Стратегия обмана. Трилогия (СИ)

   Все эти мысли и размышления о Фатиме, папах, обращении России, но осуждение теологии освобождения в Латинской Америке, не давали покоя отцу Матео и буквально ввергали в отчаяние, от которого спасала только Манола.

   Ни суровые требования покинуть Никарагуа во время бомбёжек, ни робкие просьбы уехать из Сальвадора, где убивают священников и насилуют монахинь - ничего из этого на Манолу в своё время не подействовало. Но стоило только отцу Матео позвонить в Сан-Сальвадор и сказать о своих опасениях, что скоро его арестуют и обвинят в покушении на папу, Манола бросила всё, оставила позади гражданскую войну и кинулась в Рим, чтобы поддержать брата.

   Он уговорил её поселиться на другом конце города, подальше от него, чтобы не дать шанса недоброжелателям узнать, что рядом с ним есть близкий человек, на которого можно надавить, причинить боль, после чего можно будет сломить его самого. О Маноле знала только квартирная хозяйка донна Винченца и её дочь, с которой Манола тут же сдружилась и наведывалась в гости - вернее, это соседи думали, что монахиня навещает дочь донны Винченцы, в то время, когда Манола приходила к брату. Такое положение вещей отца Матео устраивало и даровало ему спокойствие. Хотя находились и такие внимательные люди, которые, уловив внешнее сходство, обязательно спрашивали, а не родственники ли отец Матео и сестра Мануэла. Врать близнецам не хотелось, но и от прямого ответа уходить редко получалось.

   - Я боюсь, Манола, - тихо говорил отец Матео сестре, когда в один из вечеров они остались в его комнате, - не за себя, а за людей вокруг. Всё чаще мне кажется, что всепроникающе зло окутало Рим и Ватикан, и не у многих хватает сил молиться и бороться с его властью над людскими сердцами. Столько смертей, столько подлых преступлений. Я не знаю, как самому уберечься от них, но хочу спасти тебя, Манола. Ты видела и так очень много боли, страданий и смертей в последние годы. Не хочу, чтобы и здесь ты видела всё то, от чего уехала.

   - Тео, - с печалью в глазах, отвечала Манола, - может я и уехала из страны, где страдания и боль стали обыденными и привычными, но только потому, что твоя боль вдвойне сильнее и для меня. Мы брат и сестра, плоть от плоти, кровь от крови, и не можем быть порознь, когда случилась беда.

   - Прости меня, Манола, - уронив голову ей на руки, произнёс он, - я был чёрств и неотзывчив, когда ты была в Никарагуа и разделила страдания с тамошними жителями. Я слишком поздно понял, какое беззаконие терпели сальвадорцы по вине самого... Это общая вина, и моя в том числе.

   - Полно, Тео, не кори себя. Ты сделал всё, что мог, чтобы помочь архиепископу Ромеро, это ты предупредил его об опасности, и не твоя вина, что убийцы совершили страшное злодеяние, пролив его кровь на алтарь.

   - Но я служу тем, кому безразлична жизнь любого сальвадорца, любого католика, живи он за пределами Града Ватикана. Как знать, если вчера святой отец закрыл глаза на реки крови в Сальвадоре, может, завтра он погонит поляков на баррикады против коммунистов и так же равнодушно будет взирать на смерти католиков, ведь они погибнут во имя какой-то странной свободы, которая понятна ему одному.

   - Что ты Тео, не говори так, папа не может быть настолько жестокосердным.

   - Нет, Манола, если бы ты только слышала его слова, если бы ты была рядом, когда архиепископ Ромеро прибыл в Ватикан на аудиенцию... Не передать тот холод и безразличие, что я слышал от святого отца, не передать всю боль и отчаяние, что овладело архиепископом. И мне стало несказанно больно, когда я услышал о его смерти, страшной смерти. Но больше я был напуган, когда услышал новость о том страшном злодеянии, что свершили с американскими монахинями эскадроны смерти. - Подняв голову, отец Матео посмотрел сестре в глаза. - Скажи мне честно, без утайки, ведь я твой брат, не свершили ли подобного злодейства с тобой?

   - Что ты, Тео, - с удивлением уставившись на него, произнесла Манола. - Что ты такое говоришь? Никто не надругался надо мной, я чиста.

   - Я знаю, сестра, что никогда душой ты не посмеешь согрешить, но тело уязвимо для зла извне, насильник и убийца с этим не посчитается.

