В начале пути (СИ)

— Позвольте записать еще червончик в поле, господа, — говорю очень ровно.

За час все сто двадцать закрыл, не умолкая. Меня за такую манеру игры так и зовут — Неугомонный. Они на автопилоте платежи произвели.

— Спасибо, — говорю, — господа, получил незабываемое удовольствие от общения. Будут лишние деньги — звоните, пишите, непременно приеду, заберу.

И пошел в столовую — почти сутки голодом.

Зашел в кабинку туалета, компьютер достал, запись прослушал.

«Да не торопись ты, две минуты у нас есть. Надежный артефакт, ничего человек не помнит. Его так и называют — Морская фигура, замри. Все, плакала его слава вместе с денежками».

Ага, вот вы как, артефактами игру поправляете. Понятненько.

Я к чему это все рассказываю? Проблема у меня. С парнями в карауле я договорился, что через два часа они меня обратно пропустят. Помоги мне по-быстрому от двух трупов избавиться надежно, заплачу, сколько скажешь. Ты ведь тоже с судьбой играешь, брат сталкер, а игроки должны помогать друг другу…

Колодец без маятника

Не знаю, заметили ли вы, милостивые государи, что стоит только слегка расслабиться, отвести свой взор от ведущей тебя вдаль тропы, обратить свой взгляд на прелести окружающей тебя природы, как сразу на вашу судьбу начинают влиять различные случайности, по большей части роковые?

Будучи одним из представителей проклятого в древности рода Ашеров, мой далекий прадед решил покинуть свою родину и поселиться в месте, настолько нецивилизованном и диком, чтобы тяготы проживания в нем с лихвой перекрывали последствия старого заклинания. Естественно, выбор его пал на Россию. Переделав нашу фамилию на местный лад, мы стали писаться — Ашеровы. Здесь жизнь была настолько насыщена трагическими обстоятельствами, что предание о семейной тайне всех просто веселило в минуты затруднений.

В сорок первом году многие Ашеровы погибли, но вместе со всей кадровой Красной Армией. Умерла в блокадном Ленинграде петербургская ветвь семьи, но тоже в компании полумиллиона местных жителей. Сгорел под Прохоровкой в танке дедушка Порфирий, так там осталась почти вся армия Ротмистрова. В этой стране все так жили и умирали. Наверное, она вся была когда-то проклята.

Не удивительно, что свое тридцатилетие я встретил в Чернобыльской Зоне Отчуждения. Здесь мое родовое проклятие было мелкой угревой сыпью на руке прокаженного. Люди тут умирали каждый день, и каждый встреченный тобой рассвет расценивался как явный признак благожелательности к тебе Темной Звезды и Черного Сталкера. Дела мои шли замечательно, ведь я все еще был жив. За два года, поднявшись из конца списка обладателей рейтинга общего канала в середину второй сотни, я уже твердо считался опытным сталкером, почти ветераном. Кое-кто со мной уже советовался, а кто-то пытался привлечь к масштабным проектам, что не находило оклика. Слишком печальные декорации, окружавшие нас, оставил предыдущий грандиозный замысел. Я имею в виду построение социализма в отдельной стране.

Итак, слегка замечтавшись и обратив свой взгляд к небесам, путник, шедший по тропе богатства и славы, был немедленно низвергнут с нее. Глинистая почва, пропитанная влагой после недавнего дождя, выскользнула у меня из-под ног, и я ощутил на себе все прелести свободного полета.

Будучи готов к ежесекундным неприятностям, успел кое-как сгруппироваться. Закрыл голову руками и поджал ноги. А также, на мое счастье, падение произошло не на камень или железо, что здесь было бы весьма вероятно, а в довольно глубокий колодец, метра на полтора заполненный водой. Она-то и послужила амортизационной подушкой, благодаря которой мое приключение не закончилось сразу летальным исходом.

Подняв над головой автомат, стал оценивать обстоятельства, в которых оказался.

Неприглядная ситуация неспешно доходила до моего ошеломленного сознания. Стоя в воде по грудь, я находился в центре бетонного дренажного колодца диаметром около трех метров и высотой около пяти. Если бы не вода на дне, лег бы здесь сразу хладным трупом. И, может быть, это было бы лучше.

