отдавали яркие тао-ттао – походные бусы и надевали тао-мг – бусы смерти. На юных лицах не было ни страха, ни тревоги. Чтя заветы предков, дгаадвали готовились к битве, как к свадебному пиру…

Один за другим, по старшинству и заслугам:

– Воин Ккимбо вва Нзули готов к битве, о Светлоликий!

– Хой, Ккимбо!

– Воин Сесе Секу Т'Ма готов к битве, о Светлоликий!

– Хой, Сесе Секу!

– Воин Кансало Ут'ту-Укку готов к битве…

– Хой, Кансало!

– Воин Бомбоко гге Бомбоко готов…

– Хой, Бомбоко!

– Воин Манса Нген-Тали…

Гдламини стоит, неестественно выпрямившись, полузакрыв глаза. Черты заострились, голос хрипл и по-мужски низок. Она сейчас не похожа на себя. Неудивительно! Накануне первой битвы устами Вождя говорит сам Светлоликий Тха-Онгуа, определяя судьбы мужчин, вставших на тропу войны.

– Воин Т'Татаури Мхлангу…

– Хой, Т'Татаури!

Все. Прошел последний из рядовых.

Теперь черед командиров.

– Мвамби Мкиету Джамбо К'Клаха б'Дгахойемаро готов к битве, о Светлоликий!

– Хой, мудрый Мкиету!

– Ефрейтор Мгамба вва Ньякки б'Дгахойемаро готов к битве, о Светлоликий!

– Хой, отважный Мгамба!

– Сержант Н'харо Мдланга Мвинья б'Дгахойемаро готов к битве, о Светлоликий!

– Хой, могучий Н'харо!

Ну что ж, пора и тебе, земани.

– Дгаангуаби Ггабья г'ге Мтзеле б'Дгаадгаайя готов к битве, о Светлоликий!

Обжигающе горячие пальцы касаются затылка. Жаркая волна растекается по телу.

– Хой, великий нгуаби!

Вот и все.

Мгновение тишины.

А затем в отдалении захныкала птица-вдова.

Парни М'куто заметили обоз.

– Внимание, по местам, – тихо приказал Дмитрий. – Приготовиться! Время пошло!

– Есть, сэр!

Все важное обговорили с вечера. Теперь – ни спешки, ни лишних вопросов. Каждый знает свое место.

Позиция Мгамбы – ближе к горловине оврага, у самого поворота, Дмитрий с отделением автоматчиков залег в центре; за хвост обоза отвечают три десятка отборных урюков сержанта.

Залегли.

Врылись в землю.

Слились с прелой листвой.

Вторично застонала ккукка, уже гораздо ближе.

Укрывшись за плоским валуном, Дмитрий привалился к стволу раскидистого бумиана. Он был готов к бою и совершенно спокоен. Раздражала, правда, ненадежность автомата. Трофейное оружие, как правило, выходило из строя после десятка очередей. Судя по всему, поставщики местных властей приняли меры на случай непредвиденных осложнений. С такой рухлядью туземцы долго не побунтуют…

Ладно, что имеем, то имеем. Заряды к родному «дуплету» так и так кончились…

И послышался шорох.

Все громче – шарканье сандалий по камешкам и подножной трухе, все отчетливее – нуулье пофыркиванье и тяжелая поступь оолов, запряженных в тяжелые повозки-волокуши.

Вот они!

С карабинами на изготовку, сторожко озираясь, мимо Дмитрия, едва не задев дгаангуаби ногой, прошел щуплый солдатик в смешной форме, похожей на детскую пижамку. Судя по всему, его кое-как готовили к лесной войне, и он, назубок вызубрив уроки наставников, пытался передвигаться бесшумно.

Получалось, однако, из рук вон плохо.

Ведь он был пришельцем.

А сельва не любит чужих…

Вереницею потянулись нуулы.

Пара, вторая, третья… десятая…

Длинные уши торчали над треугольными мордами, словно диковинные мохнатые рога. И умные звери, и погонщики вслушивались в молчание зарослей, боязливо озираясь по сторонам. Им, детям Межземья, понимающим язык Ттао'Мту, был ясен скрытый смысл стонов полночной плакальщицы, ни с того ни с сего проснувшейся средь бела дня, но ни люди, ни звери не спешили делиться знанием с карабинерами, напоминая своим молчанием тем, кто затаился в зарослях: мы – не враги, мы – подневольны; нас не надо убивать…

Караван втянулся в лощину полностью.

Вслед за последней, девятой по счету, оольей упряжкой брели люди нгандва, вооруженные автоматами. Эти, успокоенные многочисленностью, чувствовали себя увереннее, нежели карабинеры из передового дозора. Тихо переговаривались, похоже, даже перешучивались. Начальник, увешанный тонко позвякивающими металлическими бляшками, ехал верхом на смирном пегом ооле-недоростке, попыхивал чем-то вроде самокрутки, изредка без особой опаски поглядывая по сторонам.