Порог резистентности (СИ)

Мужчина вдруг зажал двумя пальцами ее нос, и Раде пришлось глотнуть. Из глаз брызнули слезы. Вокруг загоготали.

Наконец Рада вырвалась из железной хватки и бросилась бежать. Следом неслись оскорбления и издевательский смех.

В ее ложементе развалился заплывший жиром азиат, лениво почесывающий пузо, покрытое редкой растительностью.

– Это мое место. Пошел вон! – отчаянно крикнула Рада.

– Такая красивая девушка, эй! – ответил азиат. – Зачем ругаешься? У меня было шесть жен. Я всех любил, никто не ругался. Ходи сюда, будь как дома. Места на двоих хватит.

Рада кинулась на него, заколотила ладонями по жирным плечам. Азиат нахмурился и сунул ей кулаком в нос так, что искры из глаз посыпались.

Тут кто-то подхватил ее под мышки, потащил прочь, усадил спиной к серой мягкой стене.

– Пришла в себя? – спросил мужчина, который поломал ее жизнь.

Рада промолчала. Она вспомнила его: журналиста, гада, сволочь! Все из-за него! На суде он выступал свидетелем обвинения. А здесь-то как оказался?

– Слушай, извини, – сказал он. – Я не хотел делать тебе больно, но нужно было обязательно поесть. Сейчас ведь лучше?

Рада прислушалась и с удивлением поняла, что он прав. Тело, упорно цеплявшееся за жизнь, с удовольствием приняло и переработало ненавистную фуду.

Он протянул загубник:

– Держи, твой будет. Только на фуду сразу не налегай.

– Сколько я спала?

– Трудно сказать, тут ощущение времени искажается. Думаю, от пяти до девяти месяцев.

Так долго?! За это время ребенка можно родить. Только… Она вспомнила белую больничную палату… У нее никогда не будет детей. Всех приговоренных к пожизненной каторге стерилизовали, как бродячих животных в прежние времена.

– Это?…

– Пересыльный корабль, – журналист сел рядом.

– А почему я проснулась?

Он пожал плечами.

– Наверное, тому жирному удалось разблокировать твою капсулу. Они уже это проделали с несколькими из ваших, блатных. Думают, что удастся перепрограммировать ее под себя. Только вряд ли. Все кто пробовал закрыться в капсуле – погибали.

– Нам… еще долго лететь?

– Не знаю. Может, неделю. Может, несколько месяцев. Никто не знает.

– А я тебя вспомнила, – сказала Рада. – Ты Тимур. Ларин.

– Точно! – обрадовался журналист. – Раз память возвращается, значит все путем.

По стене пробежала волна.

– Что это?! – испуганно вскрикнула Рада.

– Первый звонок, как в театре, – проворчал Ларин.

– Прилетели?

– Нет. Это сигнал к отбою. Баю-баюшки, баю и все такое. Немного времени есть еще. Если нужно оправиться, то…

– Не нужно.

– Тогда устраивайся.

Ларин повернулся лицом к стене и в два счета вырыл в ней что-то вроде глубокой норы. Залез внутрь, расширил, растолкал руками и ногами, устраиваясь поудобнее. Его движения были быстрыми и привычно аккуратными.

Рада крутила головой, не понимая, что происходит. Все заключенные вдруг превратились в кротов, поглощенных рытьем нор в полу и стенах общей камеры. Точно разом сошли с ума.

Журналист похлопал рукой рядом с собой.

– Завтра научу, что делать. А сейчас забирайся.

– Вот еще! – фыркнула Рада. – Я не собираюсь с тобой спать, даже не надейся.

Мужчина усмехнулся:

– Очень надо! Вообще-то здесь есть дамы посговорчивей… да и поопытней.

По полу прошла новая волна. Светящие стены быстро гасли.

– Минут пять осталось, – констатировал Ларин. – Залезай, пока не поздно.

– Ненавижу тебя! – выкрикнула Рада, отползая подальше.

– Знаю, – кивнул Ларин. – Лезь в нору, дура, пока стенка зарастать не начала. Не бойся, ты мне тоже на хрен не сдалась. А если останешься в камере, то…

– Что?

– Не знаю, – честно сказал он. – Растворишься в желудочном соке корабля, наверное.

– Он что, живой?

– Есть такая версия. В любом случае, те, кто на ночь оставался без норы исчезали. Система самоочищается, вроде биоузла. Завтра проснемся – ни плевка, ни пылинки. Стерильная чистота. Правда, ненадолго.