Потому что эти пять метров, отделявших меня от поверхности, были идеальной ловушкой для любого человека, в том числе и для меня. Вертикальная бетонная поверхность не оставляла ни малейшей возможности выбраться. Можно было лишь прикидывать, что меня убьет раньше — общее переохлаждение организма или я просто захлебнусь, упав обессиленный в воду? Утешало только одно — мук смерти от жажды испытать не придется.

Положение воистину безвыходное. Все, пора стреляться?

Нет, мы не пасуем перед обстоятельствами. Я эту воду пока за скобки выведу, будем бороться с отвесной стеной.

Пять метров, для наглядности — это третий этаж панельного дома или второй старого, «сталинской» постройки.

К панельному все-таки ближе, потому что стены у него тоже железобетонные. Здешний колодец был сделан из такого же бетона, из какого в тех домах изготовлялись межэтажные перекрытия.

Разные бывают кольца. Бывают обручальные и венчальные, кольца великих магистров и университетские, а мне выпало из арматуры. Только старенькое. Больше четверти века ветшало оно и трескалось от температурной эрозии, водичка, зимой превращавшаяся в лед, тоже не способствовала его, колечка, сохранности. И трещины, змеившиеся повсюду, вселили в горемычное сердце тень надежды.

Одним из моих любимых предметов, с которым я никогда не расстаюсь, является военный кастет егерской команды времен второй мировой войны. Великого удобства вещь, в руке лежит настолько удобно, что кажется невесомой. А сила удара такова, что армейскую каску пробивает сразу насквозь. И, одев его на руку, тюкнул осторожно по бетону. Крак. Плюх, — отвалился кусок бетона размером в мелкую монетку. Через пять минут в стене уже была выщерблена дыра на уровне полуметра над поверхностью воды. При этом обнажилась ржавая арматура, которая, как известно, представляет собой всего лишь решетку из толстой стальной проволоки.

Я еще немного постучал кастетом и раскрошил бетон вокруг перекрестия двух арматурин. Затем вытащил из штанов брючный ремень, протащил его сквозь железо решетки и застегнул пряжку на крайнюю дырку. То есть на ту, которой пользовался бы бегемот, будь у него штаны и ремень. А у меня при такой застежке из ремня получилось нечто вроде «беседки», на которой промышленные альпинисты висят на стенах высоток, промазывая швы и накладывая штукатурку. Надев рюкзак, тощий, но увесистый, набитый, в основном, железом, ухватился за ремень и, поджав ноги, повис на ремне всей тяжестью, убеждаясь, что тот держит надежно. Вот так, господа присяжные заседатели. Все еще продолжается.

Нашарив под ногами в толще воды обломок железного прута, согнул из него двусторонний крюк. Тоже нужная при подъеме вещь. Пальцы уже сводило, и следовало шевелиться быстрее.

После этого я подтянулся, просунул через ремень одну ногу, а потом еще и плечо продел, сдвинув рюкзачок налево. Еще раз убедился, что ни пряжка не отрывается, ни дырка в ремне не рвется, и стал колотить новую пробоину в бетоне, на полметра выше прежней. Снова доколотил бетон до арматуры, а затем сразу же стал пробивать третью дыру, примерно на одном уровне со второй и довольно близко от нее.

Затем, сняв с пальцев кастет, сунул его в карман, пустил в ход тот самый крюк, сделанный из прутка, зацепившись им за арматуру второй выбоины. После этого, схватившись правой рукой как клещами в эту изогнутую железку, я левой рукой и зубами расстегнул пряжку на ремне и просунул его заостренный конец под арматуру третьей дыры на стене колодца.

Застегнув пряжку снова, опять же левой рукой и при помощи зубов, я забрался в ременную люльку и выбрался из воды. С трудом разогнув пальцы правой руки, посмотрел наверх. Еще шесть-семь таких рывков, и Ашеров вновь будет свободен. Какой молодец, однако, как любил говорить товарищ Сталин перед тем, как кого-нибудь расстрелять. Правой руке, конечно, следовало отдохнуть — натянутые сухожилия ныли, но мне было всегда известно, что лучший отдых — это смена рабочих мышц, и надо просто дать руке поработать в другом режиме. То есть начать колотить четвертую и пятую выбоины…