Фатум. Сон разума

Раз уж рожден Никита Каверин таким, значит, это кому-то нужно. Восстала судьба природная, правильная, против «Фатума», иначе это не назовешь. Удалось же Нику каким-то чудом дожить до двадцати пяти с таким высоким КП и не попасть под пресс.

Снова почудился чужой взгляд на спине, он наклонился, вроде как чтобы поправить ботинок, покосился назад: целуются парень с девушкой под фонарем — жадно, исступленно; группка студентов окружила «десятку», пьют пиво из банок, хохочут. Или это не студенты? Ник не удержался, спросил:

— Стас, ты вот этих знаешь?

— Конечно, это Упырь, сосед мой, к нему братья приехали. Ну вы даете, да эта машина — публичный дом на колесах! Неужели не наслышаны?

— Нет. Мне пора, еще из города выбираться.

Конь пожал протянутую руку и еще раз горестно вздохнул, хотел пройтись с кумиром до метро, но Ник его спровадил и долго смотрел издали, как уменьшается фигура Стаса. Вот он в проеме двери, пригнулся, скользнул в здание и исчез. Парень с девушкой, что целовались под фонарем, тоже решили распрощаться: девушка звонко чмокнула любимого в щеку и убежала, махая на прощание рукой в белой перчатке. Парень зашагал прочь от общежития.

Ник поправил спортивную шапку с полоской, натянул капюшон, надел очки и зашагал к метро.

Людей на пути попадалось немного, вскоре ощущение незримого контроля ослабло.

На нос упала огромная снежинка и тут же растаяла. Потом еще одна, и снег повалил хлопьями. Дул едва заметный ветерок, снежинки танцевали в свете фонарей. Мир будто замолчал, затаил дыхание, наблюдая их танец, даже рокот машин на трассе стал глуше.

Ник просто шел к метро. Мысли пропали. Он смотрел на танец снежинок, останавливался под фонарями и ловил снег ртом, как в детстве.

Куда идти? В метро опасно — завтра поступит ориентировка, если уже не поступила. Так что надо выбираться, пока есть возможность.

Он должен, обязан что-то придумать! Его жизнь не может закончиться вот так бесславно.

Хотя Ник раньше бывал на Курском вокзале, он заплутал при выходе и долго стоял, со всех сторон окруженный турникетами, не понимал указатели.

Сейчас он будто наблюдал себя со стороны: вот стоит ботан в очочках, с рюкзаком, в дурацкой шапке — турист туристом. Даже если ориентировка уже есть, менты вряд ли на него отреагируют.

Эмоциональное отупение отозвалось и умственным. Спустя пять минут он понял, что выход на вокзал через турникеты прямо перед ним, пассажиры не прикладывают карточки и идут в одном направлении. Влившись в поток, Ник силился понять, что он вообще здесь забыл и куда дальше: покупать билет на электричку или все-таки в Питер?

Билеты в Питер продаются по паспорту, его сразу вычислят, так что он сглупил. Значит — на электричку и ехать, ехать, ехать. Далеко и долго, желательно в Тулу. Правильнее было бы подождать, пока голова заработает, и принять верное решение, а не метаться зайцем. Но в Москве спрятаться не так уж и просто, а друзей подставлять не хочется.

Огибая здание вокзала, Ник обратил внимание на бабульку, стоявшую у стены рядом с компанией лыжников. Бабулька куталась в вязаный серый платок, воровато озиралась и переминалась с ноги на ногу. Руки она прятала под платком. В очередной раз оглядевшись, достала спрятанную на груди картонку с надписью и принялась шевелить губами. Ее крупный нос и налитые щеки покраснели на холоде, а глаза смотрели на прохожих с ужасом.

Неужто сдает квартиру? Значит, не всех менты разогнали. То, что нужно! Ник плавно подрулил к ней, поставил рюкзак себе на ноги и потер озябшие руки:

— Сдаете, бабушка?

Старуха оживилась, глаза заблестели радостно:

— Сдаю, сдаю!

— И почем?

— Полторы тысячи всего, комната, хорошая, уютная и телевизир есть! Тебе, сынок, за тыщу двести, стоять замерзла и милиция гоняет.

Цена Ника удовлетворяла. Где комната, ему было все равно, но он спросил:

— А район какой?

— Хороший район, Москва, не замкадье, от метро всего пятнадцать минут пешочком! Калужско-Рижская ветка, конечная… Медведково.

