Наират-1. Смерть ничего не решает

— И почему я не удивляюсь? — не удержалась Ласка.

— Глупая трещотка! Он бы все равно взял крепость и убил всех, вырезал бы род под корень! Но он знал о том, что тем самым навлечет проклятье Всевидящего, ибо каждый род — нить, выпряденная Им, а кто дерзнет посягнуть на Его полотно? Нельзя уничтожить род, не коснувшись Истока. Но кто рискнет разрушить Понорок? Нет, Тай-Ы поставил условие: открытые ворота и трое останутся жить. И если будет на то милость Всевидящего, дом Ум-Пан восстанет из праха.

— Ну да, милость заметна.

— Будущее неведомо никому. Прошлое — боль в моем сердце, ибо Тай-Ы сдержал слово. Он оставил в живых меня и мою дочку, которая была на сносях. Трое. Как и обещано.

— Погоди. — Бельт сам не мог сказать, откуда возник этот интерес. — Почему трое? Четверо остались, если с мальчиком-тегином. Он же тоже…

— Трое! — взвизгнул старик. — Род Ум-Пан не примет порождение змеиного семени, отравленную кровь, ублюдка, которому лучше было бы родиться мертвым! И пусть чумная ветвь не сгнила в замке Чорах, но и заклейменный поражением дом Ум-Пан жив. Еще не вписаны последние слова в книгу судьбы. Нет, не вписаны. Все впереди.

Бельт сплюнул на землю. Пока впереди он видел лишь запертые ворота и, признаться, зримое не слишком ему нравилось. Стучаться в них, что ли?

Спрыгнув, он подошел, сунул пальцы в щель между створками и, матюкнувшись, потянул на себя. Ворота со скрипом приоткрылись, чтобы тут же застопориться, упершись в мерзлую землю.

— Все равно нечего туда лезть, — шепотом пробормотала Ласка, оказавшаяся вдруг за плечом. Вот демоница-то! Когда умудрилась? — Проклятые ведь, чего с ними связываться? Знаешь, там, говорят, даже харуса нету. Вот Понорок есть, а харуса при нем нету.

— Эй вы, на выход, — прикрикнул Орин, выбираясь из кареты. Подпрыгнул, передернул плечами и, подойдя к лошадям, хлопнул по массивному крупу. — Байки байками, но от них теплее не станет. Ну что, Бельт, поглядим, где тут обещанная выгода обретается. Пока могу сказать одно — под разъезд мы не попали.

С воротами пришлось повозиться, но с помощью Хрипуна и Раввы удалось раскрыть отсыревшие створки на расстояние, достаточное, чтобы прошла карета. Никто из дворовых при этом так и не появился.

Зато когда внутрь въехали, оказалось, что люди в замке-таки имеются.

— Где шлялся? — Орин ухватил за грудки лопоухого подростка, поднял и тряханул хорошенько. — Хозяин приехал, а ворот отворить некому?

— Распустились, совершеннейшим образом распустились. — Вылезший на свет старик щурился, оглядываясь то на карету, то на Ласку, которая жалась к лошадям, то на Орина. — Ну что ж, теперь вы гости в моем замке. И даже ты, глупая умная девушка лисьего рода. Сдается, в каждом из вас еще больше интересного и ценного, чем я разглядел изначально. Оставьте лошадей, ими займутся. Полагаю, просить вас позабыть и об оружии бессмысленно, но все же умоляю быть более аккуратным.

— Ласка, слышала? — Орин уже вовсю вертел головой. — А что, ничего так, перезимовать можно будет.

У дальней стены жались друг к другу длинные, крытые гонтом сооружения: то ли конюшни, то ли скотный двор. Сам донжон являл собой приземистую грубых очертаний постройку, сложенную из неровных, чуть подправленных камнетесами глыб. Крохотные оконца, низкая дверь и деревянная крыша, выступающая над стеной навесом. Под ним гребли землю в поисках еды тощие куры, за которыми, привалившись лохматым боком к тележному колесу, следил пес.

