Мир пауков. Башня и Дельта

Возвращался Найл в глубокой задумчивости, потрясенный и зачарованный пережитым. Ему впервые открылись потаенные возможности волевого воздействия. Явственно чувствовалось, что мир вокруг полон страхов и скрытых опасностей; мозг постоянно находился начеку, чутко реагируя на любые импульсы враждебности. Проходя шагах в двадцати от логова желтого скорпиона, он ощутил на себе взгляд насекомого, направленный из темного лаза. Тварь притомилась после ночной охоты и не очень хотела вылезать еще и на дневную. Почувствовав нерешительность насекомого, Найл намеренно усугубил ее, послав встречный сигнал о том, что он вооружен и опасен. Скорпион рассудил, что, в конце концов, ни к чему тратить силы, да еще и рисковать, и наружу не полез.

Возвратясь в уютную прохладу жилища, паренек бросился на травяную постель в полном изнеможении. Хотя утомилось, собственно, не тело, а ум, истощенный попыткой применить непривычную пока силу — волевое воздействие.

Найлу исполнилось пятнадцать лет, когда Сайрис родила еще одну девочку. Ребенок появился на свет до срока, и первые две недели не было ясно, выживет он или нет. Назвали девочку Марой, что значит «темненькая»: на крохотном сморщенном личике проглядывали забавные коричневые пятнышки. Жизнь ей, несомненно, спасла сладкая муравьиная кашица. Едва ребенок оказался вне опасности, у него запоздало прорезался плач — пронзительный, прерывистый младенческий плач, раздражающий всех, кроме матери. Если девочка не была голодна, ее донимали попеременно то резь в животике, то потница, то что–нибудь еще. Первые шесть месяцев своей жизни малышка плакала по нескольку часов каждую ночь. Ингельд, никогда не отличавшаяся любовью к детям, озлобилась окончательно и начала приставать к Торгу и Хролфу, чтобы те подыскали ей другое жилище. Они действительно нашли вместительное логово где–то в миле от пещеры, неподалеку от изъязвленных красных скал. Вскоре мужчины прогнали оттуда прежних его обитателей, навозных жуков. Однако в том новом жилище Ингельд провела лишь одну ночь, решила, что там ей неуютно, и — к великой неприязни Найла — возвратилась на следующий же день.

Улучшение у Мары наступило, когда ей минуло полгода; тогда же выяснилось, что она очень беспокойный, нервный ребенок. От любого резкого движения она испуганно вздрагивала и принималась плакать, от внезапного шума просто закатывалась. Когда к Маре приближался муравей, она громко и испуганно вскрикивала. Как–то поутру Найл случайно услышал, что Ингельд и Торг, думая, что они в пещере одни, ведут речь о Маре. Как все будет складываться, когда девочка подрастет и узнает о смертоносцах? «Из–за нее нам всем будет конец!» — воскликнула Ингельд, голос слезливо дрогнул. Гнев у Найла соседствовал с презрением, и тем не менее он понимал, что женщина права. Страх Мары мог выдать их всех. Но что делать? Не лишать же ребенка жизни!

Выход подсказал Джомар: сок ортиса. Когда Джомар был еще мальчишкой, десяток храбрецов рискнули отправиться в Дельту и возвратились с флягами, полными сока этого растения. Растение это плотоядное и добычу заманивает изумительно медвяным запахом — таким небесно изысканным, что люди от него забываются сном. Когда на цветок ортиса садится насекомое, растение выделяет лишь одну каплю чистой, прозрачной жидкости. Насекомое жадно припадает к ней и вскоре становится сонливым. Словно нежные пальцы, усики растения аккуратно переправляют добычу в большой, на колокол похожий цветок — так красавица отправляет в уста лакомый кусочек пищи. Затем лепестки смыкаются, и от насекомого не остается и следа.

Как удалось избежать той же участи охотникам? Они специально выискивали растения помельче, которым не под силу умертвить человека. Охотник касался цветка пальцем, а проступающий сок сцеживал в маленькую чашечку. Если запах растения его одолевал, остальные кидались на помощь и оттаскивали одурманенного в сторону. Главная беда была в том, что некоторым начинал болезненно нравиться запах этого растения; люди поддавались дурману и пробуждались потом со странной блаженной улыбкой. Один из охотников тогда забылся, уткнувшись лицом в небольшое растеньице. Тотчас же к рукам, ногам и голове потянулась дюжина колокольчиков–кровопийц. Когда остальные сообща оттаскивали товарища, усики упорно цеплялись, не отпуская добычу. Пришлось отсекать их кремневыми ножами: за это время облака медвяного аромата свалили еще двоих. Когда жадные зевы растений удалось наконец отодрать от лиц и от рук, в сердцевинах цветков, словно роса, искрились капельки крови: мощные сосущие органы растений выдавили кровь прямо из–под кожи. Тот охотник пролежал без чувств два дня, а когда очнулся, то все равно ходил как в полусне. Он возвратился вместе со всеми, но стал с той поры вялым, ленивым и охочим до соблазнов. После того как его несколько раз застали за отцеживанием сока ортиса, старейшины распорядились его казнить.

