Разитель. Трилогия (СИ)

– Добро. Запускай.

«Выполняю».

Вот и прелестно. С одной стороны. А с другой – я волей‑неволей оказался в положении пассивного наблюдателя: могу только сидеть и ждать, пока зонд не зацепится за что‑то стоящее. Но я сейчас не в том состоянии, чтобы бездельничать. Все‑таки беспокойство за Лючу – сильный, постоянно действующий раздражитель. Даже если этот их сексуальный маньяк… Стоп. Никаких мыслей об этом. Иначе ты, чего доброго, начнешь ломать мебель. Казенную. И станешь жалеть, что эту красотку отпустил целой и невредимой. Уймись. Отложи на время. Может быть, как‑нибудь выйдешь и на него, тогда и дашь волю эмоциям – и рукам тоже. А сейчас…

«Докладываю: зонд выведен благополучно. Режим – высота над дном десять метров. Фиксирует удаленные объекты на NW. Взял курс на них».

Так. То есть мы начали обрабатывать полученную информацию. Вернее, часть ее. Потому что я ведь получил и еще кое‑что. И, быть может, не менее интересное.

А именно: тогда та, с позволения сказать, недотрога сказала… Как там она сказала? Ну‑ка… Ага: «На этот раз мы не позволим ему уйти». Тогда ты зацепился за эти слова, но размышлять о них не было времени. А вот сейчас, похоже, в самый раз.

Глава шестая

1

Ну вот, теперь пришла пора подумать всерьез. О чем? О тех словах?

Нет. Прежде всего о том, что генерал Иванос все‑таки сукин сын, сукин сын и еще раз сукин сын.

Потому что теперь у меня не осталось уже ни миллиграмма сомнений: он не по доброте душевной загнал нас сюда, не для приятного времяпрепровождения. Он, может быть, не знал, что именно здесь надо искать, но уж точно имел информацию о том, что тут есть что‑то, помимо сельскохозяйственных удобрений, в чем надо толком разобраться. И вбросил нас в операцию, как спящего швыряют в холодную воду – пока он еще не успел ровно ничего сообразить. Знал, чинодрал хренов, что сосватать нас, злых и усталых, на участие в серьезной операции ему не удастся, хоть бы он уговаривал и упрашивал нас до полного посинения и сулил бы все блага, какие только могли представиться его тощему воображению. Швырнул без малейшей подстраховки, без нормальной – и даже ненормальной – постановки задачи, без характеристики общей обстановки, короче говоря, все по старому рецепту: «Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что…» Логично, как пожар в бардаке. Да нет, он не сукин сын, прости меня, собачка женского пола. Он просто…

Я запнулся в поисках наиболее точной и емкой характеристики былого дружка. И этой небольшой паузы оказалось достаточно, для того чтобы в контратаку перешли уже совсем было задавленные мысли‑оппоненты, оппозиционеры, и их оказалось неожиданно много.

Общая обстановка, да. О ней он не сказал ни слова, вообще даже не заикнулся о том, что существует какая‑то конкретная обстановка, а это слово в профессиональных разговорах мы употребляем, только когда возникает ситуация, связанная не просто с серьезным нарушением закона, но с таким нарушением, которое может иметь глобальные в лучшем случае, а то и галактические последствия. Общая обстановка характеризуется, чтобы человек, привлеченный к операции, понял и оценил и свою роль в этой операции, и ее (а значит – и свое) значение для всего многомирового общества, для его нормальной жизни. Получив такую информацию, ты сразу начинаешь представлять и свою линию поведения, и тех, с кем понадобится сотрудничать или, наоборот, кого нужно изолировать от всякого сотрудничества – лучше всего в надежной камере, ну, и так далее. Иванос просто обязан был как следует проинформировать меня. Если что‑то мешало ему сделать это прямо, в лоб, то он мог (на это он был мастером) вложить то, что было мне нужно, в такую упаковку, что никто и не придрался бы. Мы с ним давно научились понимать друг друга не столько по тому, что было сказано, сколько по тому, что осталось в умолчании. Со стороны такие наши разговоры казались несведущим какой‑то игрой: один говорил несколько слов – и умолкал, не закончив фразу, собеседник же не спешил поддержать разговор, возникала достаточно продолжительная пауза. Только выдержав ее, Иванос произносил еще слово‑другое – уже совсем вроде бы на новую тему, и снова следовала пауза, после которой что‑то проговаривал и собеседник – я, предположим, – уже и вовсе без видимого смысла. На самом же деле разговор получался вполне связным и насыщенным информацией, просто твое мышление несколькими словами ориентировали в нужном направлении и давали время, чтобы ты мысленно отыскал и надлежащим образом расставил те слова, что остались непроизнесенными. Потом делалось уточнение – и снова пауза, а за нею ты давал понять, что усвоил суть сказанного или ни черта не понял, бывало и так, тогда разговор несколько затягивался. Да. Но на сей раз ничего подобного не было, напротив, у меня осталось впечатление, что Иванос после нашего отказа вообще не хотел говорить со мною и потому постарался побыстрее сбыть нас с рук – и с Теллуса вообще. Что это могло означать? Только ли заботу о нашей безопасности?