Перезимовать? Бельту эта затея по-прежнему была не по душе. И нехорошее предчувствие при виде Понорка только окрепло. Покосившаяся башня темного камня заваливалась на бок, точно вот-вот готовясь упасть, но не падая. А толстые цепи, ее опоясывавшие, были видны от ворот.

— Деда! Деда приехал! — Крик всполошил и кур и пса. Даже Бельт вздрогнул от неожиданности и пронзительности, и про башню тотчас забыл.

Девчонка, всего-навсего девчонка. Откуда выскочила — не понять, но волноваться не с чего. А пигалица хороша: махонькая, тоненькая, что тростиночка, чуть дунь и улетит.

— Чего он на нее уставился? — Ласка зашипела, потянула руку к кинжалу, но Бельт подшагнул к ней и придержал за плечо: спокойнее.

А Орин и вправду впился взглядом в незнакомку так, что она покраснела и отступила за деда.

— Милая, это наши гости, — старик улыбнулся. — Благородный Орин из, хм, леса и его спутники.

Орин, стянул шапку с головы и нелепо взмахнул ею.

— Премного рада, что милостью Всевидящего вы ступили под защиту этих стен. — Голос у девочки оказался ломкий и звонкий. — Позвольте мне пригласить вас к огню и столу, и пусть не смутит вас бедность его.

— Главное, не то, что на столе, прекрасная ханмари, а то, кто за ним сидит, — ответил Орин.

Сзади раздался другой крик, уже не радостный, но горестный. Бельт обернулся — у кареты, пытаясь забраться на козлы, путаясь в юбках и соскальзывая, голосила женщина. Он ткнул Ласку в бок, но та и ухом не повела, глядя на юную красавицу, лишь процедила сквозь зубы:

— С-стерва!

— Тише. — Бельт сильнее сжал плечо, узкое и даже сквозь одежду горячее. — Всего лишь девчонка…

— Уважаемые гости, позвольте представить вам последнее сокровище Мельши — мою внучку Майне, — старик отступил в сторону. — Внучку Хэбу Ум-Пан. Того, кто заставит Всевидящего написать нужные строки, даже если для этого придется перечеркнуть целые страницы.

Триада 2.3 Туран

Некогда Салмовы Гари казались самым краем мира, но нестрашным, а очень даже спокойным, богатым на рыбу, зверя и птицу. Водилось тут в достатке и перепелов, и вальдшнепов, и куропаток с прочей мелочью, которую били постоянно; а по осени год от года клюквяные болота принимали на отдых многотысячные стаи гусей.

Вот с них-то городок Гушва и начался. Конечно, не с самих гусей, а с охотничьего стойбища, куда собирались стрелки со всей округи. Оно-то и выросло сначала до деревушки, а после и до города, пусть и невеликого, но при гербе, храме и собственном управителе. Кормили Гушву общинные коптильни, мастерская по изготовлению подушек да перин и винодельня, в которой, однако, изготавливали не вино, а крепкую настойку на полусотне местных трав.

Правда, много времени с тех пор прошло. Давно не покупает перины обветшавший замок Мельши, но по-прежнему стоит Гушва на самом краю Салмовых гарей, частоколом от них заслоненная, прячет под снежною пеленой морщины да хиреет потихоньку.

Распахнуты настежь ворота. Прислонившись к створке, дремлет стражник, лишь изредка меняя позу да стряхивая прилипшие к усам снежинки. У ног его, на тележке с колесиками, безногий дед семечки лузгает да на дорогу поглядывает: знает, что ничего-то интересного не случится, но все одно веселей, чем дома.

Пусто стало в Гушве. Скучно стало в Гушве. Только время от времени ветер поналетит, сыпанет стражнику липкой мокротой в лицо, вьюном по улице прокатится да сгинет, оставив едкий смрад горящего торфяника. Но к вони в Гушве привыкли.

А вот всадникам запах явно не по нраву пришелся. Дед разглядел их давно, аккурат когда те из лесу на укрытые снегом высевки выехали, а как спускаться стали, то и стражника палкой ткнул — гости-то по всему не простые. Сам же, ссыпав семечки в кошель, откатился к перевернутой телеге, так, чтоб и видеть все, и самому не примелькиваться.