Разитель. Трилогия (СИ)

Я расстегнул трехстворчатый карман, дал подсветку. Нашел ключ без труда. Он был из спецключей, в обычном хозяйстве никчемный. Вот так. Я вынул инструмент, подал ручкой вперед, как полагалось. Он сказал:

– Вот и славно. Сейчас…

И заработал ключом – только локоть мелькал. Я направил свою фару на крышку, с которой он возился: тут его нагрудный фонарь помогал плохо. Шесть фигурных болтов. Один – уже. Второй – наполовину. Тридцать секунд на болт. Я глянул на часы. Две с половиной минуты осталось – ну, еще несколько секунд, микрорезерв. Хотя, конечно, и десять минут, установленный мною срок, достаточно условен…

Я переводил взгляд с одного болта на другой, стараясь хоть взглядом помочь партнеру, – это не так бессмысленно, как некоторым, наверное, показалось. К счастью, работа у мужика спорилась, задержек не возникало.

Когда он заканчивал последний, шестой, болт, корабль слегка дрогнул; это означало остановку – требуемое количество зелени было, надо полагать, наломано и втянуто внутрь. Если сосед был прав, сейчас закрутится шнек, заработают ножи – и тут начнется черт знает что. Но он уже снял крышку, за которой находился тамбур. Забрались. И тут я задал вопрос, уже с минуту досаждавший мне:

– Нижнюю крышку мы сняли – значит, верхнюю хрен откроешь? Все зря? Или рассчитываешь тут отсидеться?

– Не мечтаю, – проворчал он. – Не трепещи, все будет полный ажур.

Он спустился, снова поднялся – на этот раз со снятой крышкой в руке; на ней изнутри были приварены две скобы. Партнер пояснил:

– Изнутри держим за скобы, прижимаем, включаем отсос воды. Крышка прилегает герметично, давление тут сразу уменьшается, а наружное ее держит не хуже болтов.

– Пахнет древностью, – оценил я.

– А это уже местные усовершенствования, – сказал он. – Такие глубинные уборщики сейчас не производятся, поскольку такого промысла в Федерации нигде нет – кроме вот этого мирка. Так что приходится им изворачиваться. Ну, это их проб‑лемы.

– А в чем твои? – спросил я напрямик, пока мы прилаживали крышку на место и крепко прижимали ее.

– Выбраться отсюда – это и есть моя проблема. – Он сделал вид, что не понял сути вопроса.

– А потом?

– Суп с котом, – ответил он опять‑таки как завзятый теллурианин. – Уйми свое любопытство, парень. Бери пример с меня. Внимание – включаю отсос.

Внизу, под крышкой люка, уже бурлило. Вовремя мы убрались. Если бы…

Но обошлось без всяких «если бы». Внутренний ход открылся без приключений, и впервые за целую, как мне показалось, вечность вокруг меня больше не было воды.

А что было?

5

Лючаной овладело странное для нее ощущение пустоты. Не вокруг нее, а внутри. Словно из нее вынули все, что было нужно для жизни, что было самою жизнью, а то, что еще оставалось, разом помертвело, из живой плоти стало просто веществом, неспособным к каким‑то действиям и даже к другим ощущениям, кроме этой самой пустоты. Неподвижность. Может быть, мелькнуло в голове, именно так чувствует себя умерший в первые мгновения не‑жизни? Даже в недавнем прошлом, когда она была древней старухой, в ней еще оставалось главное: желание жить, действовать, бороться. Оставалась злость на тех, кто так поступил с ней, и стремление с ними рассчитаться по‑крупному, хотя физических сил и не было. Сейчас было иначе.

Она понимала, что куда‑то уже поступила информация о том, что пойман некий нарушитель, пытавшийся проникнуть туда, куда не полагалось, и за нею уже, наверное, идут, вот‑вот будут здесь, и… Ей не хотелось думать о том, что будет после этого; это вдруг стало ей безразлично. Мелькнула, правда, на мгновение надежда: она ведь нужна была здешним людям для задуманной ими операции – выпустить и преследовать. И потому, может быть… Но тут же пришло понимание: это разные ветви деятельности, взять чужака с поличным – прекрасное доказательство хорошо поставленной работы, и те, кто этим тут ведает, не поленятся и выжмут из этой ситуации все до последней капли. Ни за что они не согласятся сделать вид, что ничего не было, отпустить ее на все четыре стороны, потому что так нужно внешней службе; внешняя и внутренняя всегда конкуренты. Ее схватят и не отпустят. Конечно, и тогда можно будет искать какие‑то выходы, строить комбинации. Но это самое ощущение пустоты подсказывало: да махни ты на все рукой, не надо больше крутиться, хитрить, расходовать силы… Все куда‑то течет; отдаться на волю потока – и плыть туда, куда он тебя несет…