Я быстро пропустил через свои извилины возможные причины такого обращения со мной. Можно было, конечно, предположить, что где‑то высоко‑высоко возникло мнение: нечего Разителю, отставной козы барабанщику, совать нос в серьезные дела. Пока он ничего не учуял, загнать его куда‑нибудь подальше, а чтобы его не очень тянуло домой, сплавить их вдвоем с женой, пусть понаслаждаются жизнью вдалеке от «горячих точек». Могло так быть? Вариант имел право на существование, поскольку начальственную логику порою ничто не связывает с нормальной. Но то, чему я всегда верил больше, чем всему прочему в жизни – мое подсознательное ощущение, – говорило: нет, такого не было. Не в том дело, что ты кому‑то там надоел или вышел из доверия. Не в том. И не ломай над этим голову. Ищи настоящую причину. А как одну из аксиом возьми вот какую формулировку: что бы там ни было, Иванос никогда тебя не закладывал, зато не раз приходил на помощь, даже когда ты его об этом не просил. Собственно, ты никогда и не просил выручить тебя. Лючану – да, но это совсем другое дело.

Он приходил. Почему? По старой дружбе? Да, но в меньшей степени. А в основном потому, что дело, которое ты делал, оказывалось и его делом, а в этом ничего удивительного нет, поскольку профессия у вас в общем‑то одна и та же, как и интересы – главные, большие интересы, а не второстепенные, бытовые. И вот если бы события развивались по тому варианту, Иванос не стал бы избегать меня, но нашел бы способ сказать что‑то большее, чем: «Знаешь, парень, погода здесь для вас такая, что линяйте куда‑нибудь, чем дальше, тем лучше». Он должен был, кроме этого, сказать – пусть и не открытым текстом – еще вот что: «Мы сейчас ведем операцию галактического масштаба, ты в ней участвовать не захотел, но если вдруг окажется, что она вас каким‑то образом заденет, пусть хоть самым краешком, то поспособствуйте нам по возможности, примените свои умения и квалификацию». Не обязательно такими словами, но я бы понял его в любой редакции. Однако он этого не сделал. И выходило, что, с одной стороны, я вроде бы ни от чего не отлучен, а с другой – в обстановку меня не ввели, а ведь когда кто‑то из наших отправляется в космос хотя бы по чисто личным делам, его вводят в общую обстановку, чтобы он правильно ориентировался во времени и пространстве и не влетел ненароком в самую гущу событий, к которым не имеет никакого отношения. Иванос даже этой традиционной мелочи не сделал. Почему?

Я видел только один ответ: просто потому, что – применительно к местам, куда он нас отправлял, – у него сведений об этой обстановке вовсе и не было.

Ничего удивительного, если подумать. Не говоря уже об открытых данных, но если даже в информации, которой обладала Служба, об Ардиге были в основном лишь общие места и пустые слова насчет удобрений – откуда было взяться этим сведениям?

Так‑так. Идем дальше. Что делает любой человек, причастный к делам вроде наших, если ему желательно иметь сведения, а их нет? Тут только одна возможность: человек принимает меры для того, чтобы информацию – получить, обстановку – представить.