Вход в нору стал заметно меньше. Рада всхлипнула и заползла внутрь. В камере окончательно стемнело.

– А если я не хочу спать?

– Значит, так и пролежишь всю ночь без сна. Отличная возможность отдохнуть от этого зверинца. В одиночестве очень хорошо думается. Голова такая ясная, – сонным голосом сказал он и зевнул. – Некоторые утверждают, что каждую ночь выходят в астрал и возвращаются домой. Главное, не сопротивляйся. Расслабься. Поначалу страшно, а потом привыкнешь.

Его голос становился все глуше.

– Эй! – окликнула Рада. – Ты меня слышишь?

Журналист не ответил. Окончательно закрывшаяся нора начала заполняться влажным и мягким. Рада задержала дыхание, потянулась к Ларину, но пальцы нащупали лишь упругую плоть живого корабля. Склизкое месиво уже подступало к лицу. Легкие горели огнем, требуя сделать вдох.

Рада не выдержала, глотнула. Захлебнулась, задергалась. И вдруг поняла, что дышать не нужно. Она затихла, перестала сопротивляться. В темноте и тишине оказалось неожиданно уютно. Наверное, так бывает в невесомости или в материнской утробе. Только спать совсем не хотелось: кажется, за несколько месяцев индуцированного сна Рада выспалась на всю жизнь.

В какой-то момент она поняла, что жижа вокруг загустела. Нельзя было пошевелить ни рукой, ни ногой. По ушам ударил глухой тяжелый звук. Точно где-то поблизости работал механический пресс.

Ух-ух. Ух-ух.

Рада прислушалась.

Что это? Сердце инопланетной чудо-рыбы или двигатели космического корабля?

У-ух. У-ух. У-ух.

Да это же мое сердце, догадалась она. Все, что я могу- слушать, как бьется мое собственное сердце.

Ух.

Паузы между ударами сердца становились все дольше… С каждым новым толчком вокруг будто бы светлело… Рада не заметила, как память унесла ее во влажные леса Амазонии…

Птичий гомон безжалостно врывается в теплый утренний сон. "Ток-ток-ток. Ток-ток-ток, – вежливый голос справа. – Утро пришло!". Рада переворачивается на другой бок. "Тр-р-р-р! Пора вставать! Тр-тр-тр-р-р-р!" – недовольно верещат слева. "Ох-хо-хо-хо!" – громко причитают над самой головой. – Не дадут девочке поспать. Ох-хо-хо!". В спор птиц вклиниваются любопытные обезьяны.

Да ладно вам, встаю уже, думает Рада.

"Не ври! Не ври! Не ври!" – отвечает ей назойливая птица.

И так каждое утро. Еще солнце не успеет вызолотить верхушки деревьев, а неугомонные твари уже тормошат ее.

"Ток-ток. Ох-хо-хо! Тр-р-р-р! Не ври! Не ври, не ври, не ври!".

Не открывая глаз, она слушает тихий шелест первых тяжелых капель дождя по тростниковому навесу и пальмовым листьям. Назойливое оханье прекращается, птица шумно хлопает крыльями и летит прочь. Вода, льющаяся с неба, набирает силу. Пузырится, булькает, бежит потоком вниз с холма. Домой, к реке! Плотные струи разгоняют назойливых птиц. Рада благодарно улыбается ливню и хочет вновь соскользнуть в сон, но сверху падает теплая капля, катится по щеке. За ней другая, третья. Крыша, как нарочно, прохудилась прямо над ее гамаком. Хотя какая это крыша? Крыша бывает у хижин в поселке, а их племя – восемь семей – живет круглый год в лесу под навесом из веток и пальмовых листьев.

Рада легкой птицей выпархивает из веревочного гнезда. Женщины, хлопочущие у очага, смеются, глядя, как она утирает лицо волосами. Мама одной рукой придерживает на правом бедре малыша Роми, левой что-то размешивает в горшке.

Рада утыкается лицом в мамин теплый живот, прижимается к ней. Весь мир принадлежит ей! Натертая маниока в миске, довольное гуканье младшего брата, тянущегося к маминой груди, женские руки, ловко разделывающие кролика. Шум тропического дождя, оранжевые лепестки огня в очаге, беспрерывный треск птиц. Разговоры мужчин, собравшихся в деревню, дети, играющие на устланном листьями полу, гладкий язык собаки, облизывающий твои ноги. Все на своем месте. Можно, подхватив кувшин, бежать на реку за водой.