Но уже через несколько секунд какой‑то другой голос ожил в ней, слабый голосок, но звучавший тем не менее с повелительной интонацией, хотя его едва слышно было. Исходя откуда‑то изнутри, он упорно сверлил сознание, ввинчивался в него, не позволял окончательно смириться с происходящим. И говорил он очень неприятное: «Эй ты, девка, – явственно слышала она, – мало тебе того, что ты тут валялась с чужим мужиком, ты ведь в глубине души все равно понимаешь, что виновата, уж не решила ли ты, что если муж твой погибнет, то и вина твоя исчезнет, потому что не перед кем станет быть виноватой? И потому ты не хочешь больше ничего делать, что чувствуешь – без тебя отсюда ему не выкарабкаться, здесь ему конец, кранты, и если даже тебе придется тут погибнуть, то помрешь с легким сердцем, ни в чем ни перед кем не виноватой, а только так и можно умирать. Ну и сучка же ты!..»

Не так это было, совершенно не так! Не было таких мыслей и желаний! Просто так получилось…

Но она уже понимала: кому бы ни принадлежал тот голосок, словами ни перед кем не оправдаться. Только действием. Каким? Все равно. То, что этот голосок там болтает, все чушь; но частичка правды имеется в том, что есть, есть тут что‑то от предательства. И нельзя уходить из жизни в таком каче‑стве.

«А ты вовсе и не хочешь умирать, – продолжал тянуть свое голосок. – Ты просто расслабилась, потому что в подсознании твоем живет старая мыслишка: придут свои и спасут, как уже бывало, и все, что от тебя требуется, – это дождаться их. Так или иначе. Пустая мысль, девушка. На этот раз никто не придет, потому что им – а вернее, ему – сейчас впору самому уцелеть, ничего не поделаешь, бывают и такие обстоятельства даже у него. Так что пришла пора тебе ходить в спасателях, а не ему. И поступать тебе нужно соответственно».

И вот странно: она внутренне еще не согласилась с этим, еще искала возражения и оправдания, а тело уже начало оживать, уже пошли нерассудочные, подсознательные сигналы по нервной сети, уже зазвенели в крови первые капли адреналина – и вот взгляд стал другим, не смиренно погасшим, отказавшимся от сопротивления, но заострившимся, пытливо всматривающимся во все углы тесной каморки тамбура, привычно ищущим: а что тут можно использовать и как, чтобы оказать сопротивление? И подключившееся наконец сознание уже принялось рисовать возможные картинки: сюда придут не толпой, конечно, но и не в одиночку, вернее всего – два человека, самое большее – три.

Посланный куда‑то сигнал наверняка содержал в себе и число задержанных: один человек всего‑то. Значит, не больше трех. Войти одновременно сюда все они не смогут, даже двоим здесь будет слишком тесно, чтобы действовать активно. Здесь даже размахнуться негде, чтобы ударить, никакие приемы и навыки не помогут. Не помогут им – но и тебе тоже. Следовательно, рукопашная исключается. Оружия у тебя нет. А у них? Наверняка будет: они ведь заранее настроены на то, что встретят сопротивление… Лючана покачала головой: не возникало никакого хоть сколько‑нибудь приемлемого плана действий, в результате которого можно было бы оказаться снова в коридоре, а противники не смогли бы сразу пуститься вдогонку. Нет, не возникало. Разве что… Она задумалась на секунду. Да, может быть. Если только выдержишь. Если сил хватит. Ну что же, гарантии, конечно, никто не даст. Скорее проиграешь, но есть и шансы на выигрыш. А, как говорится, пока остается хоть одна попытка – ты не проиграла. Все равно ничего другого… На пару минут тебя хватит. И этой пары минут должно хватить на все. Ну, если не на все, то хотя бы на главное…