Улф, слушая рассказ, то и дело задумчиво поглядывал на Мару, сосущую у матери грудь. Затем повернулся к Торгу.

— Ты бы пошел со мной?

— Разумеется.

— Прекрасно. Отправимся в пору полнолуния.

— Можно и я с вами? — попросился Найл.

Улф положил ладонь на голову сыну.

— Нет, мальчик. Кому–то надо остаться оберегать женщин.

И вот через десять дней Улф, Торг, Вайг и Хролф отправились в Дельту. К той поре всплыла и еще одна причина отправиться за соком. У Ингельд по утрам стали случаться приступы тошноты; стало ясно, что она беременна.

К походу подготовились обстоятельно. От палящего зноя хорошо защищала одежда из шкуры тысяченожки, для того же служил и притороченный к ней капюшон. На ноги мужчины надели крепкие, с многослойной подошвой сандалии. У каждого на спине была легкая удобная сума, свитая из травяных стеблей. Брать с собой запас пищи и воды не имело смысла, всем можно было разжиться по дороге; с собой прихватили лишь немного сушеного мяса и по фляге с водой. Оружие мужчинам составляли копья, пращи и ножи, прихватили еще веревки.

В путь вышли накануне полуночи, когда сгустились сумерки. Двинулись на север, в сторону каменистой пустоши. Четверым вооруженным мужчинам не были страшны ни скорпион, ни жук–скакун, ни другие ночные хищники. Найл хотел проводить охотников до границы пустоши, но отец не велел: возвращаясь домой в одиночку, пятнадцатилетний мог стать легкой добычей.

Сайрис и Ингельд нервничали. Нередко случалось, что мужчины отсутствовали по нескольку суток кряду, но на этот раз — женщины понимали — все было несопоставимо серьезнее. Охотники прекрасно знали повадки гигантских насекомых пустыни и умели избегать стычек с ними. Дельта же таила множество новых, неизведанных опасностей. Даже Джомар не бывал там никогда, разве что пролетал сверху на паучьем шаре.

На следующий вечер перед сумерками Сайрис уединилась в глубине пещеры, все остальные понимающе смолкли. Мару два часа назад как следует накормили, и девочка спала спокойно. Где–то через полчаса стало слышно глубокое и ровное дыхание: Сайрис вышла на контакт. Когда она вернулась обратно, Найл зажег светильник.

— С ними все в порядке, — сообщила Сайрис. — На Хролфа напал ядовитый москит, но его тут же убили, присосаться не успел.

На случай борьбы с малярией или другой хворью у мужчин имелись целебные корни.

— Как там Торг? — осведомилась Ингельд.

— Подвернул ногу, но так, ничего серьезного.

Ингельд и сама могла установить связь с Торгом, если бы приложила к этому достаточное усилие. Но ей недоставало терпения, а потому трудно было расслабиться и сосредоточить ум. К тому же она по натуре была ленива и предпочитала все свалить на Сайрис, из совести никогда не отказывающей в том, что ей по силам.

На следующий день женщины отправились собирать плоды кактуса. Найл пошел с ними, взяв на себя роль охранника. На согнутой в предплечье руке он нес осу–пепсис. Насекомое, давно отжившее половину отведенного ему природой срока, уже было не таким непоседливым.

Оса словно догадывалась, что главный ее хозяин сейчас далеко и поэтому ей с особым рвением надлежит охранять семейство от тарантулов и других хищников. Расслабясь и слившись со смутным разумом насекомого, Найл ощутил бесхитростную преданность и готовность подчиняться. Когда, изнемогая от зноя, люди возвращались к себе в пещеру, Найл приметил в небе движущуюся точку. Нет, не паучий шар; птица, да большая. Внимательно всмотревшись, он определил, что птица летит прямо на них. Найл попытался вживиться в рассудок птицы, «уговорить», чтобы та не меняла направления. Уловив волнение хозяина, встрепенулась и оса. Прошли считанные минуты, а птица уже вот она, в какой–нибудь паре сот шагов, и высота сравнительно небольшая, чуть выше дерева. Тут Найл отдал осе приказ. Насекомое взмыло вверх со скоростью и готовностью, какие за ней давно уже не водились. Метеором пронесшись мимо крылатой цели и набрав запас высоты в полсотни метров, она круто изменила направление и прянула вниз. Для птицы подобный маневр был полной неожиданностью, с осами она явно никогда не сталкивалась. Почуяв навязчивое чужое присутствие, она негодующе встрепенулась и тут же — Найл это четко уловил — забилась в агонии: оса вогнала жало. Через несколько секунд птица уже валялась на земле в сотне шагов. Когда Найл подоспел, насекомое уже смиренно сидело на ее изломанном крыле, глаз у жертвы уже подернулся смертной пеленой. Особь попалась на удивление крупная, так что в тот вечер во всей пещере стоял аромат жареной дичи. Даже Ингельд была в приподнятом настроении и не ворчала. Как оказалось, это был последний безмятежный вечер в жизни семьи.