Отступление

      В космосе, как и в море не бывает памятников, не бывает могил: с крестами, оружием или простыми табличками. Увы, даже волн не остается, что могут дать последний приют, приняв павших в свои неспешные объятья-крылья. Чёрная бесконечность навсегда вбирает в себя людей, не оставляя и следа. Никто и никогда не узнает, чем закончилась последняя атака 'Неподдающегося', как прожили последние минуты оставшиеся бойцы. Никто не узнает, что майор Березин, дав приказ канонирам покинуть корабль, остался на посту и продолжал вести огонь - почти на ощупь - прикрывая, расчищая путь рвущемуся сквозь мины и заградительный огонь умирающему кораблю. Никто не узнает, что начпотех, подполковник Ларионов до последней секунды держал связь с мостиком, в одиночку метясь между уцелевшими задними двигателями, заставляя 'Неподдающегося' изворачиваться, маневрировать. Никто не узнает, что нелюдимый, резкий в суждениях майор Арновский так и не согласится покинуть корабль. Дав возможность Ирвину остаться на мостике, он прорвался сквозь завалы и огонь в оружейные погреба, чтобы решительно замкнуть цепь на зарядах торпед.

      Никто не узнает, что адъютант Ирвин будет улыбаться - счастливо и беззаботно, - отложив в сторону бортовой журнал с уже последней записью. Улыбнется, когда до орбитальной крепости останется жалкие пару сотен метров и станет ясно, что все наконец закончилось. Что в последние секунды он так и не успеет прочесть последние строки пришедшей на память стихов из старой, грустной песни(xxi) - и с последней строчкой навсегда уйдет в Вечность - вместе с такими же как он, оставшимися и неподдавшимися, пусть на краткий миг сумев зажечь над горизонтом ослепительно-яркое солнце...

      Не печалься, мой друг, мы погибли. Быть может напрасно

      Отказавшись мельчить и играть с Пустотой в "что-почём".

      Но я помню вершину холма, Ветку вишни в руке,

      И в лучах заходящего солнца - тень от хрупкой фигурки с мечом.

      Мы погибли мой друг. Я клянусь, это было прекрасно!

      Я свидетельством истинным, в Духе и в Сыне,

      Предлагаю вам повесть мою.

      Как подводная лодка в бескрайней пустыне

      Погибала в воздушном бою.

      Как трещала броня, и дела были плохи,

      Небо в дыры хлестало как газ;

      И глубинные бомбы бездарной эпохи

      Разрывались все ближе от нас.

      Но для тех, кто придет в мир, охваченный мглою,

      Наша повесть послужит ключом.

      Ибо древнее Солнце - Солнце героев,

      Нас коснулось прощальным лучом.

      Не печалься, мой друг, мы счастливцы с тобою:

      В самом пекле бессмысленных лет.

      Навсегда уходящее Солнце героев

      Озарило наш поздний рассвет.

      И свидетельством истинным, В Духе и в Сыне,

      Мы оставили повесть о том,

      Как подводная лодка в бескрайней пустыне

      Отбивалась торпедным огнем.

      И пылала обшивка, и плавились скрепы,

      И в расщелины гибельных скал,

      Раскаленным дождем из-под самого неба

      С воем капал горящий металл...

       ...Тьма сотрет наши лица и память о нас

      Поруганью предаст и разбою.

      Не печалься, мы гибнем, кончается бой.

      Навсегда уходящему Солнцу, Солнцу героев -

      Помаши на прощанье рукой.

      Помаши на прощанье...

^[21]

Часть 2 - Сосредоточие.

    Глава 14

  Геверциони, Ильин. 04.00, 7 ноября 2046 г.

      Атмосфера на эвакуационном шлюпе 'Хранитель' ^[22]тяжелая. Не столько злым напряжением боя, сколько мучительным бездействием. Нервное напряжение буквально горчит, режет ноздри. Вплотную, словно сельдь в бочке, сидят бойцы. Три с половиной тысячи в маленькой стальной коробке. Накрепко пристегнуты к стальным каркасам кресел, со всех сторон попираемые ящиками, тюками, коробками и иным скарбом, которое техникам удалось спасти с гибнущего корабля. Обычный человек, вероятно, в такой обстановке долго не выдержит - и это не его вина. Но ни слова, ни звука не слышно от десантников: объятые мрачной решимостью, они лишь твердо сжимают в натруженных руках оружие, стараясь не вслушиваться в крики раненных или стоны умиравших.

      Грозные, умелые бойцы. Добровольцы. Каждый прошёл суровую школу, успел набраться опыта. А теперь, вдоволь надышавшись чадной гарью гибнущего эсминца, получили первую настоящую закалку. Их учили смотреть страху в глаза, идти вперед сквозь смерть, боль, побеждать и выживать. Бойцы знают, что, когда спуск закончится и раскаленные докрасна борта капсул распахнутся, с шипением погружаясь в вязкую слякоть бездорожья, белизну снежного покрова, пестрый травяной ковер степи - всё равно куда. Ну а дальше ротный крикнет: 'Вперед!' - и всё. Они, именно они - не кто-то другой - очертя голову нырнуть в неизвестность. Да, именно так: грохоча утяжеленными подошвами о стальные сходы, подбадривая себя грозным боевым кличем, пойдут вперед.

      Там будет страх, который можно видеть, с которым можно сражаться - и победить. Там будет враг - из плоти и крови. Чёрт с ним! Пусть даже из закаленной стали! Но это будет враг, которому можно вцепиться в горло, сломить! Там жизнь и победа в собственных руках. К этому их и готовили, в конце концов.

      А Сейчас другое дело. Десантник по определению всем естеством противится космическому бою, а особенно - отступлению. Когда за толстыми стальными переборками лишь кипящий вакуум, вечная пустота, невидимая смерть. Когда в пестром хороводе бегут тысячи огней, будто неслышным смехом провожая падение возомнившего о себе человека. Когда остается лишь ждать, уповая на чудо или мастерство пилота, истово молясь. И нет занятия, как у врачей, обреченных сейчас метаться меж окровавленных коек, стиснув от бешенства, от бессилия зубы и стараясь сдержать злые слезы что они не могут помочь всем, как бы ни хотели. Или у пилотов и навигаторов, что словно автоматы, не отрываясь, тянут машину на себе, пытаясь предугадать, увернуться, выжить - одни за всех. В этот моменты сильным, мужественным ребятам пришлось крепко взять себя в руки - и ждать, просто ждать. Живя отчаянной надеждой.

      ...За последний день Георгий пережил немало - на пару томов мемуаров для спецхрана наберется! Даже нарочито мелким, каллиграфическим подчерком. Но уж спринтерский забег до аварийного шлюпа (да и сама эвакуация) по праву претендуют на лидерство. Чудом уцелев во время первого накрытия, пришлось бегом с изрядной ношей на плечах преодолевать захламленные, развороченные коридоры, обрушившиеся лестничные пролеты. На пути то и дело что-то взрывалось, рушилось - пожары и искрящие, исходившие белым сиянием обрывы проводов вообще стали казаться вещью привычной, почти безобидной. Особенную окраску хаосу придавала полная мертвенная тишина, нарушаемая лишь собственным дыханием и надсадным боем сердца. И до одури, до бешенства ненавистная невесомость! А совсем рядом - руку протяни - сквозь запекшиеся трещины пробоин сотнями звезд, будто чудовищным многоглазым зрачком, проглядывает безразличный и беспощадный космос...