Нику захотелось рассмеяться, но он сдержался. Видимо, его приняли за приезжего, которому можно впарить Медведково как хороший район. Ник был там всего раз — это хуже, чем Марьино и Алтуфьево вместе взятые. Они тогда поехали туда со знакомым из Донецка, и тот, созерцая гопоту в трениках и олимпийках, чувствовал себя как дома. Конечно, везде живут нормальные люди, но почему-то в Медведкове гоблинов особенно много. И сама ветка противная. И станция похожа на огромную больницу. И люди там угрюмые.

* * *

Выбрались из метро в холод. Город гремел, шелестел, лязгал и вскрикивал сотнями глоток. Ник поморщился, потер висок. Хотелось нажраться в хлам и забыться хотя бы на ночь, а то опять не получится полноценно поспать.

Дома в Медведкове напоминали огромные кирпичи, поставленные горизонтально и вертикально. Минут пять шли вдоль основной трассы. Несмотря на поздний час, на улицах царило оживление. Синхронно двигались стайки гопников, виляли задами малолетки с оголенными пузиками — жизнь била ключом.

Свернули во дворы. Фонарей здесь было мало, приходилось смотреть под ноги, чтобы не угодить в заполненную жижей колдобину. Квадраты горящих окон отражались в лужах и дробились падающими снежинками. Вдалеке на последнем издыхании светился фонарь, под фонарем топтался мужик в кепке и спортивках, пузырящихся на коленях. Завидев прохожих, он крикнул не по-русски, хлебнул пива из горла и шагнул в тень.

По спине пробежал холодок. Грабители? Если да, они вряд ли нападут на двоих. Непроизвольно сжались кулаки, и Ник пожалел, что при нем нет ножа.

Одинокий гопник оказался мелким, Нику едва по плечо, кавказцем с двухдневной щетиной, огромным носом и глубоко посаженными глазками. Смотрел он с неприязнью. Ник задумался, чем может вызвать такое раздражение, и услышал полузадушенный всхлип, донесшийся из тени. Всхлип оборвался шлепком и бормотанием. И взгляд этот шакалий, острый — вали, мол, не мешай.

Ник остановился, медленно снял рюкзак. Старушка — Марья Степановна — вытаращила глаза и заозиралась. Кавказец забормотал по-своему и попятился. В его руке блеснуло лезвие.

— Отпустите девчонку, суки, — бросил Ник в темноту, снимая очки.

— Валы давай, валы, — окрысился кавказец, — пока пэро не пощекотал!

Бабулька схватилась за щеки:

— У него нож!

Нику было все равно. В лице мелкого павианоподобного отморозка он видел квинтэссенцию своих бед. Почему так? Почему идут убивать таких, а погибают невинные, хорошие люди?

— Мне плевать. — Ник хищно улыбнулся и шагнул в темноту. — Тебя ж соплей перешибешь!

— Васи-и-ыд! — Мелкий попятился, завертел головой.

— Убива-а-ают! — заголосила Марья Степановна. — Ре-ежуть! Лю-у-уди! Помогите!

Из темноты по-русски выматерились на два голоса. Значит, их трое. Навстречу Нику выскочила перепуганная, зареванная девчонка лет пятнадцати и бросилась наутек.

— Сука, я тебе кышки пущу! — прорычал второй кавказец, шагнув навстречу. Этот был без ножа, постарше первого и потолще, но такой же мелкий.

— Пацаны-ы-ы! — заверещала девчонка на всю округу. — Тут чурки наших бьют!

Откуда ни возьмись нарисовались трое парней в лыжных куртках, кавказцы бросились наутек, парни — за ними. Ошалелый Ник успел рассмотреть лица — молодые, сосредоточенные. Один из них хлопнул Ника по спине и уронил:

— Спасибо.

На рукава «народные ополченцы» повязали красные повязки с кругом в центре. «Щит, — дошло до Ника. — Это мои бойцы, которые не узнали своего лидера».

— Идем уже, герой, — проговорила Марья Степановна.

Схватка закончилась быстро, и не в пользу кавказцев.

Ник не слушал бабкино квохтанье, шел следом и размышлял. Это он их придумал, и они появились. Просто количество дерьма и лжи достигло критической отметки. Просто уже нет сил бездействовать. Ник только дал импульс. «Фатум» почувствовал это и хочет предотвратить перемены, хочет мира и покоя, как раньше. Желает защищать успешных от тех, кому могло повезти, но не повезет никогда, желает и дальше увеличивать количество дерьма, а когда оно начнет перехлестывать через край, устраивать «плановые выбросы».