   - Перестань, Тео, я говорю это не для того, чтобы успокоить тебя, а потому что так и есть на самом деле. Никто меня не трогал, - смутившись, она добавила. - В тот день, когда убили архиепископа Ромеро, когда убили еще множество человек в городе, да, за мной гнались трое и угрожали всяческими мерзостями. Но я смогла убежать, я тогда свалилась со склона, и то падение спасло мою честь. Но мои глаза и уши, когда я... Впрочем, я рассказывала тебе о том кровавом ужасе, что устроил майор. Так что не терзай себя, Тео никто не оскорбил меня.

   Отец Матео заметно оттаял:

   - Как же я рад это слышать, сестра. Видимо, я начинаю терять веру и забывать, что не надо верить гадателям, раз стал прислушиваться к ложным пророчествам ведьмы Амертат. Она говорила такие страшные вещи, чтобы испугать меня, и заставить поверить в её пророческий дар.

   - Что же она сказала? Что я в опасности?

   - Она предрекла тебе то, что случилась с теми несчастными сестрами из Штатов - жестокое, зверское насилие и убийство. Манола, я слышал её слова за два года до того как всё случилось, и время от времени я не мог не вспомнить те страшные, но лживые пророчества. Господь уберёг тебя, за то я благодарю Небеса каждый день.

   - Давай помолимся вместе, брат, - произнесла она, и они вдвоем опустились на колени перед распятием не стене, чтобы славить Бога и просить мира для всех угнетённых.

   Придя на следующий день в Апостольский дворец, отец Матео встретил в коридоре монсеньора Ройбера в весьма задумчивом расположении духа. Зайдя в кабинет, секретарь конгрегации по делам духовенства изложил суть своих забот заместителю.

   - Святой Престол в растерянности. Кажется, расследование дела о покушении на папу на площади Святого Петра возобновляется.

   Отец Матео недоуменно вопросил:

   - С чего вдруг? Разве Али Агджа не пойман, не осуждён и не сидит сейчас в тюрьме?

   - Боюсь, что не всё так просто. Не так давно он признался следователю, что у него были сообщники.

   Отец Матео замер и даже не решался моргнуть. Он думал, что знает, о чём сейчас скажет монсеньор Ройбер, знает, почему он затеял этот разговор именно с ним. Но ожидания не оправдались.

   - Агджа признался, что его завербовали болгарские спецслужбы.

   От неожиданности отец Матео не знал, что и сказать. Он думал, что весь это разговор затеян, чтобы в приватной обстановке показать ему ту самую компрометирующую фотографию и спросить, что же он передал Агдже в конверте. Но нет, никаких обвинений, а напротив, какая-то странная история.

   - Но это же газетная утка? Разве нет? - наконец выдавил из себя отец Матео и принялся рассуждать вслух. - О причастности к покушенью стран соцблока писали американцы ещё в том году. Из-за этого Святому Престолу даже пришлось давать опровержение.

   - Увы, в этот раз заявление сделала не пресса, а преступник, а значит это не "утка" а показания.

   Монсеньор Ройбер порылся в бумагах на столе, достал газету и протянул её отцу Матео:

   - Вот, прочтите.

   Под громким заголовком "Болгарские подстрекатели для турецкого убийцы" значилась информация, что в Риме арестован некто Сергей Антонов, представитель болгарской авиакомпании "Балкан", на квартире которого проходили встречи заговорщиков. В их числе значились и двое болгарских дипломатов, в виду иммунитета которых, арест невозможен. Агджа опознал Антонова по фотографии, где тот запечатлён убегающим с площади Святого Петра в день покушения. Так же Агджа детально описал квартиру Антонова, что является бесспорным доказательством причастности Антонова к заговору с целью убийства папы.

   - Я не понимаю, - честно признался отец Матео, - разве это возможно? Поверить не могу, чтобы Болгария была в этом замешана. Советы, конечно, не могут быть довольны позицией папы по "Солидарности", но чтобы организовывать убийство?.. Нет, это как-то неправильно. В КГБ должны были бы понимать, что первые на кого падёт подозрение, будет СССР. Да так и вышло, вспомните, что писали в том году, да и пишут до сих пор. Трагедию для миллионов католиков, чуть не потерявших папу, тут же превратили в антисоциалистическую провокацию.